Литературная критика. Литературные критики - это кто? Русские критики Литературная критика 20 века

Газеты: «Вестник Европы»- либеральный

« Русское богатство»- народнический.

«Новый путь»- символисты.

- у символистов меньше тираж.

Главный «толстый журнал» ежемесячник. Критика занимала важную позицию после публицистики. Троицкий. В толстых журналах идеи. Журналы:либеральные и консервативные. Михайловский. Газета становится популярной, а значит критик может сделать себе имя.

- газетная критика краткая (сжатый оперативный отклик).

-Чуковский, Пильский.

- критика подвергнута ущемлению со стороны власти.

-класс чиновников литераторов.

Бюрократизация литературы тормозила её развитие. Зинаида Гиппиус. Борьба против критиков консерваторов и либералов.

-стремление критиков уйти от обязательных мнений. Гронфельд.

- критик пытался понять и описать.

- понять писателя важнее, чем оценить, вынести приговор.

-Гронфельд: собственный эстетический вкус.

Конец: новые идеи пересмотра критики.

Воронский- литературный критик.

Воронский был исключён из духовной семинарии.

Считал, что пересоздание действительности реальной в действительность эстетическую.

Опора на ценности классической литературы- фундамент нового подхода к искусству.

Классовая борьба не способствует развитию человечества.

Отстаивал старые каноны литературы.

Исследовал пути рождения формы искусства и как оно связано с действительностью. Центральная тема его статей.

Оперался на работы Плеханова (засилье бытовизма, тяга к реализму, натурализму, сила художественного обобщения: место, обстановка).

Он звал писателей к тому реализму, который умел бы сочетать быт с художественной фантастикой.

Его позиция подвергалась нападкам.

Его материалы были агрессивными.

Был за писателей попутчиков.

Выдвинул вопрос о проблеме объективной истины, содержащейся в художественном образе.

Предлогал писать правду.

Развил идею- реальной критики. Утверждал, что пролетарской литературы нет. Чуть не исключили из партии. Выступал за привлечение в советскую литературу интеллигенцию. Был большевиком. Редактор первого толстого советского журнала «Красная новь». Защищал реалистические принципы в литературе.

Литературная критика советского периода.

В советской критике особое значение приобретает партийная направленность критических выступлений, основательность марксистско-ленинской подготовки критика, руководствующегося в своей деятельности методом социалистического реализма (См. Социалистический реализм) - основным творческим методом всей советской литературы. В постановлении ЦК КПСС «О литературно-художественной критике» (1972) указывалось, что долг критики, глубоко анализируя закономерности современного художественного процесса, всемерно содействовать укреплению ленинских принципов партийности и народности, бороться за высокий идейно-эстетический уровень советского искусства, последовательно выступать против буржуазной идеологии

Советская Л. к., в союзе с Л. к. других стран социалистического содружества и марксистской Л. к. стран капитализма, активно участвует в международной идеологической борьбе, выступает против буржуазно-эстетических, формалистических концепций, пытающихся выключить литературу из общественной жизни и культивирующих элитарное искусство для немногих; против ревизионистских концепций «реализма без берегов» (Р. Гароди, Э. Фишер), призывающих к мирному идеологическому сосуществованию, т. е. к капитуляции реалистических течений перед буржуазным модернизмом; против левацко-нигилистических попыток «ликвидировать» культурное наследие и перечеркнуть познавательную ценность реалистической литературы. Во 2-й половине 20 в. в прогрессивной печати разных стран активизировалось изучение взглядов В. И. Ленина на литературу.

Одним из актуальных вопросов современной Л. к. является отношение к литературе социалистического реализма. У этого метода в зарубежной критике есть и защитники и непримиримые враги. Выступления «советологов» (Г. Струве, Г. Ермолаев, М. Хейуорд, Ю. Рюле и др.) по поводу литературы социалистического реализма направлены не только против художественного метода, но по сути дела - против тех общественных отношений и идей, которые обусловили его возникновение и развитие.

С обоснованием и защитой принципов социалистического реализма в советской критике в своё время выступали М. Горький, А. Фадеев и др. писатели. Активную борьбу за утверждение социалистического реализма в литературе ведёт советская Л. к., которая призвана сочетать точность идейных оценок, глубину социального анализа с эстетической взыскательностью, бережным отношением к таланту, к плодотворным творческим поискам. Доказательная и убедительная Л. к. получает возможность воздействовать на ход развития литературы, течение литературного процесса в целом, последовательно поддерживая передовые и отвергая чуждые тенденции. Марксистская критика, основанная на научных приёмах объективного исследования и живом общественном интересе, противостоит критике импрессионистической, субъективистской, которая считает себя свободной от последовательных концепций, целостного взгляда на вещи, осознанной точки зрения.

Советская Л. к. ведёт борьбу с догматической критикой, которая исходит из предвзятых, априорных суждений об искусстве и потому не может осознать самую сущность искусства, его поэтическую мысль, характеры и конфликты. В борьбе с субъективизмом и догматизмом завоёвывает себе авторитет критика - общественная по характеру, научная и творческая по методу, аналитическая по приёмам исследования, связанная с обширной читательской аудиторией.

В связи с ответственной ролью критики в литературном процессе, в судьбе книги и автора, большое значение приобретает вопрос о её нравственных обязанностях. Профессия накладывает на критика существенные моральные обязательства, предполагает принципиальную честность аргументации, понимание и такт по отношению к писателю. Всякого рода натяжки, произвольное цитирование, навешивание «ярлыков», голословные выводы - несовместимы с самой сутью Л. к. Прямота и резкость в суждениях о ремесленной литературе - качество, присущее передовой русской критике со времён Белинского. В критике не должно быть места, указывалось в постановлении ЦК КПСС «О литературно-художественной критике», примиренческому отношению к идейному и художественному браку, субъективизму, приятельским и групповым пристрастиям. Нетерпимо положение, когда статьи или рецензии «...носят односторонний характер, содержат необоснованные комплименты, сводятся к беглому пересказ у содержания произведения, не дают представления о его реальном значении и ценности» («Правда», 1972, 25 января, с. 1).

Научная убедительность аргументации в соединении с партийной определённостью суждений, идейной принципиальностью и безупречным художественным вкусом - основа морального авторитета советской Л. к., её влияния на литературу.

О Л. к. в отдельных странах см. разделы Литература и Литературоведение в статьях об этих странах.

- Октябрьская революция.

- процесс огосударствования литературы.

- пролетарский писатель, крестьянский писатель, попутчик (групповая борьба).

- вытеснение независимой критики.

- подмена художественности в литературе. (актуальность).

- стремление к целостному анализу.

- утверждение политических критерий при оценки книги.

- создание литературного министерства.

- преобладание жанров: лит. Портрет, проблемная статья, рецензия.

- первые попытки историко-литературного обзора.

- выпуск книги критических статей.

- дискуссия- как форма влияния критической мысли.

- проблема героя времени. (проблема личности и принципы изображения человека).

Борьба Воронского за свободную критику. Мандельштам, Брюсов.

Период оттепели и постоттепели в литературной критике.

Период оттепели.

Период после смерти Сталина.

Ослабление тоталитарной власти

Относительная свобода слова

Осуждение культа личности

Ослабла цензура

Мандельштам и Бальмонт

Стали относительно печатать Блока и Есенина

Журнал «Новый мир» Твардовский

Офицерская проза- правда о войне.

Завершение оттепели приход Брежнева к власти.

Блокировка действительности

Все виды искусства переживают период ренесанса

Критик имеет право на ошибку, и он обосновывает своё право на ошибки.

Хрущёв (простота критического суждения)

Оценку лит произведениям должна давать партия.

Критическая стратегия: выявление недостатка текста, пути исправления. Прогноз дальнейшего пути автора

Халтурные тексты

· Выдумка сплошного благополучия (показ жизни через пельмени)

· Неизображение недостатков современной действительности

· Произвольный отбор фактов современной действительности

Разные позиции журналов:

Писатели и читатели расходятся во мнении

Период постоттепели.

- атмосфера писсимизма

- проблема алкоголизма

- рестовраторская тенденция

- образ Сталина

- цензура укрепляется

- появляется понятие разговоры на кухне

- отсутствие научных разработок теории критики

- основная часть критика официальна

Стиль: критика не политическая, оценки размытые, жанр хвалебной рецензии доминирует. Кожеков- критик идеолог. Вычитывать в тексте национально- культурную состоятельность. Критик- эксперт: о вкусах не спорят. Суждение не может быть окончательным. Астафьев.

16. Литературная критика на рубеже 20-21 века.

Появление метакритики

Либеральные толстые журналы

Кризис идентичности в критике

Падение тиража толстых журналов

Критик задаёт вопрос: кто есть я?

Метакритика (негативная)

Самостоятельность мышления (пропоганда)

Критика аналитическая: отвергается образ авторитета, всезнающего критика. Задача критика анализ составных литературного процесса.

Читатель как соиследователь.

Костырко: критика зависит от литературы.

Роднянская: критик должен идти от своих убеждений.

3 стратегии: реставраторская, корректирующая, аналитическая.

Всякий разговор о расцвете русской культуры в начале XX века так или иначе упирается в «серебряный век» русской культуры, все, что выходит за его пределы, оказывается в тени. Отчасти это справедливо, символизм, акмеизм и футуризм сыграли огромную роль в развитии искусства только что окончившегося столетия, и, поскольку разговоры на эту тему в советские годы находились под запретом, литературоведы и критики спешат воздать им по заслугам.

Отдавая должное литературе «серебряного века», нельзя забывать о том, что даже в период своего расцвета, эта литература, всегда оставалась камерным явлением с небольшой читательской аудиторией, в чем легко убедиться, сравнивая статистические сведения о читательском спросе на символистские журналы со спросом на журналы других направлений. В отчетах Императорской библиотеки в Петербурге указано, что первые места по популярности делили либеральный «Вестник Европы», народническое «Русское богатство», а вот связанный с символистами журнал «Новый путь» занимал 13-е место, журнал «Весы» — 30-е, а журнал «Мир искусства» и вовсе не попал в эту статистику, поскольку в нее включались журналы, затребованные более 100 раз. Существенно отличались и тиражи символистских изданий: если в 1900 году тираж «Вестника Европы» составлял 7 тысяч, то тираж символистского журнала «Весы» колебался между полутора и двумя тысячами. А за тиражами горьковских альманахов «Знание» символистские сборники и подавно не могли угнаться — там соотношение будет едва ли не один к двадцати, разумеется, не в пользу символистов.

Итак, литература «серебряного века» была небольшим островом, в окружении «другой литературы», убежденной что она продолжает «лучшие традиции русской литературы», придерживается «честного гуманного направления», олицетворением которого были тени Белинского, Добролюбова и Чернышевского. Здесь были свои авторитеты, свои кумиры, здесь всходила звезда Максима Горького, Леонида Андреева, Александра Куприна, не говоря об устоявшихся авторитетах Чехова и Толстого. Литература начала XX века в ее целом продолжала развиваться по инерции, набранной еще в предшествующие десятилетия, и имела свои неписаные законы.

Начиная с 60-х годов XIX века основными объединяющим центром общественной и политической жизни стал так называемый «толстый журнал», ежемесячник, имевший обширные политические и общественные разделы, которые как паровоз тянули за собой поэзию и прозу. Журналы почти полностью заменили собой литературные салоны, игравшие гораздо более важную роль в предшествующие эпохи. К 90-м годам XIX века литературные салоны занимали явно подчиненное положение, они или существовали при журналах, как одна из форм еженедельных собраний близких редакции литераторов, либо оставались формой объединения поэтов — «пятницы» Я. Полонского и продолжавшие их «пятницы» К. Случевского. Значение этих поэтических собраний определялось не в последнюю очередь тем, что «толстые журналы», как правило, не придавали значения стихам, их печатали, как тогда называли, «на затычку».

Совсем по-иному ощущала себя на страницах толстого журнала критика, которая играла здесь достаточно заметную роль. По своему значению она шла сразу после публицистики, а иногда и сливалась с нею, как это было в журналах, развивших традиции шестидесятников, таких как «Русское богатство»: его лидер Н.К. Михайловский часто выступал со статьями на темы литературы. Но именно потому, что критике придавалось такое большое значение, она была подчинена общей позиции издания. Публицистические разделы задавали «генеральную линию», определяли позицию журнала в кардинальных общественных вопросах, эту линию подхватывали и развивали обзоры русской и зарубежной печати, внутреннее обозрение, но и критические разделы издания не в меньшей степени призваны были усилить резонанс. Л.Д. Троцкий удачно назвал «толстые журналы» «лабораториями, в которых вырабатывались идейные течения».

Действительно, именно журналы конца XIX — начала XX века прежде всего поддерживали восходящее все к тем же 60-м годам деление общественной мысли на два враждующих лагеря — либеральный (иначе называемый прогрессивным) и консервативный (соответственно, реакционный). Негласный кодекс эпохи заставлял представителей враждующих партий высказывать противоположные суждения по всем сколько-нибудь принципиальным вопросам, не только политического, но и литературного характера.

«Русский ежемесячник, — писал В.Г. Короленко в некрологе Н.К. Михайловскому, — не просто сборник статей, не складочное место, иной раз совершенно противоположных мнений, не обозрение во французском смысле. К какому бы направлению он ни принадлежал, — он стремится дать некоторое единое целое, отражающее единую систему воззрений, единую и стройную». Сам Н.К. Михайловский высказывался на этот счет еще более решительно. «В литературном деле необходимо самодержавие. Нельзя допускать разноголосицу», — так передавала его позицию мемуаристка. В итоге критик на страницах толстого журнала чаще оказывался хористом и подпевалой, он чаще «держал ноту», чем задавал тон, на положении солистов находились, как правило, публицисты.

