Толкование смысла Троицы и споры о ней ведутся чуть ли не с самого возникновения христианства. Троица есть понятие о Боге – едином, но воплощенном одновременно в трех равнозначных лицах: Бог Отец, Бог Сын (Иисус Христос) и Святой Дух. Отец олицетворяет безначальное Первоначало, Сын – абсолютный Смысл, Дух – животворящее начало. Они же символизируют и иные значения: “Ты, Я и Он”, “Память, Мысль и Любовь”, “Вера, Надежда и Любовь”, “Прошлое, Настоящее и Будущее” и даже такое сложное, идущее еще от раннего христианства соотношение, как “Объект познания, Акт познания и Воля к познанию”.

Отвлеченные богословские построения влияли на труд Андрея Рублева гораздо сильнее, чем можно подумать. Ведь он был монах, а монашество той эпохи отличалось от монашества позднего, заметно поддавшегося развращенному духу наживы. Монастыри были культурными и просветительскими центрами. Они выдвинули немало выдающихся деятелей и мыслителей – Кирилла Белозерского, Стефана Прмского, Епифания Премудрого и, разумеется, Сергия Радонежского, которого Андрей Рублев глубоко почитал. Монахи обязаны были посвящать часть своего времени чтению богословских трудов и размышлениями над ними. Сам Андрей Рублев, по дошедшим до нас сведениям, имел репутацию человека мудрого и образованного. Вот почему все его творчество, а “Троица” в особенности – плод не только художественного дара, но и богословской просвещенности.

Отношение к догмату Троицы всегда отличалось неустойчивостью. Где-то ее почитали сильнее, где-то слабее, а некоторые еретические течения вообще отрицали ее. Но нигде, кроме России, культ Троицы не был настолько распространен и силен. На то была важная причина. В XIV веке именно учение о Троице стало здесь одним из стимулов и символов желанного объединения. Вот почему в проповеди культа Троицы исключительную роль сыграл Сергий Радонежский, один из самых страстных поборников этого объединения, и храм Пресвятой Троицы в основанном им Троице-Сергиевом монастыре строился с тем, “чтобы постоянным взиранием на него побеждать страх перед ненавистной раздельностью мира”4. Рублевская “Троица”, ставшая храмовым образом этого собора, писалась не только по призыву души художника, но и по прямому заказу: Никон Радонежский велел “при себе написати образ Пресвятыя Троицы в похвалу отцу своему Сергию чудотворцу”.

Существуют две традиции изображения Троицы.

Первая называется “ветхозаветной”, потому что она основана на известном эпизоде из Книги Бытия Ветхого завета: к Аврааму приходят трое путников, оказавшихся Ангелами. По некоторым толкованиям, в этих ангелах следует видеть явленное воплощение Троицы. По второй, “новозаветной” традиции, Троица изображается в виде трех разных персонажей – седовласого старца, взрослого мужчины (или отрока) и голубя.

В западном искусстве – более материалистическом и рационалистическом, а значит склонном к конкретности – возобладала “новозаветная” традиция. В искусстве русском, избегавшем такой конкретности и склонном понятия духовные трактовать символически – возобладала традиция “ветхозаветная”, а “новозаветная” даже запрещалась, хотя запрет не соблюдался строго.

Пожалуй, “ветхозаветная” традиция действительно имеет серьезные преимущества. Она дает возможность передать “единосущность” Троицы, которую трудно ощутить, глядя на изображение двух мужчин разного возраста рядом с малой птицей: желаемая наглядность оказывается чрезмерной до бестактности. Кроме того, в “ветхозаветной” трактовке намечается символическая преемственность между Ветхим и Новым заветами. Ведь Авраам, встречающий ангелов – тот самый, который впоследствии решится принести Богу в жертву своего сына Исаака. Эта так и не успевшая совершиться жертва становится символическим предварением той жертвы, которую принесет сам Бог Отец, отдавший на муки своего сына Иисуса Христа на Голгофе.

“Троица” Андрея Рублева, конечно, “ветхозаветная”, и дело тут было не столько в изобразительной задаче, сколько в самом понимании Троицы – как преимущественно раздельном или преимущественно слитном. Ему было важнее и ценнее второе.