В 90-е годы соперницей толстого журнала становится газета, сравнительно с журналами имевшая более широкую читательскую аудиторию, что помогало критику быстро сделать имя, и потому постоянное сотрудничество в газете для многих литераторов было заветной мечтой. Единственное, в чем газетная критика принципиально отличалась от журнальной — вынужденной краткостью. Толстый журнал приучал писать без оглядки на размеры статьи, неторопливо и обстоятельно, с цитатами и пересказами. Не то газета — она требовала сжатого и оперативного отклика. Известный афоризм Власа Дорошевича: «голубушка, длинного не читают», становился своего рода девизом для более молодого поколения критиков, начинавших выступать в роли критиков на страницах газет, таких как Корней Чуковский и Петр Пильский, отчасти А. Измайлов.

В остальном, газета в сжатом виде копировала все составляющие «толстого журнала». «Направленство» было свойственно им в той же степени, что и журналам, свобода критика в рамках любого издания носила относительный характер, и была скорее формой «осознанной необходимости». Полностью подчинив себе литературу, «направленство» сковывало ее развитие, превращая в своего рода департамент. В статье журналиста П. Панкратьева литераторы и чиновники сравнивались как представители родственных профессий: «Слушая с закрытыми глазами чтение любой статьи, не зная ни формата бумаги, ни обложки, ни шрифта, можно легко догадаться, в каком издании она напечатана. При переходе в другую редакцию, часто совсем иного направления, литераторы начинают мыслить и чувствовать сообразно обстоятельствам нового положения… В настоящее время образовался и быстро растет особый класс чиновников-литераторов… печатающих в повременных изданиях и отдельными выпусками разъяснения начальнических проектов, с мотивами вожделений данного ведомства».

Этот процесс «бюрократизации» литературы захватывал и иссушал развитие литературы, много претерпевший от критики издатель альманаха «Русские символисты» Валерий Брюсов писал в одном из черновых набросков: «У нас живут особняком литературные критики: у каждого свой замок — журнал или газета; друг с другом воюют они беспощадно, но все зорким оком высматривают проходящие мимо караваны. Беда смелым путникам, не заручившимся чьим-нибудь могущественным покровительством, беда группе молодых литераторов, которые хотят идти своей дорогой! Их ждут, их подкарауливают, против них устраивают засады, гибель их предрешают заранее».

Сходно оценивала ситуацию соратница Брюсова по символизму Зинаида Гиппиус: «Литература, журналистика, литераторы — у нас тщательно разделены надвое и завязаны в два мешка, на одном написано: «консерваторы», на другом — «либералы». Чуть журналист раскроет рот — он уже непременно оказывается в котором-нибудь мешке. Есть и такие, которые вольно лезут в мешок, и чувствуют себя там прекрасно, спокойно. Медлительных поощряют толчками. На свободе оставляют пока декадентов, считая их безобидными, — для них, мол, закон не писан».

Символисты или декаденты, как их называли критики, были первыми, кто пробивались в литературу, не заручившись поддержкой литературных партий, и делали это сознательно. И надо сказать, что начатая символистами борьба против литературных барьеров имела последствия для всей критики и литературы начала XX века, протекавшего под знаком освобождения от диктатуры литературных партий и направлений. Поколение критиков, начинавшие свой творческий путь в 900-е годы, стремилось уйти от обязательных мнений, вот почему появление сразу нескольких, никак не связанных друг с другом, критиков нового типа было своего рода знамением времени.

Уход с проторенных путей не всегда совершался демонстративно, иногда он обставлялся разного рода примирительными формулами, сопровождался обходными маневрами. Как удавалось сочетать «заветы отцов» с новыми эстетическими исканиями, можно проследить на судьбе двух критиков, каждый из которых по-своему был связан с народничеством — Аркадия Горнфельда (1867-1941) и Иванова-Разумника (псевдоним Разумника Васильевича Иванова, 1878-1946). Аркадий Горнфельд по праву может быть назван одним из талантливейших, но почти незамеченных критиков 900-х годов. Печальная известность пришла к нему уже в советское время — в связи с шумным скандалом вокруг перевода романа Ш. де Костера «Тиль Уленшпигель».

В советские годы заниматься критикой Горнфельд уже не мог, слишком уж другие мальчики пели другие песни, но до революции, точнее до закрытия журнала «Русское богатство» в 1918 году, он был здесь постоянным сотрудником, и систематически публиковал на его страницах критические статьи, рецензии на новые книги и библиографические заметки, чаще всего, как было принято в этом журнале, без подписи. Эта анонимность, а также отсутствие темперамента публициста, стремления к шумным выступлениям и бурным полемикам, делали его присутствие на страницах журнала малозаметным. Мало кто представлял себе и его позицию как критика, хотя, если внимательно к ней приглядеться, во многом шла в разрез с программными эстетическими установками издания. Горнфельд изначально был настроен достаточно скептически по отношению к революционно-демократической критике. «Не только с писаревщиной я разделался еще в гимназии, но и эстетика Чернышевского мне представлялась тогда теоретическим недоразумением». Однако Горнфельд не стремился эти расхождения обозначить и с неодобрением отнесся к циклу статей Акима Волынского, составивших позднее его книгу «Русское критики» (СПб., 1896); именно это и сделало возможным его приход в народнический журнал, где он вскоре стал из одним ведущих сотрудников, а в 900-е годы — и одним из руководителей «Русского богатства».

Горнфельд называл себя «восьмидесятником, не отказавшимся от наследства шестидесятых годов и искавшего лишь некоторых его модификаций», и «разумным индивидуалистом». Поэтому он предпочитал не высказываться по ряду программных для журнала вопросов, можно сказать, уклоняясь от обсуждения «заветов отцов» и занимаясь темой, достаточно нейтральной — поэтика и теория литературы, популяризация западноевропейской мысли и культуры и др.

В этой области ему была предоставлена свобода суждений ввиду того, что они не относились к числу принципиальных для журнала; там же, где сам Горнфельд не разделял редакционные установки, он последовательно уклонялся от полемики. «Для Вас не секрет, — признавался он Н.К. Михайловскому в 1896 году, — что я не солидарен с редакцией в теоретических вопросах моей специальности — поэтики. Но люди для меня важнее всего…». «Тихое еретичество» в сочетании с личным почтением к лидерам «Русского богатства» делали возможным многолетнее сотрудничество в этом журнале, но это не способствовало полноте самореализации. Как критик он проявил себя в сборниках статей, таких как «На западе» (СПб, 1910), «О русских писателях» (СПб, 1912), «Пути творчества» (П., 1922), «Боевые отклики на мирные темы» (Л., 1924), «Муки слова» (М.-Л., 1927) и др.

Своим учителем Горнфельд называл выдающегося лингвиста А.А. Потебню, лекции которого по теории словесности, прослушанные в Харьковском университете, стали началом «жизненного поворота» и побудили Горнфельда оставить юридический факультет и заняться философией, эстетикой, психологией, а в конечном счете — избрать словесность в качестве главного жизненного поприща; о своем учителе Горнфельд оставил замечательные воспоминания. Как известно, А. Потебня занимал почетное место и среди тех, кого называли своими учителями некоторые поэты-символисты, прежде всего Андрей Белый и Вяч. Иванов, на которых оказало влияние учение Потебни о внутренней форме слова. Но Горнфельд не искал в них союзников, поэтическая культура символизма оказалась ему чуждой, единственное исключение он делал для Федора Сологуба, но и его ценил не за новое отношение к слову.

В своих определяющих чертах методология его подхода к литературе закладывала фундамент не столько для критики, сколько для литературоведения, даже теории литературы. По складу он был именно ученый-теоретик, по жанру — критик. В его суждения о писателях на первом плане стоял интерес к поэтике, к строению литературного произведения. Но в те времена история и теория литературы, поэтика не были осмысленны как самостоятельные области знания о литературе, что сознавал и сам Горнфельд, назвавший один из разделов своего сборника статей «К будущей теории литературы».

Пафос Горнфельда также не всегда был пафосом критика — он стремился именно убедить, доказать, объяснить, а не внушить. При этом ему чужд был жанр «разговоров по поводу», когда произведения литературы позволяют критику свести разговор к кругу излюбленных критиком тем. Не менее чужды были ему и чисто эссеистические устремления, его статьи бесхитростны по своему строению, как правило, это честный отчет и размышления о прочитанном. В обращении к читателю, открывающему сборник статей Горнфельда «Книги и люди», он именно об этом читателей и просил — «чтобы для них важны были не его выводы, а доводы, не окончательные оценки, а движение мысли, в котором эти оценки назревали».

Каждый писатель для Горнфельда — создатель особого художественного мира, строение и состав которого, а также связь с другими творческими мирами он как критик пытается понять и описать. При этом принадлежность писателя к тому или иному направлению почти не имела значение для Горнфельда: ему принадлежит одна из лучших статей о славянофиле С.Т. Аксакове, не менее замечательная статья о декаденте Федоре Сологубе. Два столь противоположных писателя могли найти в нем тонкого истолкователя благодаря тому, что он по натуре был прежде всего аналитиком, понять писателя ему было важнее, чем оценить, вынести приговор и т.п.

Горнфельд высоко ценил Фета, которого шестидесятники знали больше по пародиям Д. Минаева. Многое в критической деятельности Горнфельда было отступлением от «генеральной линии», но в них отсутствовал полемический задор и пафос переоценки. В своих симпатиях Горнфельд руководствовался исключительно личным эстетическим вкусом, все привходящие моменты были ему чужды. Именно поэтому Горнфельд-критик вызывал сочувственный отклик у Валерия Брюсова, отмечавшего его свободу «от предвзятых мнений», у Иннокентия Анненского и многих других современников.

Иванов-Разумник, принадлежавший к тому же молодому поколению народнической критики, что и Горнфельд, во многих отношениях был его антиподом. Прежде всего Иванов-Разумник обладал совершенно иным темпераментом, темпераментом публициста и полемиста, и стремился включиться во все сколько-нибудь принципиальные полемики.

В области идеологии Иванов-Разумник стремился подчеркнуть, что опирается на народничество, которое называл «громадным и мощным течением русской общественной мысли» от Герцена до Михайловского. Иванов-Разумник был одним из авторитетных популяризаторов наследия А.И. Герцена, исследователем и издателем сочинений В.Г. Белинского, а после революции — исследователем творчества и издателем сочинений М.Е. Салтыкова-Щедрина.

От классического народничества Иванов-Разумник собственную позицию отделял, называя ее «новым народничеством» и подчеркивая свое стремление внести свежую струю в народническую критику, соединить ее с потоком новых эстетических идей. «Новое народничество» Иванова-Разумника претендовало на то, чтобы стать «шагом за черту, проведенную «раньше-рожденным»». Он не отказывался от наследства, но пытался его дополнить, влить в его старые мехи новое вино. «Главным нервом эстетических поисков Иванова-Разумника было стремление добиться синтеза «проповеди и учительства» старой русской литературы, с одной стороны, и творческих течений XX в., с другой, — характеризует это неонародничество М.Г. Петрова.

Итак, народнические «проповедь и учительство», по мысли Иванова-Разумника, не должны «исключать творчества и исканий», этический пафос литературы, ее борьба за моральные ценности способны уживаться с эстетическим новаторством.

Правда, читатель легко может убедиться, что «проповеди и учительства» в критических статьях Иванова-Разумника было больше, чем понимания новой эстетики. Несмотря на то, что в своих критических обзорах он неизменно уделял внимание вновь выходящим произведениям символистов, в дореволюционный период он чаще спорил с ними, а позднее довольно однообразно превозносил. В работах советского периода он даже объявил символизм основным достижением русской литературы XX века, а свои статьи об Андрее Белом и Александре Блоке объединил в сборник под названием «Вершины».

Однако говорить о глубоком понимании им символизма не приходится, слишком многое он не принимал: мистические искания символистов, равно как и религиозно-философское движение начала XX века были ему абсолютно чужды. Его статьи о религиозной философии не возвышались над уровнем марксистской полемики с ней, поскольку он не принимал аксиомы идеалистического миросозерцания, о чем писал с некоторой гордостью. И вообще, обладая хорошим литературным вкусом, умением отделить в литературе пшеницу от плевел, писал он о ней достаточно однообразно. Обладавший художественной зоркостью и чуткостью В.В. Розанов заметил по поводу его «двух невероятной величины фельетонов»: «Иванову-Разумнику на роду написано: 1) быть литератором, 2) очень рассудительным, почти умным и 3) не иметь ни капли поэтического чувства. Что делать: судьба, имя».

«Отсутствие поэтического чувства» заключалось не в том, что Иванов-Разумник был лишен чувства подлинного в искусстве, а в том, что литература для него оставалась прежде всего выразительницей некоторых идей, то есть идеологией, а сам он — более учителем жизни, нежели критиком. Именно в силу этого он не мог сотрудничать в «Русском богатстве», где соответствующие ниши учителей и идеологов были заняты еще в прошлом веке. М.Г. Петрова, весьма авторитетный исследователь творчества Иванова-Разумника, считает, что роль идеолога «была ему явно не под силу», но справедливости ради надо признать, что эту роль он успешно выполнял почти во всех вновь возникающих изданиях эсеровско-народнической ориентации, в которых был одним из руководителей литературными отделами — в журнале «Заветы» (1912-1914), в эсеровских газетах «Дело народа» и «Знамя труда» (1917-1918), сборниках «Скифы» (1916-1918) и др. наряду с ролью ведущего критика.

На сегодняшний взгляд в публицистике Иванова-Разумника нет ничего оригинального, кроме абстрактно-революционных лозунгов, но на современников эта публицистика обладала магическим воздействием, вокруг неизменно собирались лучшие литературные силы. На страницах «Заветов» ему удалось собрать вокруг себя многих молодых писателей, приобретших тогда особую известность — М. Пришвина, Сергеева-Ценского, Б.К. Зайцева, Е.А. Замятина и др.

В период революции и первые послереволюционные годы на страницах альманаха «Скифы» вокруг деклараций Иванова-Разумника объединились такие известные поэты как Андрей Белый, Сергей Есенин, Николай Клюев, Сергей Клычков, писатель Алексей Ремизов, художник К.С. Петров-Водкин и др.; к ним намеревался присоединиться Александр Блок, также испытавший на себе сильнейшее воздействие Иванова-Разумника. Примыкавший к «Скифам» литератор Е.Г. Лундберг писал о его несомненном лидерстве: «Вечерами у Иванова-Разумника литература не только подается, она творится — особенно долгими ночами, когда один из гостей остается с глазу на глаз с хозяином» ; для Андрея Белого Иванов-Разумник долгие годы долгие годы оставался одним из основных конфидентов. Таким образом, его роль как критика не исчерпывалась статьями.

Свой подход к современной литературе Иванов-Разумник называл «философски-этической критикой», «цель которой не психологический или эстетический анализ (это только попутное средство), но раскрытие того, что составляет «душу живу» каждого произведения, определение «философии» автора, «пафоса» его творчества…». Философский характер собственной критики он настойчиво подчеркивал: «Всякая бывает критика, — эстетическая, психологическая, общественная, социологическая, этическая; и каждая из них весьма необходима в процессе работы критика. Есть произведения, к которым достаточно приложить только один из этих критериев; но попробуйте ограничиться эстетической или психологической критикой, изучая «Короля Лира» или «Фауста»! Вот почему философская, в широком смысле, критика только одна может считаться достаточно общей точкой зрения». Действительно, лучшие его статьи, составившие сборник «О смысле жизни», посвященные творчеству Федора Сологуба, Леонида Андреева и Льва Шестова, писателей, у которых «вопрос о смысле жизни положен в основу всего миропонимания», в центр обсуждения выдвигают именно то, как отвечает каждый из этих писателей на ключевой философский вопрос человеческого существования.

Собственную систему взглядов в «Истории русской общественной мысли» он называл «философско-историческим индивидуализмом», а в книге «О смысле жизни» придумал для нее новый термин — «имманентный субъективизм». Этот имманентный субъективизм выдвигал свое представление о цели человеческой жизни, согласно которому у человеческого существования «никакой объективной цели в будущем нет, цель в настоящем…». Целью жизни оказывалась сама жизнь. Эту не слишком богатую идею, почерпнутую у Герцена, Иванов-Разумник развивал на многих страницах с жаром и пафосом, находившим большой отклик у читателей. Никакой иной философии, кроме восхваления человека, веры в его силу и мощь, не возвышавшимися над горьковскими декларациями в духе: «человек — это звучит гордо!», в статьях Иванова-Разумника не было. Тем не менее, его критические статьи, представляющие собой длинный и нескончаемый монолог по поводу тех или иных литературных произведений, переполненные риторическими восклицаниями, пользовались популярностью, и в начале XX века он был влиятельным и авторитетным критиком.

Критика Иванова-Разумника сыграла важную роль в популяризации творчества целого ряда писателей, и особенное значение она имела для символистов, поскольку пропагандировала их на страницах тех изданий, где они не печатались, тем самым помогая им размыкать узкий читательский круг собственных журналов, заинтересовывала их творчеством новые читательские круги.

Однако и Иванов-Разумник, и Аркадий Горнфельд как критики организационно не стремились выйти за рамки сложившейся традиции, они скорее стремились раздвинуть эту рамку. Среди критиков, начинавших в 900-е годы, были и такие, которые, имея все основания занять почетное место в новом литературном течении, предпочитали сохранять независимое положение в литературном процессе. К числу таких критиков относился Юлий Айхенвальд (1872-1928), который имел все возможности стать автором символистских изданий. С символистами Айхенвальда объединяло многое — он был западником по своим взглядам, прекрасным знатоком западноевропейской литературы, обладал серьезным философским образованием. Айхенвальд-критик отрицательно относился к революционно-демократической критике, высоко ценил поэтов круга Афанасия Фета — Аполлона Майкова, Якова Полонского, творчество Алексея Толстого и других поэтов, можно сказать, значение которых по достоинству впервые оценили именно символисты. Критика Айхенвальда и по жанру «вписывалась» в эссеистику символистов, и не напрасно его часто ставили в один ряд с символистским критиком Иннокентием Анненским.

Однако сам Айхенвальд не стремился к заключению этого тактически выгодного союза, предпочитая прокладывать собственный путь в литературу. Его самоопределение как критика завершилось в 1906 году, когда вышел первый выпуск книги «Силуэты русских писателей», к 1910 году вышли еще два выпуска «Силуэтов», тогда же появились и «Этюды о западных писателях»; после их выхода современники стали писать об Айхенвальде как о критике-импрессионисте. Избранный им жанр «силуэтов» или «этюдов», предлагавший читателям не столько портрет, сколько набросок, штрихи к портрету, как нельзя более отвечал задачам импрессионистической критики. «На импрессиониста литература действует не одной своей чисто эстетической стороной, — писал он о своем методе, — но всесторонне полнотою своих признаков, как явление моральное, интеллектуальное, как жизненное целое». При создании своих силуэтов Айхенвальд использовал самые разнообразные сведения — биографические, психологические, наблюдения над художественным творчеством. Как критик он чуждался наукообразия и классификаций, был последовательным противником единого подхода к произведениям искусства.

Другое название, которое использовал Айхенвальд для обозначения своего кредо — имманентный метод, «когда исследователь художественному творению органически сопричащается и всегда держится внутри, а не вне его. Метод имманентной критики (насколько вообще можно говорить о методе там, где, как мы видели, наукообразности вовсе нет) — этот метод берет у писателя то, что писатель дает и судит его, как хотел Пушкин, по его собственным законам, остается в его собственной державе».

Признавая социальную роль искусства, наличие в ней нравственного содержания, Айхенвальд отказывался признавать за произведениями искусства утилитарный, прикладной характер, отказывался оценивать его с точки зрения социальной или какой-либо другой пользы.

Айхенвальд отделял свой метод от так называемого «чистого искусства», от эстетизма, рассматривающего художественное творчество и оценивающее его с точки зрения чисто художественных критериев. Его подход к литературе на сегодняшнем языке можно назвать «медленным чтением» или «пристальным чтением», как на русский язык переводят термин, изобретенный американской школой новой критики. Только Айхенвальд свое «медленное чтение» не рассматривал как метод, это был способ «сопричащения литературе», если пользоваться его термином, а сам он выступал в статьях не как ученый, а как квалифицированный читатель, как посредник, развивающий и продолжающий художественный текст.

Статьи Айхенвальда необыкновенно легко читаются, поскольку их автор ничем себя от читателя не отделяет, они не перегружены ссылками, все факты приводятся в них так, словно бы они известны буквально каждому с детства. Однако, стоило противникам наброситься на его «силуэт» Белинского, он ответил каждому из них подробно и со ссылками, обнаружив такое доскональное знание текстов и биографии русского критика, которое превосходило едва ли не всех ему возражавших, несмотря на то, что среди них были патентованные специалисты и издатели сочинений Белинского. Таким образом, кажущаяся легкость его письма была результатом кропотливого изучения материала.

Вообще фундамент, на котором вырастал этот импрессионизм, был совершенно особого свойства. В первых двух изданиях «Силуэтов» Айхенвальд не пытался сформулировать особенности собственного подхода к литературе, теоретическое вступление появилось лишь в третьем издании, и оно способно немало озадачить читателя. Прежде всего потому, что в противоположность «силуэтам» и «этюдам» во вступлении были пространные рассуждения о различных школах и методология изучения литературы, ссылки на авторитеты западноевропейских ученых, самый стиль этого вступления словно бы принадлежал другому человеку. Здесь впервые на поверхность вышло то, что стояло за легкостью его «силуэтов», — огромная философская эрудиция: до того, как стать критиком, Айхенвальд был переводчиком сочинений Шопенгауэра и его биографии, сотрудником журнала «Вопросы философии и психологии», секретарем Московского философского кружка. Может быть, потому так свободно двигалась в волнах литературы его импрессионистическая критика, что это была лишь видимая часть айсберга, которую поддерживала огромная и не выходившая на поверхность эрудиция?

Ключевым моментом деятельности Айхенвальда как критика стала публикация в издании 1913 года «силуэта» Белинского, где была предпринята беспримерная для своего времени попытка посмотреть на наследие основоположника революционно-демократической критики не сквозь наслоения и мифы о его непреходящем значении, а свежим взглядом. Никаких специальных задач по сокрушению авторитета либо его переоценки Айхенвальд словно бы не ставил. Это было «медленное чтение» сочинений основоположника революционно-демократической критики, сопоставление оценок и суждений, поиск их источников, в большинстве своем исходивших из дружеского окружения Белинского. Результат оказался поразительным: авторитет критика разлетался прямо на глазах. Очерк так и начинается: «Белинский — это легенда. То представление, какое получаешь о нем из чужих прославляющих уст, в значительной степени рушится, когда подходишь к его книгам непосредственно. Порою дышит в них трепет искания, горит огонь убежденности, блещет красивая и умная фраза, — но все это беспомощно тонет в водах удручающего многословия, оскорбительной недодуманности и беспрестанных противоречий…» и так далее в таком духе.

Но именно в силу того, что в очерке были представлены главным образом выводы и мнения, то есть результаты «медленного чтения», а не то, на основании чего они получались, сторонники Белинского, привыкшие клясться тенью и преклонять колена перед именем учителя, обрушили на Айхенвальда столь же голословную брань. О характере возражений наглядное представление дают заглавия статей: «Белинский — миф» (Павел Сакулин), «Правда или кривда?» (Иванов-Разумник), «Развенчан ли Белинский?» (Н.Л. Бродский), «Господин Айхенвальд около Белинского» (Евг. Ляцкий).

Огромное количество подобных наскоков совершалось и в устной форме. «Мы с женой, — вспоминал писатель Борис Зайцев, — присутствовали однажды на его сражении из-за Белинского (в Москве, в клубе педагогов). Учителя гимназий шли на него в атаку бесконечными цепями. Он сидел молча, несколько бледный. Как-то Юлий Исаевич ответит? — спрашивали мы друг друга шепотом. Он встал и, прекрасно владея волнением, внутренно его накалявшим, в упор расстрелял их всех, одного за другим. Он буквально сметал врагов доводами точными, ясными, без всякой грубости или злобы…». Точно такими же точными доводами сметал Айхенвальд в книге «Спор о Белинском» тех, кто возражал ему письменно.

Казалось бы, это была не первая попытка развенчания Белинского, еще в середине 90-х годов на страницах «Северного вестника» появился цикл статей Акима Волынского, составивший позднее его книгу «Русские критики» (СПб., 1896). Но Волынский критиковал революционных демократов с позиции вполне определенной — за отсутствие в их критике философского фундамента, твердых критериев и т.п., он пытался вывести русскую критику на новую дорогу, призывал к выработке твердых понятий и критериев. Совсем другим путем шел Айхенвальд: он предлагал взамен усвоения готовых мнений просто читать то, о чем эти мнения составляются.

В своей критической деятельности Айхенвальд не был привязан исключительно к современности, он не воздвигал барьера между критикой и историей литературы. Значительная часть его силуэтов посвящена писателям XIX века — от Батюшкова до Гаршина, так что в целостном чтении три выпуска силуэтов отражают его представление о развитии русской литературы почти на протяжении столетия. Не все равноценно в этих очерках — но они лишены банальностей и общих мест, сам Айхенвальд наряду с Иннокентием Анненским может быть назван одним из наиболее ярких эссеистов начала XX века.

Переходя к критикам, начинавшим свой путь на страницах газет, еще раз хотелось бы подчеркнуть, что журнальные критики по сравнению с ними были своего рода аристократией, имевшей возможность довольно долго обдумывать свои статьи, даже работать над ними. Те, кто писал в газеты, такой роскоши были лишены, их творчество развивалось в жестких тисках сроков и объемов.

Александр Измайлов (1873-1921) , наряду с Петром Пильским (1979-1941) и Корнеем Чуковским (1882-1969) могут быть названы наиболее яркими среди тех, кто дебютировал в 900-е годы и кто своей известностью обязан прежде всего им.

Долгое время эту критику было принято огульно отвергать, еще бы — существовала ведь марксистская критика, с ее проверенными критериями, не боявшимися вечности. «Характерной чертой буржуазной печати 900-х годов, — писал Г.М. Фридлендер в «Истории русской критики», — было то, что /…/ в ней появляется тип критика-фельетониста, тесно связанный с газетой, работающего с сознательным учетом «злобы дня» и интересов широкой публики, пишущего свои статьи в хлесткой, остроумной манере /…/. К числу таких критиков-фельетонистов принадлежал А.А. Измайлов, а также молодой К.И. Чуковский /…/ Нередко деятельность критиков-фельетонистов имела откровенно бульварный характер (П. Пильский). /…/ Измайлов сам очень метко охарактеризовал обычный жанр своих критических выступлений, дав одному из своих очерков подзаголовок «беллетристический репортаж». Из- за того, что А. Измайлов опубликовал один из своих очерков с подзаголовком «беллетристический репортаж», в советское время его третировали как полубульварного критика, хотя термины «фельетон», «репортаж», «беллетристика» имели тогда иное значение, и не исключали серьезного разговора о литературе.

Единственное, в чем можно было упрекнуть Измайлова — в некоторой разбросанности его литературной деятельности — он пробовал себя не только как критик, но и как поэт, как беллетрист, как драматург и биограф А.П. Чехова. Хотя впоследствии Корней Чуковский даже превзойдет Измайлова в обилии и разнообразии литературных жанров, но это произойдет уже после революции, и будет отчасти вынужденным. Да и с Измайловым дело не столько в разнообразии литературных жанров, сколько в том, что они как-то не согласовывались между собою. Обладая критическим чутьем и вкусом, он писал и публиковал очень слабую прозу и вполне шаблонные стихи, язвительный и острый пародист, как критик он отдавал предпочтение прославительным статьям. Правда, иногда в своих газетных обзорах он, подобно Виктору Буренину, соединял критические оценки со вставными пародиями, бытовыми зарисовками, даже анекдотами, но эти критические коктейли никогда не обладали буренинской остротой.

Главное достоинство мозаичных по подходу к литературе статей Измайлова составляет обилие в них тонких и точных наблюдений в пределах того литературного диапазона, который был ему доступен. К сожалению, слишком многое в литературе XX века оказалось за его пределами — почти все произведения символистов, среди которых он делал исключение для Валерия Брюсова, но и то его роман «Огненный ангел» включал в число мертвенных подделок под «Мельмонта-скитальца» Матюрена и «Элексир сатаны» Гофмана. Но в условиях переходной эпохи, какой несомненно был дореволюционный период литературы XX века, его критика способствовала укоренению новых литературных понятий.

Особое значение, которое приобрела критика в начале XX века, сознавал и сам Измайлов: «Критику почти нечего делать, когда в литературе царственно властвуют отвоеванные понятия /…/ Но бывают времена революций и бунта, бурь и кораблекрушений, времена переломов и кризисов, когда все господствующие литературные понятия подвергаются пересмотру, колеблются самые основы, меняются формы, новое притязает на полное низвержение вчерашнего. В такие эпохи шатания умов значение критики возвышается до ценности творчества».

Оказать помощь новым литературным веяниям, способствовать утверждению новых понятий — так понимал свои задачи как критика Александр Измайлов. Он гордился тем, что в своих суждениях не опирается ни на партийные платформы направлений, ни на авторитеты: «Людям партийного ума, привыкшим непременно справляться о приходе, к какому принадлежит критик, я бы хотел ответить — я свой. Мои взгляды на литературу, мое освещение авторов не диктовано ни эсдекскими, ни кадетскими, ни какими-либо другими политическими представлениями. Я совершенно не понимаю, как эта область может соприкоснуться с областью свободного критического суждения. Литература есть литература и политика есть политика, и теперь этого, к счастью, уже не нужно, как недавно, доказывать».

Что и говорить, декларации Измайлова не слишком богаты эстетическими идеями, но опирающаяся на них критика ближе стояла к литературе и ее задачам, чем критика, доискивавшаяся до социальной подоплеки и классовых интересов, чем критика, превращавшая литературу в служанку публицистики. Эта критика оказывала писателям бесценную услугу, она помогала им найти общий язык с читателем, она, что называется, «сеяла разумное, доброе, вечное». А главное — воспитывала уважение к литературе как таковой, свободной от долгов перед идеологией.

Имена двух других газетных критиков — Петра Пильского и Корнея Чуковского часто произносились вместе, поскольку в 1910-е годы оба они относились к числу тех, кто не столько создавал и открывал литературные имена, сколько сокрушал устоявшиеся авторитеты, или, по крайней мере, был способен нанести по ним вполне чувствительные удары. Но притом, что до революции пути Чуковского и Пильского часто пересекались на страницах тех или иных изданий, были они скорее антиподами, чем близнецами.

Про начало литературного пути Петра Пильского можно сказать словами Гоголя «темно и скромно происхождение моего героя». Он относился к числу тех литературных скитальцев, чье перемещение в пространстве и переходы от издания к изданию не потрудились зафиксировать ни биографы, ни библиографы. Впервые имя Пильского всплывает в 90-е годы в литературном окружении Валерия Брюсова, в эпоху, когда тот готовился к дебюту в качестве «русского символиста». Пильский никак свое имя с начинающим символизмом не связал, а вот к новаторским исканиям той эпохи считал себя причастным. В мемуарном очерке о Брюсове, опубликованном уже в эмиграции, Пильский так определил исходную точку своего кредо как критика: «Все мы будто готовились в литературные прокуроры. Еще бы! На скамье приговоренных нами сидела вся последняя литература той современности, вся журналистика, все ежемесячники того тихого, того страшного времени! И критика! Да! Да! Нам, новаторам, нам, юным паладинам, казалось — и небезосновательно! — что первым сраженным врагом должна пасть критическая бастилия. «Ничего огульного! — кричали мы. — Мы требуем доказательств! Пусть будет критика как одна длинная цепь теорем! Пусть текст ее идет с доказательством. Пусть каждая из них замыкается победным: «Что и требовалось доказать»! Мы требуем математической точности! Мы требуем геометрической доказательности! Так формулировали мы нашу задачу».

За этой цепью восклицательных знаков и не вполне серьезным тоном скрывается на самом деле одна из важнейших проблем, которую решали начинающие критики: поиск новой аргументации, новой системы доказательств и убеждения читателя. Критика, основанная на «заветах отцов», в приложении к этим заветам получала и систему мер и весов, освященную традицией, и потому не нуждавшуюся в перепроверке. Отказываясь от этих заветов, надо было эту систему создавать заново и доказывать ее способность служить мерилом литературных явлений.

Однако нельзя сказать, что известная на сегодняшний день часть критической деятельности Пильского сильно была сосредоточена вокруг проблемы доказательности. Как критик, Петр Пильский больше любил изрекать, чем убеждать. По части убеждения его больше выручал острый стиль, чем аргументация. Но публику это устраивало. Устраивало и писателей, почти все они в отзывах о статьях Пильского прибегали к эпитету «блестящий». В своем рифмованном автобиографическом сочинении «Рояль Леандра», написанном «онегинской строфой», Игорь Северянин оставил один из примеров подобного отзыва:

Уже поблескивает Пильский,
И жмурит обыватель в Рыльске
Глаза, читая злой памфлет
Блистательнее эполет…

Здесь охарактеризован не только стиль критических выступлений Пильского, но и основной круг восхищавшихся им читателей, среди которых «обыватель в Рыльске» занимал почетное место. Сам критик относился к своей роли законодателя литературных нравов серьезно и потому так часто звучит в статьях Пильского забота о том, чтобы не дать литераторам отступить от либеральных ценностей, не впасть в реакционность (статья о Викторе Буренине) — это было проявление ответственности за культуру.

Непременным компонентом статей Пильского были фразы типа — «помню, мы сидели (имя рек…)», «мы ехали…», «мы встречались…». В этом как будто проскальзывало хлестаковское «с Пушкиным на дружеской ноге», но было в этом и другое — интерес к личности писателя, стремление понять творчество как проявление этой личности. Можно сказать, что писатели интересовали Пильского не меньше, чем книги.

И в эмиграции, когда он впервые стал вести «оседлый» образ жизни, с начала 20-х годов и до конца жизни публикуясь почти исключительно в рижской газете «Сегодня», воспоминания о дореволюционной литературе и литераторах стали одной из главных тем почти всех его очерков. Начав с мемуарных вкраплений в тексты статей, Петр Пильский подготовил затем книгу «Затуманившийся мир», в рецензии на которую Марк Алданов писал: «Особенности его таланта, необыкновенная память, сохранившая все, от малейших черт наружности давно ушедших людей до шуток, сказанных много лет назад, делают его книгу чрезвычайно интересной».

Образ жизни Пильского немало способствовал тому, чтобы запомнить многое — он был, можно сказать, всегда в гуще литературной жизни. «Были в нем замашки и привычки богемы, — вспоминал Марк Слоним, — он дневал и ночевал в кафе и ресторанах, обожал разговоры до утра в каком-нибудь «литературно-артистическом клубе», любил возбуждение от вина, атмосферу дружбы, споров и ссор, перекрестный огонь шуток и эпиграмм, игру флирта и влюблений, беспорядок и толчею случайных вечеринок и непринужденных пирушек. У него была непоседливая, бродяжья натура, и он не мог долго засиживаться на одном месте. Пильский постоянно менял города и издания… И какое огромное количество разнообразных впечатлений собрал он за многие годы странствий. Он любил говорить про себя: » я человек бывалый, а опыт у меня небывалый…». А недавно рижский историк литературы Юрий Абызов собрал все фельетоны Пильского мемуарного характера и как бы подготовил за автора книгу мемуаров о деятелях культуры XX века, полную ярких и содержательных характеристик и подробностей.

Критика, подобная критике Пильского, не только не имела за плечами литературной традиции, она их и не создавала, но она играла важную роль в литературном процессе, представляя писателя широкой публике и превращая критика в своего рода литературного зазывалу и вышибалу одновременно.
Если пытаться на фоне Пильского обрисовать облик и биографию Чуковского-критика, то она будет строиться на противопоставлениях, и на каждом шагу будут рождаться все новые и новые недоумения — как могло современникам придти в голову соединять имена столь разных по своим устремлениям людей. Но сразу надо понять, что то серьезное, что было в творческой деятельности Пильского, не нашло себе выражения в воспоминаниях о нем, а биографических источников, архива, переписки мы просто не имеем — они погибли частью в период бегства из России и скитаний по миру, отчасти — при аресте архива в период, когда в Ригу вошли советские войска. Но это серьезное в биографии Пильского наверняка было, иначе он бы так и оставался литературным Хлестаковым.

В случае с Чуковским мы такими биографическими источниками располагаем в изобилии, и потому все то серьезное, что питало его критическую деятельность и формировало его творческий облик, можно проследить от начала и до конца, а концом деятельности как критика стали для него события Октября 1917 года -после революции он не сумел «перековаться» и стать одним из советских критиков, слишком резко изменились тогда литературные нравы.

Свой путь на поприще критика Чуковский начинал на страницах «Одесских новостей», и условия для дебюта здесь были исключительно благоприятные: он почти сразу получил возможность печатать серьезные статьи на литературные темы. Но это успешное начало оказалось позднее серьезным барьером, когда он стал критиком столичных газет: спустя почти десять лет Леонид Андреев попрекал Чуковского «развязностью одесских репортеров». Сходные упреки находим мы в письме Д.В. Философова 1912 года: «Я думал, что Чуковский уже сбросил с себя «провинциальные замашки»». Так что роль «Одесских новостей в его судьбе была подобна палке о двух концах: создав условия для яркого дебюта, она мешала в дальнейшем его продвижению в ряды серьезной литературы.

Провинциальное происхождение было не единственной причиной предубеждения против Чуковского-критика, несерьезное отношение к нему укрепляло и избранное им амплуа. Как критик он был мастер разгромного фельетона, отрицательным рецензентом по призванию, и все его лучшие статьи были «вселенской смазью». Вдобавок Чуковский избирал в жертвы литераторов из числа минутных любимцев публики, о которых «все говорят», и потому его выступления производили впечатление разорвавшейся бомбы. Хвалебные статьи Чуковский писал редко и неохотно, и чаще всего о писателях-классиках — А.П. Чехове, Н.А. Некрасове, Т.Г. Шевченко, поэтому упрек в нигилизме, в отсутствии положительных идеалов стал своего рода общим местом по отношению к нему.

Излюбленным жанром Чуковского-критика был литературный портрет, создание которого он обычно приурочивал к тому моменту, когда писатель оказывался в центре обсуждения и когда его репутация более или менее определилась. Тогда-то и появлялся Чуковский со своими зарисовками, метод создания которых очень точно уловил Валерий Брюсов: «Портреты г. Чуковского, — в сущности, карикатуры. Что делает карикатурист? Он берет одну черту в данном лице и безмерно увеличивает ее». Действительно, выделив в творческом облике писателя некую доминанту, Чуковский строил свой портрет на ее укрупнении, организовывая примеры так, что она заслоняла все остальные.

Многие упрекали Чуковского за односторонность оценок. Действительно, его портреты очень часто упрощали облик писателя, но в то же время и углубляли проникновение в его творческую лабораторию, приближали к сути. «Каждый писатель для меня, — писал он в предисловии к книге «От Чехова до наших дней», — вроде как бы сумасшедший. Особый пункт помешательства есть у каждого писателя, и задача критики в том, чтобы отыскать этот пункт. Нужно в каждом писателе выследить то заветное и главное, что составляет самую сердцевину его души, и выставить эту сердцевину напоказ. Сразу ее не увидишь. Художник, как всякий помешанный, обычно скрывает свою манию от других. Он ведет себя, как нормальный, и о вещах судит здраво. Но это притворство». Отсюда его подход к писателю: «Пинкертоном должен быть критик». Все свое мастерство Чуковский использовал для того, чтобы выследить в писателе нечто такое, о чем он и сам не подозревает.

Чуковский-критик любил и умел пойти наперекор расхожим мнениям и своими статьями часто доказывал, что один в поле воин. Его статьи о кумирах молодежи — Лидии Чарской, Анастасии Вербицкой многих поклонников этих писательниц заставили посмотреть на них новыми глазами. В ниспровержении ложных авторитетов и заключалась самая яркая сторона критической деятельности Чуковского.

Представляя новое поколение критиков, пришедшее в литературу в начале XX века, в настоящей антологии мы стремились показать, как его представители, вырвавшиеся из тисков авторитетов и заветов, все меньше и меньше придававших значение барьерам между направлениями, не желавших справляться с общественными заслугами и послужными списками, возвращало литературу к ее собственным задачам, а критику к роли вдумчивого посредника между творческой личностью и читающей публикой.

Евгения Иванова

МУЗЫКАЛЬНАЯ КРИТИКА - оцен-ка яв-ле-ний современной музыкальной жиз-ни, свя-зан-ная с оп-ре-де-лён-ной эс-те-тической по-зи-ци-ей и вы-ра-жае-мая в литературно-пуб-ли-ци-стических жан-рах: кри-тических стать-ях, ре-цен-зи-ях, но-то-гра-фических за-мет-ках, обо-зре-ни-ях, очер-ках, по-ле-мических ре-п-ли-ках, эс-се.

В ши-ро-ком смыс-ле, как оцен-ка яв-ле-ний музыкального ис-кус-ст-ва, музыкальная критика вхо-дит в со-став вся-ко-го ис-сле-до-ва-ния о му-зы-ке. музыкальная критика тес-но свя-за-на с му-зы-ко-ве-де-ни-ем, музыкальной эс-те-ти-кой, фи-ло-со-фи-ей му-зы-ки. В древ-но-сти и Сред-не-ве-ко-вье музыкальная критика ещё не бы-ла сло-жив-шим-ся са-мо-сто-ятельным яв-ле-ни-ем. Оцен-ка, с од-ной сто-ро-ны, не-по-сред-ст-вен-но оп-ре-де-ля-лась при-клад-ны-ми за-да-ча-ми му-зы-ки (смотреть При-клад-ная му-зы-ка), с дру-гой - опи-ра-лась на ши-ро-кие, не-спе-ци-фические ху-дожестенные кри-те-рии (смотреть

Терминологический минимум :периодизация, советский период, литературная критика, литературный процесс, партийная идеология, цензура, полицентризм, монизм, социалистический реализм, теория бесконфликтности, «толстые» журналы.

План

1. Общая характеристика литературно-критического процесса советского периода. Периодизация советской критики.

2. Формирование советской критики в эпоху литературных группировок в России.

3. Становление института советской литературной критики в 1930-е гг.

4. Литературно-критическая атмосфера 1950–1980-х гг.: яркость литературно-критических индивидуальностей.

Литература

Тексты для изучения

1. Иванова, Н. Б. Между: О месте критики в прессе и литературе.

2. Луначарский , А. В. Тезисы о политике РКП в области литературы.

3. Померанцев, В. М. Об искренности в литературе.

4. Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. (О журналах «Звезда» и «Ленинград»).

5. Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» от 23 апреля 1932 г.

6. Постановление Политбюро ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы» от 18 июня 1925 г.

Основная

1. Голубков, М. М. История русской литературной критики XX века (1920–1990-е годы) : учеб. пособие для студ. филол. фак-тов ун-тов и вузов / М. М. Голубков. – М. : Академия, 2010. – 368 с.

2. Громова, Н. А. Распад. Судьба советского критика: 40–50-е гг. / Н. А. Громова. – М. : ЭЛЛИС ЛАК, 2009. – 496 с.

3. Кокшенева, К. А. Русская критика / К. А. Кокшенева. – М. : ПоРоГ, 2011.
– 496 с.

4. Корниенко, Н. В. «Нэповская оттепель»: становление института советской литературной критики / Н. В. Корниенко. – М. : ИМЛИ РАН, 2010. – 504 с.

Дополнительная

1.Богачков, Е. Есть от чего оттолкнуться. К истокам советской и постсоветской литературной критики / Е. Богачков // Литературная Россия. – 2012. – 8 июня
(№ 23). – С. 12–13.

2.Зельдович, М. Г. В поисках закономерностей. О литературной критике и путях ее изучения / М. Г. Зельдович. – Харьков: Изд-во при Харьковском гос. ун-те, 2009. – 160 с.

3.Крупчанов, Л. М. История русской литературной критики XIX века: учеб. пособие / Л. М. Крупчанов. – М. : Высш. шк., 2010. – 383 с.

4.Русская литература ХХ века в зеркале критики: хрестоматия для студ. филол. фак-тов высш. учеб. заведений / сост. С. И. Тимина, М. А. Черняк, Н. Н. Кякшто. – М. : Академия, 2010. – 646 с.

5. Рюриков, Б. С. Основные проблемы советской литературной критики /
Б. С. Рюриков // Второй Всесоюзный съезд советских писателей: стенографический отчет. – М. : Сов. пис., 1956. – С. 52–53.

1. Обстоятельства социально-политического плана начала устроительства молодой советской страны, обусловленные новым характером отношений литературы и государства, выраженные в стремлении последнего превратить литературу в инструмент формирования сознания нового человека как части общества, сделали литературу объектом партийно-государственного преобразования.

Уже в 1920-е гг. резко изменяются представления о функциях литературы и, как следствие, критики. Критика постепенно превращается в инструмент формирования человеческого идеологического материала, основной функцией которого становится строительство новой формации. Уникальные претензии на единственно-правильное объяснение текущих событий, адекватное отражение основных процессов как в литературе, так и во всем обществе приводит к внутрилитературной борьбе, к формированию литературных группировок и, как следствие, к расколу литературного процесса, который окончательно закрепился к середине 1930-х гг.

Литературная критика в России обрела новые для себя функции в 1940– 1950-е гг.: стала инструментом политического и идеологического влияния на писателя и читателя. Критика превратилась в мощный рычаг политического руководства общественными процессами в Советском Союзе, в результате чего обрела не свойственные ей политические функции проводника партийной позиции, политического контролера, дающего писателю вид на жительство в литературе или же отказывающего в нем. В это время актуализируется зародившийся в середине 1920-х гг. жанр, совмещающий в себе признаки разгромной критической статьи и политического доноса, просуществовавший до конца советской эпохи. Объектами именно такой критики стали М. Булгаков, Е. Замятин, А. Платонов,
Б. Пильняк в 1929 г., А. Ахматова и М. Зощенко – в 1946 г., Б. Пастернак – в 1950-х гг., в середине 1960-х гг. – А. Синявский и Ю. Даниэль, несколькими годами позже, в конце 1960-х – 1970-е гг. – А. Солженицын.

Учитывая традиционный для последних трех столетий настрой русской культуры, власть стремилась использовать литературу как мощный и, возможно, главный инструмент формирования общественно-политических взглядов. Ведь именно литература с конца XVIII века выстраивала национально значимые архетипы русского самосознания, создавала культурных героев, демиургов, обозначала систему ценностных ориентиров, сферу идеального и неидеального, т. е. обладала способностью формировать национальную картину мира. Coxpaняя эту функцию на протяжении всего ХХ столетия, литература (и в первую очередь критика) стали объектом пристального внимания и интенсивного воздействия со стороны партии и государства. Данная роль литературы усилилась в ситуации культурного вакуума, сложившегося в результате кризиса традиционных религиозных, бытийных, философских, культурных ориентиров, последовавшего после событий 1914– 1920 гг., приведших к крушению старого мира.

В данных обстоятельствах критика стала тем самым институтом, посредством которого власть формулировала соответствующие литературные задачи и проводила их в жизнь.

Критика, являясь специфической формой литературной саморефлексии, развивалась в непосредственной связи с принципиально новой литературной ситуацией ХХ столетия, что и предопределило не только критерии формирования критической мысли, но и ее функционирование.

Литературно-критический процесс ХХ века определяется напря­женным взаимодействием двух тенденций: внутренних, имеющих собственно художественную природу, характеризующих эстетические тенденции литературного развития, и внешних по отношению к литературе. Это обстоятельства как политического, так и социокультурного характера.

В учебном пособии «История русской литературной критики ХХ века (1920– 1990-е гг.)» М. М. Голубков предлагает периодизацию литературной критики в ее соотнесенности с периодизацией истории литературы. В учебнике выделяются три крупных периода :

1) 1920-е – середина 1950-х гг.;

2) вторая половина 1950-х – рубеж 1980– 1990-х гг.;

3) рубеж ХХ– ХХI вв.

Такая периодизация истории литературной критики совпадает с периодизацией литературной истории, принятой в современном литературоведении. Однако эти периоды не являются целостными, поэтому целесообразно внутри каждого из них выделять несколько этапов.

Первый период включает:

– 20-е годы (1917 г. – рубеж 1920– 1930-х годов);

– 30– 50-е (начало 1930-х – середина 1950-х гг.).

Внутри второго периода выделяются:

– середина 1950-х – 1960-е гг.;

– 1970-е – первая половина 1980-х гг.

Третий период открывает вторая половина 1980-х гг. Литературные явления, которые его характеризуют, достигают кульминации на рубеже 1980-х – начала 1990-х гг.

Современная литературная ситуация диктует новые условия развития критической мысли. Этот период в истории критики, не завершенный на сегодняшний момент, по нашему мнению, должен рассматриваться отдельно.

В основе подобной периодизации литературного процесса лежит принцип, позволяющий учитывать взаимодействие как внутренних, присущих ему закономерностей развития, так и внешних социально-политических, социокультурных и экономических факторов, оказывающих самое непосредственное влияние на критику, определяющих ее функции. Именно это стало для нас ключевым в процессе рассмотрения развития литературной критики советского периода.

2. Исторические события 1910– 1920-х гг. (империалистическая война, революции, Гражданская война, победа большевиков и последовавшие политические репрессии) привели к резкому изменению в системе «читатель – издатель – писатель – критик».Прежний читатель, воспитанный на русской классике XIX столетия и сформировавший свои художественные вкусы на рубеже веков, в эпоху символизма и авангарда, вынужден приспосабливаться к новым условиям – появлению, а затем и доминированию победившего класса на литературной арене. На смену искушенному, образованному приходит новый читатель, человек, ранее оторванный от культуры и литературы, теперь же приобщающийся к ней. Именно его появление приветствовал А. Блок в цикле философских и литературно-критических статей 1918– 1919 гг. («Крушение гуманизма», «Интеллигенция и революция» и др.), видя в нем свежие силы для создания новой культуры. Однако подобные взгляды обнаружили свою иллюзорность довольно скоро.

Литературная борьба 1920-х гг. представляла собой не столько противостояние читательских и писательских практик, заключающихся в различных представлениях о возможностях и предназначении художественных образцов, сколько систему взглядов на то, какой литература должна быть. Занимая передовые позиции в формировании деятельности той или другой литературной группировки, критика была направлена на защиту интересов формирования, обеспечивая ее выживание в противоборстве с другими.

Так, агрессивной политикой относительно деятельности других литературных группировок отличаются «Кузница», «Железные цветы» и т. п.

На данном этапе критика, помимо своей традиционной функции формирования диалогического общения между читателем и писателем, обретала новые: активно внушала современному ей читателю мысль о его несомненном праве требовать искусство себе по плечу и мысль о безусловном превосходстве этого искусства над любым иным (теории Пролеткульта, ЛЕФ), «выдавливала» из литературы старого писателя, устраивала клеветнические кампании (безусловное первенство принадлежит Российской ассоциации пролетарских писателей – РАПП).

Роль и общественная значимость суждений критиков оказываются на небывалой до той поры высоте. Но чаще всего это используется не на благо: слово «критика» трактуется как оружие политической борьбы, и представители господствующих группировок путают жанр критической статьи с судебным приговором.

1920-е гг. характеризуются как полицентрический период литературной жизни. Он ознаменован в первую очередь обилием группировок, которые становятся организационной формой выражения различных эстетических и идеологических взглядов, присутствующих в литературе, – от традиционалистских до радикальных и самых авангардных. Литературный полицентризм оказывается возможным потому, что в этот период противодействуют две тенденции: свободного диалога, естественного для развития критической мысли – с одной стороны; с другой – постепенно усиливающегося давления государства с целью монологизировать литературу и придать ей идеологическую и агитационно-пропагандистскую роль. Тенденция к монологизации литературной жизни присутствует, но не доминирует.

В 1921 г. партия была решительно настроена на руководство всеми областями культурной жизни – литературой, театром, образованием, общественными и гуманитарными науками. В при­нятой Х съездом партии резолюции «О Главполитпросвете и агитационно-­пропагандистских задачах партии» об этом говорилось без всякой двусмысленности. Выполнение намеченных задач воз­лагалось на прежние (Главполитпросвет НКП, отдел печати и Агитпроп ЦК, литературная комиссия и отдел политконтроля ГПУ – ОГПУ) и вновь создаваемые государственные институты.
6 июня 1922 г. Совнаркомом (СНК) утверждено «Положение о главном управлении по делам литературы и издательств (Глав­лит)». Главлит как цензурное управление страны, объеди­нившее все виды цензуры, призвано было: 1) заниматься предва­рительным просмотром всех предназначенных к опубликованию или рассмотрению произведений, как рукописных, так и печатных; 2) выдавать разрешения на право издания отдельных произ­ведений, а также периодических и иных изданий; 3) составлять списки произведений, запрещенных к продаже и распростране­нию; 4) издавать правила, распоряжения и инструкции по делам печати. Воспрещалось издание и распространение произведений: а) содержащих агитацию против советской власти; б) разглаша­ющих военные тайны Республики; в) возбуждающих обществен­ное мнение путем сообщения ложных сведений;
г) возбуждаю­щих националистический и религиозный фанатизм; д) носящих порнографический характер. Чекистский статус учреждения за­креплен 6 пунктом постановления: один из двух заместителей заве­дующего Главлита назначается по согласованию с ГПУ. ГПУ становится одним из организационных центров литера­турно-критической, издательской и писательской жизни. Вслед за принятием положения о Главлите следует ряд основополагающих государственных документов, регламентирующих литературную жизнь страны. 12 июня 1921 г. ВЦИК принимает постановление «О порядке раз­решения съездов и совещаний», предписывающее НКВД проводить регистрацию и контроль всех организаций. 3 августа 1921 г. датируется постановление ВЦИК и СНК «О порядке утверждения и регистра­ции обществ и союзов, не преследующих цели извлечения прибы­ли, и порядке надзора за ними». 10 августа того же года ВЦИК издает инструкции по регистрации объединений. Согласно принятым документам, лю­бое объединение, чтобы быть зарегистрированным (разрешенным), обязано представить в отдел управления Губисполкома устав, списки членов правления и общества, получить здесь резолюцию и далее передать все документы на окончательное утверждение в НКВД. Таким образом, органы исполнительной и карательной власти наделялись полномочиями открывать, контролировать (по­средством ежегодных отчетов о деятельности, составе обществ и правлений) и закрывать издания, как большие объединения, так и малые группы. Вопросы печати в условиях НЭПа находились в ЦК на постоянном контроле.

Основные параметры идеологии пролетарской культуры были утверждены VIII съездом партии (1919) и в период НЭПа не ставились под сомнение. Выходившая с 1920 г. массовыми тиражами книга Н. Бухарина и Е. Преображенского «Азбука ком­мунизма» давала популярное изложение программы партии в обла­сти идеологии, и этот «первоначальный учебник коммунистичес­кой грамоты» являет конденсированное выражение основных программ культурной политики, направленной на разрушение тра­диционного общества и утверждение интернациональной комму­нистической идеологии. Эту идеологию в 20-е годы активно разрабатывают различные государственные институты: Нарком­прос и подведомственные ему институты (ГАХН); Коммунистичес­кая академия, Коммунистический университет им. Я. Свердлова в Москве и аналогичный имени Г. Зиновьева в Петрограде – Ленинграде, Институт Красной профессуры, совпартшколы разных уров­ней и т. п.

Широкий фронт культурной революции включал в свою программу разрушение старых институтов России (церкви, семьи и брака, школы, обрядов, песенной культуры, старой топонимики и т. п.). Россия должна была стать «головным отрядом всемирной революции», приближением к которой или, напротив, отдалением от нее диктовался выбор тактической партийной линии в области литературы и литературной критики.

В разгроме петроградской литературной критики 1922 г. про­явилась одна тенденция формирующейся идеологии управле­ния литературой – недоверие к писательской критике. Если в1921 г. еще обсуждаются статьи
А. Блока, Е. Замятина, О. Ман­дельштама, ток исходу десятилетия петербургская писательская критика будет вытеснена на обочину литературного процесса и представляется неким маргиналом. Это объяснялось следующим образом: писатель слаб в области литературной тео­рии и марксистской методологии; не способен дать произведению верные эстетические и политические оценки, а потому может не­правильно ориентировать читателя.

Занятые строительством нового литературного процесса критики-организаторы могли и вовсе даже не читать произведение (таких случаев было немало), чтобы высказаться о писателе. Они не обременяли себя чтением широко понимаемой «белогвардейской» литературы внешних и внутренних эмигрантов, списанной в утиль философской и эстетической критики.

После высылки русской интеллигенции главной стратегической задачей партии на литературном фронте становится завоевание непролетарских писательских групп, колеблющихся, политически не оформленных, за души которых идет настоящая война между лагерями эмиграции и нами. Выбор этой стратегии сначала определяет Ленин (критика футуризма; отъезд М. Горького, приглашение А. Воронского), но главной фигурой, которая летом 1922 г. выдвигается партией на гуманитарно-литературное направление, становится член Политбюро, председатель реввоенсовета, народный комиссар по военным и морским делам Л. Троцкий, с именем которого в те годы связывалась победа в Гражданской войне. К литературным делам Л. Троцкий обращается после утверждения в феврале – марте 1922 г. государственной программы борьбы с Русской Православной Церковью, принятой на основе подготовленных им инструкций и директив.

На культурном фронте государству в 1922 г. нужны были не только комиссары, роль которых в годы Гражданской войны исполнили пролеткультовцы, но и грамотные управленцы культурой и организаторы литературного процесса. Эти функции, по Троцкому, необходимо возложить на критику. Поэтому не случайно, что в литературных заботах наркома лета 1922 г. критика, а не литература стоит на первом месте. Озабоченность нехваткой критиков-специалистов, которым можно доверять и которые могут дать квалифицированную оценку литературному произведению, проходит через самые разные партийные документы 1921–1922 гг.

Члены Политбюро, ЦК правительства, Коминтерна пишут предисловия к выходящим книгам и рецензии на них, отвечают на вопросы литературных анкет, принимают участие в литературных дискуссиях, постоянно встречаются с творческой интеллигенцией и писателями и т. п. «Кремлевская критика» выступает в роли высшего арбитража.

Первые итоги бурной организационной работы лета 1922 г. будут подведены в цикле литературных статей Л. Троцкого, с сентября 1922 г. публикуемых в «Правде». Статьи посвящены анализу двух отрядов литературной интеллигенции – «внеоктябрьской интеллигенции» (русская эмиграция, внутренние эмигранты) и «литературных попутчиков революции».

Понятие «попутчик» вошло в язык литературной критики, партийных постановлений, стало фактически ключевым в литературной борьбе 1920-х годов. Сам Троцкий не раз уточнял его, отвергал всякие попытки его расширенного толкования, протестовал против включения в ряд «литературных попутчиков» представителей «внеоктябрьской» литературы.

Он критиковал и одновременно поддерживал ЛЕФ и футуристов: через три дня после критической статьи «Футуризм» (25 сентября 1923 г.) «Правда» печатает футуристическое эссе наркома «Искусство революции и социалистическое искусство (Несомненное и предполагаемое)» (29 сентября), открывающее огромное поле деятельности для идеологов «жизнестроения».

В дискуссии о пролетарской литературе и попутчиках, а заодно и о классике уже в конце 1923 г. стала преобладать внутрипартийная составляющая: началась борьба за ленинское наследие и лидерство в партии (Ленин был тяжело болен и уже не участвовал в реальном управлении страной) и за новую стратегию «партийного курса».

После смерти В. Ленина (21 января 1924 г.) внутрипартийная борьба за власть обретает новое дыхание. Литературная Лениниана 1924 г. (от Бедного, Маяковского до Есенина) своими темами, мотивами и сюжетами, да и в целом направлением мифотворчества обязана книге Л. Троцкого «О Ленине», вышедшей в Госиздате через два месяца после смерти вождя тиражом 30 тысяч.

Борьба на литературно-критическом фронте продолжалась весь 1924 год. Определенная двусмысленность партийно-критических страстей начала мая 1924 г. была вскоре введена в четкое идеологическое русло резолюцией «О печати», принятой ХIII партсъездом (23–31 мая), в которой определялось, что в области художественной литературы партия будет ориентироваться на творчество рабочих и крестьян, становящихся рабочими и крестьянскими писателями в процессе культурного подъема народных масс Советского Союза. Рабкоры и селькоры должны рассматриваться как резервы, откуда будут выдвигаться новые рабочие и крестьянские писатели, а основным проводником этой линии должна стать партийная литературная критика. 13 марта 1925 г. принимается специальное постановление секретариата ЦКРКП(б) о критике и библиографии, предлагавшее всем периодическим изданиям поставить отделы критики и библиографии, как постоянные и политически важные отделы. В принятой ЦКРКП(б) резолюции «О политике партии в области художественной литературы» (18 июня 1925 г.) были сформулированы основные принципы отношений партии и литературы: партия брала на себя руководство литературой в целом, высказалась по поводу всех группировок и фракций литературы и претензий любой из них на монополию, критика была наделена правами высшего надзорного органа, следившего за деятельностью того или иного писателя.

В октябре 1926 г. на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Л. Троцкий был освобожден от обязанностей члена Политбюро «за фракционную деятельность», он теряет свои руководящие позиции и в литературной области. Об этом свидетельствуют многочисленные прошения писателей и критиков в ЦК, адресуемые с 1925 г. главным критикам троцкистской оппозиции – Н. Бухарину и И. Сталину.

Никогда более в советскую эпоху писателям не позволяли публично так говорить о критике, как в 1926 г. Политический промежуток, образовавшийся в 1926–1927 гг., когда в ожесточенной борьбе за власть сошлись верные ленинцы, вожди революции (с конца 1925 г. Троцкого поддерживают фактический руководитель второй столицы и председатель исполкома Коминтерна Г. Зиновьев и руководитель Моссовета Л. Каменев), для литературы советской России оказался весьма продуктивным. В эти годы создаются вершинные произведения русской литературы этого десятилетия: «Тайное тайных» Вс. Иванова, «Сентиментальные повести» М. Зощенко, «Встречи с Лиз» Л. Добычина, «Сокровенный человек» и «Чевенгур» А. Платонова, «Вор» Л. Леонова, «Братья» К. Федина, «Россия, кровью умытая» А. Веселого, 1 и 2 книга «Тихого Дона» М. Шолохова, «Зависть» Ю. Олеши, «Двенадцать стульев» И. Ильфа и Е. Петрова, «Собачье сердце» М. Булгакова и др. Многое в этих произведениях рождено политическим контекстом борьбы с легендарным наркомом – главным идеологом «мировой революции» и программы борьбы за «новый быт».

Однако именно в это время все критики пишут об утрате литературой читателя. Оказалось, что реальный массовый читатель советской России почти не интересуется современной ему литературой; старые рабочие ее вовсе не любят, предпочитая ей старую русскую классику; молодежь из поэтов читает Пушкина, Никитина, Лермонтова, Есенина. И совсем равнодушны читатели к литературно-критической борьбе.

Информация, полученная к 1927 г. по настроениям в писательской среде и программе изучения читательских интересов, безусловно, послужила причиной принятия решения об издании еженедельника «Читатель и писатель», первый номер которого вышел в декабре 1927 г. Он должен был радикально исправить сложившуюся в первое советское десятилетие ситуацию в отношениях новой литературы и критики, писателя и массового читателя. Новый «массовый орган» ставил следующие задачи: 1) сблизить писателя с читателем; 2) помочь массам разбираться в жизненных явлениях, отображаемых литературой; 3) ставить всякое политическое и общественное уродство в литературе под обстрел жесточайшей критики; 4) давать доступные, краткие, но толковые обзоры новинок литературы.

3. Принципиально значимым является постепенный переход от литературного полицентризма 1920-х гг. к литературному монизму 1930–1950-х гг. Трудно с точностью до года определить хронологическую границу, отделяющую один этап от другого, возможно лишь назвать несколько вех, формирующих своеобразную границу между двумя этапами внутри первого периода и обозначающих впоследствии усиление литературного монизма.

В качестве таких вех предстают:

– удаление с литературного поля битвы (М. Горький) А. К. Воронского, главного редактора журнала «Красная новь». Поводом для этого стал разгром троцкистской оппозиции (1927). Воронский отчасти разделял взгляды Троцкого на пролетарскую культуру, которые квалифицировались его политическими противниками как капитулянтские;

– развязывание в 1929 г. инспирированной травли четырех писателей (Б. Пильняка, Е. Замятина, М. Булгакова, А. Платонова);

– экономическое разорение русских зарубежных издательств, где широко печатались как советские писатели, так и авторы русского зарубежья;

– разгром академической школы В. Ф. Переверзева и В. М. Фриче, объявленной вульгарно-социологической (ноябрь 1929 – январь 1930 гг.);

– дискуссия о школе «Перевал», проходившая под лозунгом «Против буржуазного либерализма в художественной литературе» (1930);

– аресты (1929) и высылки (1930) участников группы ОБЭРИУ (Д. Хармс, К. Вагинов, А Введенский, Н. Заболоцкий и др.);

– роспуск всех литературных группировок (1932);

– создание Союза писателей СССР, своеобразная «коллективизация» литературы (1934);

– формирование концепции нового творческого метода – coциалистического реализма, который стал теоретическим обоснованием монистической концепции советской литературы;

– дискуссия о языке (1934), в результате которой были поставлены под подозрение сказовые формы повествования и opнаментальный стиль;

– дискуссия о формализме (1936), сформировавшая жизнеподобную поэтику социалистического реализма и поставившая под подозрение гротеск и любые формы условной образности;

– «ждановские» постановления 1946–1948 гг., завершившие оформление тоталитарного государства и литературы; писателей фронтового поколения;

– кампания по травле Б. Пастернака за роман «Доктор Живаго» как последний акт, завершающий период 1920–1950-х гг.

Таким образом, критика второй половины 1940-х – первой половины 1950-х гг. находилась в стагнации, формируя бесконечные списки новых достижений литературы социалистического реализма.

Соцреалистическая критика этого периода включает в себя две противоположные установки: идеализацию действительности, создание ее идеальной модели (лозунг В. В. Ермилова «Прекрасное – наша жизнь», теория бесконфликтности) и конфронтационность, восприятие литературы как орудия классовой борьбы (лозунг поиска и разоблачения врагов, время от времени вспыхивавшие кампании по борьбе с теорией бесконфликтности). Их взаимодействие продолжается до середины 1950-х гг., при этом критика оказывается включенной в партийно-государственные политические акции периода позднего сталинизма: борьба с космополитизмом, уничтожение в литературе всего чужеродного и т. п.

На Первом съезде советских писателей в 1934 г. было принято решение проводить писательские съезды раз в четыре года. Тем не менее Второй съезд состоялся лишь в декабре 1954 г. В марте 1953 г. умер Сталин, и, хотя в самом начале съезд почтил его память, это уже было писательское собрание принципиально нового типа. Наиболее ярким на Втором съезде писателей стало выступление Б. Рюрикова. Он акцентировал внимание на вопросах, которые, казалось, были забыты советской литературой. Он выступил против ровно-спокойного, бесстрастного тона, свойственного критике последних лет, и говорил о том, что критика должна рождаться в свободной борьбе мнений. Новым был разговор о художественном мастерстве самой литературной критики. Рюриков сказал о важности издания литературно-критического журнала (вскоре после писательского съезда стали выходить новые литературные журналы – «Вопросы литературы» и «Русская литература»).

Участники съезда позволяли себе прежде не мыслимые реплики и шутки, ответы оппонентам и полемику. В докладах участников говорилось о необходимости перемен, о скорейшем преодолении теории бесконфликтности, о привлечении к работе новых литературных сил.

Воплощению в жизнь этих замыслов и устремлений способствовала и общественно-политическая обстановка, которая резко переменилась после ХХ съезда партии (февраль 1956 г.) и публикации 2 июля 1956 г. постановления ЦК партии о преодолении культа личности и его последствий.

4. С середины 1950-х – второй половины 1980-х годов формы литературной жизни, характер отношений литературы и государства, а также функции и роль критики изменяются. События социально-политической жизни страны (смерть Сталина, расстрел Берии, утверждение Хрущева в качестве партийного и государственного лидера, первые реабилитации, ХХ и ХХII съезды КПСС) привели к хрущевской «оттепели», выражением духа которой в литературной критике стал «Новый мир» под руководством А. Т. Твардовского. Ему противостоял «Октябрь», главным редактором которого был В. А. Кочетов, стремившийся к политической и литературной реставрации. Литературно-критическая борьба этих двух журналов формирует одну из главных тенденций 1960-х гг.

В мае 1956 г. покончил с собой А. Фадеев, в предсмертном письме которого отмечалось: «Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть подправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40–50 лет». Предсмертное письмо не было опубликовано в те годы, но поступок Фадеева, вызвавший за недостатком информации разноречивые толки, становился в глазах людей актом неповиновения власти.

Литературная жизнь 1950–1960-х гг. была настолько разнообразной и пестрой, что ее трудно представить в виде цепочки последовательных событий. Главными качествами и литературной политики, и литературной критики становились непоследовательность, непредсказуемость. Это во многом было обусловлено фигурой Н. С. Хрущева.

Как и его предшественники, партийные руководители, Хрущев пристальное внимание уделял литературе и искусству. Человек малообразованный, авторитарный, скорый на слова и решения, Хрущев то помогал писателям ощущать воздух свободы, то сурово одергивал. Он был убежден, что партия и государство имеют право вмешиваться в вопросы культуры и потому очень часто и подолгу выступал перед творческой интеллигенцией, перед писателями. По инициативе Хрущева в 1957 г. прошла череда читательских обсуждений романа В. Дудинцева «Не хлебом единым».

Позорной страницей в хрущевском руководстве литературой стало изгнание Б. Пастернака из Союза писателей в октябре 1958 г. Поводом к этому послужила публикация романа «Доктор Живаго» в миланском издательстве. Именно в это время родилась одна из формул советского литературного быта: «Роман я не читал, но считаю...». Нa завoдax и в колхозах, в вузах и писательских организациях люди, не читавшие роман, поддержали методы травли, которые в итоге привели к тяжкой болезни и смерти Пастернака в 1960 г.

В марте 1963 г. Хрущев высказывался за простоту и доступность художественных произведений. В июле 1963 г. на партийном Пленуме он заявил, что оценку литературным произведениям должна давать партия.

С именем Хрущева связано исключение Б. Пастернака из Союза писателей в 1958 г., арест в феврале 1961 г. рукописи романа В. Гроссмана «Жизнь и судьба» и др. Все это уживалось с возвращением из лагерей незаконно репрессированных. Весь период литературной жизни, связанный с именем Хрущева, оказался противоречивым.

С 1964 г., когда генеральным секретарем ЦК станет Л. И. Брежнев, литературная ситуация окажется более прогнозируемой.

После Второго съезда писателей работа писательского союза налаживается, и съезды проходят регулярно. На каждом из них говорится о состоянии и задачах литературной критики. С 1958 г. к союзным съездам добавятся еще и съезды писателей Российской Федерации (учредительный состоялся в 1958 г.). На всех партийных съездах, начиная с ХХ в., в отчетных докладах непременно появлялись специальные абзацы, посвященные литературе. Ведь в VI статье Советской Конституции (отмененной лишь в 1990 г.) было сказано о руководящей роли Коммунистической партии Советского Союза во всех сферах общественно-политической жизни. Партийное руководство литературой было, по существу, закреплено конституционно.

На рубеже 1950–1960-х гг. литературная жизнь оживилась за счет издания областных (региональных) литературно-художественных журналов «Дон», «Подъем», «Север», «Волга» и др. С 1966 г. вновь выходит журнал «Детская литература». Реанимировалась и литературная критика как особая сфера научно-художественного творчества. Активизировалась писательская литературная критика. Литературная жизнь 1950–1960-х гг. во всей ее противоречивой сложности не может быть представлена без журнала А. Т. Твардовского «Новый мир», без его литературно-критического отдела, того содружества литературных критиков, которые работали в журнале или сотрудничали с ним.

А. Т. Твардовский дважды приступал к редактированию журнала «Новый мир» и дважды отстранялся от этой деятельности. После повторного назначения Твардовского редактором в 1958 г. «Новый мир» превратился в постоянную мишень для литературных критиков и партийных идеологов. Несмотря на общественные посты А. Т. Твардовского (депутат Верховного Совета РСФСР, кандидат в члены ЦК КПСС), личное знакомство с Хрущевым, в прессе тех лет то и дело появлялись озлобленные выступления, направленные против «Нового мира».

Колоссальный общественный резонанс имела публикация в жур­нале Твардовского рассказа А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» в 1962 г. Ситуация в литературе тоже накалялась. В 1964 г. за тунеядство был осужден И. Бродский. В сентябре 1965 г. за публикацию своих произведений за границей были арестованы А. Синявский и Ю. Даниэль, участники Великой Отечественной войны, которые обвинялись в измене Родине. В советских изданиях их называли антисоветчиками и отщепенцами. Суд закончился в феврале 1966 г., после чего писатели прошли тюрьму и лагерь. В отличие от судебных процессов сталинского времени, этот процесс запомнился тем, что многие литературные деятели вступились за Синявского и Даниэля. Письма в их защиту подписывали К. Чуковский, К. Паустовский, А. Ахматова, Б. Окуджава, А. Тарковский
и мн. др. А Вяч. Иванов провел блистательный филологический анализ-экспертизу и доказал, что произведения Синявского и Даниэля не содержат уголовно наказуемого деяния, а являют собой сказовую форму с условным рассказчиком.

Литературно-критические и публицистические суждения стали появляться в рукописях, машинописных копиях, на пленках для диапроекторов, в магнитофонных записях – все эти формы бытования литературных сочинений будут названы «самиздатом». Литературно-критические работы, появившиеся в «самиздате», отличались диссидентскими настроениями и были посвящены писателям или книгам, гонимым властями.

Несмотря на то, что А. Т. Твардовский всегда стоял на партийных позициях, власти усматривали в его редакторских действиях и политике «Нового мира» черты свободомыслия. Такое стечение общего духа времени и позиции журнала привело к открытой травле Твардовского и его сотрудников. Особенно громко заявил о своем неприятии новомирской политики журнал «Октябрь» под руководством В. Кочетова. Журнальная полемика между этими двумя изданиями с разной степенью интенсивности продолжалась практически до конца 1960-х гг. Положение журнала еще более усугубилось после чехословацких событий 1968 г., когда усилилась политическая цензура.

В феврале 1970 г. Твардовский был уволен с поста редактора, и вся его редакция в знак протеста покинула журнал. Через полтора года Твардовский скончался.

А. Т. Твардовскому удалось собрать в качестве постоянных сотрудников или авторов лучшие литературно-критические силы 1960-х гг.
А. Дементьев и А. Кондратович, И. Виноградов и В. Лакшин, Ю. Буртин и Б. Сарнов, В. Кардин и А. Лебедев, Ф. Светов и Н. Ильина, И. Роднянская, А. Синявский, А. Турков, А. Чудаков и М. Чудакова – авторы, печатавшиеся в «Новом мире» в разное время, заслуженно вошли в историю нашей критики и публицистики. Твардовский был убежден в том, что критики являются душой журнала. Менялись социально-политические обстоятельства, а общая программа журнала оставалась неизменной. Эта верность демократическим убеждениям, последовательность в отстаивании антисталинских позиций вызывала агрессивные выпады противников.

Литературные критики «Нового мира» в оценках художественного произведения оставались свободными и независимыми, полагаясь на собственные литературные вкусы, а не на сложившиеся писательские репутации и стереотипы. Журнал напечатал немало отрицательных рецензий – в особенности на те книги, где ощущалась пропаганда сталинизма. Они выступали против серости, бездарности, верноподданничества.

Критика «Нового мира» 1960-х гг. развивает эстетические («реальная критика») и идеологические (ленинизм, верность делу «Великого Октября», резкая критика культа личности Сталина) положения, предложенные М. Щегловым.

Начало 1970-х гг. ознаменовано вынужденным уходом А. Т. Твардовского из «Нового мира» (1970), что позволило выйти на лидирующие позиции «Нашему современнику», придерживающемуся противоположных «Новому миру» взглядов. На смену идее демократии, эстетическим принципам «реальной критики», традициям Добролюбова и в целом революционно-демократической критике 50–60-х годов XIX века приходит «почвенническая» идеология, выражающаяся в стремлении обрести критерии национальной самоидентификации. При всей неоднозначности и сложности это была сильная идея, нашедшая глубокое и профессиональное обоснование в статьях В. Кожинова, М. Лобанова, И. Золотусского, Ю. Лощица, В. Чалмаева и др.

В начале 1970-х гг. принимается постановление ЦК КПСС «О литературно-художественной критике», положительная роль которого заключалась в первую очередь в том, что критика стала объектом пристального общественного внимания: появились отделы критики во всех «толстых» журналах, были введены курсы истории критики в вузах, возрождены журналы, возникшие в 1930-е годы и переставшие существовать во время войны: «Литературное обозрение» (в 1930-е гг. – приложение к «Литературному критику») и «Литературная учеба». Расширение печатных площадок, на которых выступали критики, привело к оживлению литературно-критической полемики, расширению жанровой системы критики.

Первая половина 1980-х гг., завершающая предшествующий современности этап, может показаться самой «застойной»: ее характеризует отсутствие ярких журналов масштаба «Нового мира», других значимых явлений. В данный период наиболее ярким явлением стала дискуссия о прозе «сорокалетних» (В. Маканин, А. Ким, Р. Киреев, А. Курчаткин,
В. Kурносенко). Именно «сорокалетние» выразили специфическое мироощущение застоя, которое и потерпело крах во времена перестройки.

Состояние литературной критики в 1970-е – начале 1980-х гг. было бесперспективным. Мощная ветвь литературной критики была представлена официозом, обслуживающим писательский генералитет, определяющим идейный пафос советской литературы и достаточно равнодушным при этом к судьбам писателей и их сочинениям.

Литературно-критическому официозу противостояла критика, вобравшая в себя оперативные отклики на новые книги, оценки текущей литературной ситуации, пропаганду той или иной творческой индивидуальности. Литературная критика официоза создавала «неистребимые», «нетленные» писательские репутации: писателей, оказавшихся в руководстве писательских Союзов СССР и РСФСР, можно было только хвалить, невзирая на уровень их произведений. Появившаяся трилогия Л. Брежнева («Малая земля», «Целина», «Возрождение») всерьез оценивалась как художественное произведение.

.

у>

.

>, а

.

П

.,..

О

,

Т

.,.

"

,

Литературные нравы 1970-х – начала 1980-х гг. отличались властной жестокостью по отношению к инакомыслящим писателям. В 1970-е гг. вышли из Союза писателей или были исключены из него В. Максимов, В. Войнович, Г. Владимов, Л. Чуковская и др.

Литературную критику публицистического направления представлял журнал «Наш современник». С середины 1960-х и до середины 1980-х гг. журнал вдохновлен поисками нравственных жизненных опор, которые чаще всего ассоциировались с персонажами так называемой «деревенской прозы». С 1968 г. в журнале отчетливо проявились тенденции к «четким идейно-эстетическим оценкам, к требованию глубокого изображения трудовых дел советского человека. В статьях и рецензиях все чаще звучит критика в адрес писателей, тяготеющих к общечеловеческой проблематике. Журнал пишет о Есенине, Бунине, Куприне, Твардовском, Исаковском, обращается к именам Достоевского и Некрасова.

С начала 1970-х гг. «Наш современник» в отсутствии прежнего «Нового мира» осознает себя лидером отечественной публицистики. Его фирменным знаком этого времени становятся аналитические статьи, посвященные русской классической литературе в ее соотнесенности с текущим литературным процессом. В 1980-е гг. литературно-критические статьи журнала, обращенные к русскому национальному сознанию, восходили к идеологии российского почвенничества и нередко воспринимались оппозиционно в отношении к морально-этическим стандартам «общества развитого социализма». Вхождение нового читателя под своды литературы оказалось явлением амбивалентным: с одной стороны, люди, оторванные ранее не только от культуры, но и от элементарной грамоты, теперь получали доступ к сокровищнице литературы и всей национальной культуры, что явилось позитивным явлением исторического масштаба. С другой, именно этот читатель, не обладая достаточным культурным уровнем, почувствовал себя гегемоном в литературе и присвоил себе в силу целого ряда обстоятельств безусловное право диктовать писателю свои вкусы, воспитывать его, что приводило к печальным последствиям и давало возможность власти легко манипулировать представлениями такого читателя в своих целях. Так, например, жанр читательского письма становится в критике одним из инструментов идеологического давления на литературу и сохраняется в таком качестве до середины 1980-х годов.

В результате изменяется кадровый состав литературной среды как писателей, так и критиков. Новый читатель «создает» и нового писателя, имеющего совершенно иной культурный запас.

Кардинально ситуация изменяется только к середине 1990-х гг. Этап развития литературной критики с данного момента имеет свои особенности и рассматривается как современный этап развития отечественной критики.

Вопросы и задания для самоконтроля

1. Перечислите характерные черты литературной критики в обстановке «оттепели».

2. Охарактеризуйте позицию «Нового мира» в литературно-общественной ситуации 1960-х гг.

3. Как складывались отношения между литературой и властью в 1920–1930-е гг.?

4. Какова роль II съезда писателей СССР для развития отечественной критики?

5. Составьте устный портрет А. Т. Твардовского – редактора, критика, человека своего времени?

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Известно, что в последнее десятилетие художественный текст является объектом исследования целого ряда гуманитарных наук, основополагающей среди которых выдвигается литературоведение. Именно данный постулат заложен авторским коллективом в лекционный материал, адресованный бакалаврам филологического образования.

Предлагаемый лекционный материал демонстрирует многоаспектность изучения истории русской литературы советского периода. При этом приоритетным для нас остается то, что преподаватель должен творчески подходить к содержанию лекций, не допускать их механического проговаривания, систематически расширять предлагаемый студентам лекционный материал, вовлекать их в беседу путем постановки проблемных вопросов по ходу чтения лекций. Изложение материала лекций должно способствовать выработке у студентов навыков аудиторной самостоятельной работы. Для этого рекомендуется ознакомить студентов с планом занятия, обозначить основные проблемы лекции.

В учебном пособии предусмотрены как интерактивные лекции (лекция-визуализация), так и включающие в себя в качестве составных частей использование интерактивных технологий (лекция 5 – мозговой штурм, лекция 8 – индивидуальное проектирование, лекция 9 – научная дискуссия), что, на наш взгляд, способствует усвоению материала и вызывает особый интерес студентов к предмету. По-прежнему особое внимание нами уделяется перечню долекционных заданий, необходимых для правильного и полного понимания материала, использования интерактивных технологий в процессе проведения такого занятия (на подготовку к лекционным занятия предусмотрено израсходовать 40 % часов, отводимых ФГОС ВПО на самостоятельную работу студентов).

Цель преподавателя, обеспечивающего изучение данного курса, – подготовка специалиста, владеющего современными достижениями в области литературоведения, истории русской литературы, умеющего на практике приме­нять и приумножать полученные знания, умения, навыки, обладающего гибкостью мышления, творческим подходом, несущего ответствен­ность за результаты собственной деятельности и ориентированно­го на эффективное самообразование. Этим обусловлено то, что лекционный курс является лишь частью общего комплекса, обеспечивающего изучение дисциплины, и должен использоваться совместно с практикумом к дисциплине.

Представленное учебное пособие является попыткой систематизировать знания о специфике литературного процесса в России эпохи социализма, формах их теоретическом представлении процесса создания художественных образцов обозначенного периода.

Разумеется, авторы не ставили перед собой задачу обобщить весь опыт литературоведческой науки с точки зрения используемых методов анализа конкретных явлений литературы, интерпретации художественных образцов. За пределами этого издания остались многие технологии исследований в смежных дисциплина, где объектом рассмотрения остается художественный текст Это касается главным образом, культурологии, психологии, истории, философии и других дисциплин.

Основное внимание было обращено на описание литературного процесса обозначенного периода в целом, и эволюции конкретных тем, творческих находок ряда авторов. Наиболее значимым результатом проделанной работы является разработка одного из вариантов методологического подхода в изучении литературы ХХ века, в качестве инновационного и, с нашей точки зрения, обоснованного, является представления комплекса методологических положений, касающихся как периодизации литературного процесса ХХ века, так и разграничении литературных импульсов эпохи смысл и значение которых недостаточно изучены. Потребность же

История русской литературы ХХ века. Советская классика. Новый взгляд: учеб. пособие / под ред. Л. П. Егоровой, П. К. Чекалова. – М. – Ставрополь, 1998.
– 302 с.

Маяковский, В. В. Избранное / В. В. Маяковский. – М. : Просвещение, 1998.
– 298 с.

Данные приводятся по изданию: Первый Всероссийский съезд советских писателей: стенографический отчет. – М. : Худ. лит., 1934. – С. 498.

Цитаты из речи приводятся по изданию Первый Всероссийский съезд советских писателей: стенографический отчет. – М. : Худ. лит., 1934. – С. 595.

Цитаты из речи приводятся по изданию Первый Всероссийский съезд советских писателей: стенографический отчет. – М. : Худ. лит., 1934. – С. 987.

Цитируется по работе Виноградова В. В. Проблема авторства и теория стилей.
– [Электронный ресурс] / В. В. Виноградов. – Режим доступа: http://www. Sbiblio.com / BIBLIO / active / vinogradov / problemi / 03. apx (дата обращения: 04.06.2014)

Первый Всероссийский съезд советских писателей: стенографический отчет. – М. : Худ. лит., 1934. – 1164 с.

Постановление Политбюро ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы» от 18 июня 1925 г. // Введение в литературоведение: хрестоматия. – М.: Просведение, 1990. – С. 86.

Чанцев, А. Фабрика антиутопий: дистопический дискурс в российской литературе середины 2000-х / А. Чанцев // НЛО. – 2006. – № 86. – С. 209.

Пастернак, Б. Л. Доктор Живаго / Б. Л. Пастернак. – М. : Худ. лит., 2000.
– 497 с.

7 Военная лирика Великой войны. – М. : Худ. лит., 1989. – 314 с.

Гроссман, В. С. Жизнь и судьба / В. С. Гроссман. – М.: Худ. лит., 1999. – С. 408.

Цит. по: Останина, Е. А. Трагические самоубийства [Электронный ресурс] /
Е. А. Останина. – Режим доступа: http://www.TheLib.ru›books/leksandrovna/

Рыбаков, А. Н. Тяжелый песок / А. Н. Рыбаков. – М. : ЭКСМО, 2008.
– С. 286.

Рыбаков, А. Н. Роман-воспоминание / А. Н. Рыбаков. – М. : ЭКСМО, 2010.
– С. 149.

Бродский, И. А. Избранное / И. А. Бродский. – М. : Феникс, 2010. – С. 68.

Арьев, А. Ю. История рассказчика / А. Ю. Арьев // Довлатов С. Собр. соч. : в 4-х т. Т. 1 / сост. А. Ю. Арьев. – СПб. : Азбука, 2000. – С. 5–32.

Использованы материалы книги: Русская литература ХХ в. Прозаики, поэты, драматурги. Библиографический словарь. Т. 3. – Ярославль, 2010. – С. 332–334.

Критика от греческого «kritice» - разбирать, судить, появилась как своеобразная форму искусства еще во времена античности, со временем став настоящим профессиональным занятием, долго носившим «прикладной» характер, направленный на общую оценку произведения, поощряющий или наоборот осуждающий авторское мнение, а также рекомендующий или нет книгу другим читателям.

Со временем данное литературное направление развивалось и совершенствовалось, начав свой подъем в европейскую Эпоху Возрождения и достигнув значительных высот к концу 18 началу 19 века.

На территории России подъем литературной критики приходится на середину 19 века, когда она став уникальным и ярким явлением в русской литературе начала играть в общественной жизни того времени огромную роль. В произведениях выдающихся критиков XIX столетия (В.Г. Белинский, А.А.Григорьев, Н. А Добролюбов, Д. И Писарев, А.В.Дружинин, Н. Н. Страхов, М. А. Антонович) был заключен не только подробный обзор литературных сочинений других авторов, разбор личностей главных персонажей, обсуждение художественных принципов и идей, а и виденье и собственная интерпретация всей картины современного мира в целом, его моральных и духовных проблем, пути их решения. Эти статьи уникальные по своему содержанию и силе воздействия на умы общественности и сегодня относятся к числу мощнейшего инструмента воздействия на духовную жизнь общества и его моральные устои.

Русские литературные критики XIX века

В свое время поэма А. С. Пушкина «Евгений Онегин» получила много самых разнообразных отзывов от современников, которые не понимали гениальные новаторские приемы автора в этом произведении, имеющем глубокий подлинный смыл. Именно этому произведению Пушкина и были посвящены 8 и 9 критические статьи Белинского «Сочинения Александра Пушкина», поставившего перед собой цель раскрыть отношение поэмы к обществу, изображенному в ней. Главные особенности поэмы, подчеркнутые критиком, это её историзм и правдивость отражения действительной картины жизни русского общества в ту эпоху, Белинский называл её «энциклопедией русской жизни», и в высшей степени народным и национальным произведением».

В статьях «Герой нашего времени, сочинение М. Лермонтова» и «Стихотворения М. Лермонтова» Белинский видел в творчестве Лермонтова абсолютно новое явление в русской литературе и признавал за поэтом умение «извлекать поэзию из прозы жизни и потрясать души верным её изображением». В произведениях выдающегося поэта отмечена страстность поэтической мысли, в которых затронуты все самые насущные проблемы современного общества, критик называл Лермонтова приемником великого поэта Пушкина, подмечая, однако полную противоположность их поэтического характера: у перового все пронизано оптимизмом и описано в светлых тонах, у второго наоборот — стиль написания отличается мрачностью, пессимизмом и скорбью об утраченных возможностях.

Избранные произведения:

Николай Алек-санд-ро-вич Добролюбов

Известный критик и публицист середины 19 ст. Н. А Добролюбов, последователь и ученик Чернышевского, в своей критической статье «Луч света в темном царстве» по пьесе Островского «Гроза» назвал его самым решительным произведением автора, в котором затронуты очень важные «наболевшие» общественные проблемы того времени, а именно столкновение личности героини (Катерины), отстаивавшей свои убеждения и права, с «темным царством» - представителями купеческого класса, отличающихся невежеством, жестокостью и подлостью. Критик видел в трагедии, которая описана в пьесе, пробуждение и рост протеста против гнета самодуров и угнетателей, а в образе главной героини воплощение великой народной идеи освобождения.

В статье «Что такое обломовщина», посвященной разбору произведения Гончарова «Обломов», Добролюбов считает автора талантливейшим литератором, который в своем произведении выступает как посторонний наблюдатель, предлагая читателю самому делать выводы о его содержании. Главный герой Обломов сравнивается с другими «лишними людьми своего времени» Печориным, Онегиным, Рудиным и считается, по мнению Добролюбова самым совершенным из них, он называет его «ничтожеством», гневно осуждает его качества характера (лень, апатия к жизни и рефлексия) и признает их проблемой не только одного конкретного человека, а всего русского менталитета в целом.

Избранные произведения:

Аполлон Алек-санд-ро-вич Григорьев

Глубокое и восторженное впечатление произвела пьесе «Гроза» Островского и на поэта, прозаика и критика А. А. Григорьева, который в статье «После «Грозы» Островского. Письма к Ивану Сергеевичу Тургеневу»» не спорит с мнением Добролюбова, а как-бы поправляет его суждения, например, заменяя термин самодурство понятием народность, которое, по его мнению, присуще именно для русского человека.

Избранное произведение:

Д. И. Писарев, «третий» выдающийся русский критик после Чернышевского и Добролюбова также затрагивал тему обломовщины Гончарова в своей статье «Обломов» и считал, что это понятие очень удачно характеризует существенный порок русской жизни, который будет существовать всегда, высоко оценивал данное произведение и называл его актуальным для любой эпохи и для любой национальности.

Избранное произведение:

Известный критик А. В. Дружинин в статье «Обломов» роман И. А. Гончарова» обратил внимание на поэтическую сторону натуры главного героя помещика Обломова, которая вызывает у него не чувство раздражения и неприязни, а даже некой симпатии. Он считает главными положительными качествами русского помещика ласковость, чистоту и мягкость души, на фоне которых леность натуры воспринимается более терпимо и расценивается как некая форма защиты от влияний пагубной деятельности «активной жизни» других персонажей

Избранное произведение:

Одним из известных произведений выдающегося классика русской литературы И.С.Тургенева, вызвавшим бурный общественный резонанс, стал написанный в 18620году роман «Отцы и дети». В критических статьях «Базаров» Д. И. Писарева, «Отцы и дети» И. С. Тургенева» Н. Н Страхова, а также М. А. Антоновича «Асмодей нашего времени» разгорелась острая полемика над вопросом, кем же считать главного героя произведения Базарова — шутом или идеалом для подражания.

Н.Н Страхов в своей статье «Отцы и дети» И.С. Тургенева» увидел глубокий трагизм образа Базарова, его жизненность и драматическое отношение к жизни и назвал его живым воплощением одного из проявлений настоящего русского духа.

Избранное произведение:

Антонович рассматривал этот персонаж как злую карикатуру на молодое поколение и обвинял Тургенева в том, что он отвернулся от демократически настроенной молодежи и предал свои прежние взгляды.

Избранное произведение:

Писарев же увидел в Базарове полезного и реального человека, который способен разрушить устаревшие догмы и застарелые авторитеты, и таким образом расчистить почву для формирования новых передовых идей.

Избранное произведение:

Расхожая фраза о том, что литература создается не писателями, а читателями оказывается верной на все 100%, и судьбу произведения вершат именно читатели, от восприятия которых зависит будущая судьба произведения. Именно литературная критика помогает читателю сформировать свое личное окончательное мнение по поводу того или иного произведения. Также критики оказывают неоценимую помощь писателям, когда дают им представление о том, насколько понятны их произведения публике, и насколько правильно воспринимаются мысли высказанные автором.