Мир символов

Эпизод из Ветхого завета может стать, и не раз становился в мировой живописи, материалом для интересного рассказа о том, как гостеприимный Авраам принимал у себя трех путников. Но икона – не картина, как это часто представляется непосвященным, а особый священный предмет, имеющий исключительно символический смысл. Если религиозная картина, обращаясь к библейским сюжетам, старается представить все изображаемое как реальное, когда-то бывшее в конкретном месте и в конкретное время, заставляя поверить в его реальность, то икона к этому не стремится. Она пренебрегает всем предметам, повествовательным и обращается непосредственно к религиозному сознанию.

Вот почему в “Троице” Андрея Рублева изображены только три Ангела, сидящие у стола. Где и когда это происходит – неизвестно, да и что, собственно, происходит – тоже неизвестно. Предметов мало, и все они не столько характеризуют происходящее, сколько усиливают нереальность видимого. Это скорее символы предметов, причем символы очень древние и очень многозначные.

Три тонких посоха в руках Ангелов – не только атрибуты странников, но и символ странничества вообще – такого состояния, в котором человек пренебрегает всем, что удерживает его в привычном житейском кругу и препятствует его стремлению к познанию высшей истины. Дом – не только условное обозначение жилища Авраама, но и символ вдохновенного познания, сфера божественного созидания, внутренней духовной жизни человека, которую было принято называть “домостроительством” (а Иисуса Христа – “домостроителем”). Дерево – не только условное обозначение дубравы Мамре, близ которой явились Ангелы, но и Дерево Жизни. Гора – не только намек на пейзаж, но и символ возвышенного духа и вообще всего возвышенного и возвышающего, “восхищения духа”; гора – недаром столь частое место многих значительных событий Библии.

Каждый из этих трех предметов соотносится с Ангелом, который изображен под ним, чей посох указывает на него и чьим очертаниям он по-своему вторит, как бы рифмуясь с ним: строгие вертикали дома отвечают выпрямленному, немного напряженному стану левого Ангела, склоненная крона дерева – склоненной голове среднего, и причудливый наклон горы – мягкому изгибу фигуры правого. Каждый предмет оказывается эмблемой этого Ангела и передает этому частицу своего многосложного смысла.

Стол – символ трапезы вообще, а также и пищи духовной, но это и прообраз жертвенного алтаря, и намек на жертвоприношение Авраама, а через него – на жертвоприношение Бога Отца. Чаша – атрибут угощения, но это и чаша жизни, и смертная чаша, и чаша мудрости, и чаша бытия и важная часть выражений “вкусить из чаши” и “испить чашу”, а еще символ любви, готовой к самопожертвованию. Последнее значение особенно важно. Ведь чаша на белом фоне стола – центр иконы, выделенный множеством тонких приемов и буквально притягивающий внимание. Это жертвенная чаша, в ней лежит голова овна – теленка. Но овен – прототип агнца, души Иисуса Христа, и чаша становится, таким образом, символом Евхаристии, Причащения тела и крови Господней, совершившегося на Тайной вечере Иисуса Христа с учениками.

Все три Ангела удивительно похожи друг на друга – они словно повторяются или, лучше сказать, отражаются друг в друге, являя собою нерасторжимое единство. В сущности, это варианты одного и того же лица, единого типа, в котором душевная мягкость и нежность не переходят однако в расслабленную слащавость, а уравновешиваются спокойной уверенностью, даже силой. Их разительное сходство подкреплено одинаковым легким наклоном головы к плечу.

Все же они не до конца одинаковы. Чтобы ощутить и оценить различия между ними, нужно внимательное изучающее восприятие, способное уловить тончайшие оттенки выражения. Различия эти – не столько в сущностях Ангелов (про людей мы бы сказали “характеров” или “натур”), сколько в их состояниях.

Можно уловить особую величественность, монументальность посадки фигуры среднего Ангела и спокойный взгляд, который он направляет в сторону левого, то ли убеждая его, то ли спрашивая о чем-то. Можно отличить левого по некоторой напряженности его позы и сдержанной скорби в лице, почти переходящей в суровость (но только почти). Можно отличить и правого по выраженному в нем женскому началу – по мягкости очертаний тела, по неуступчивости позы, сгибающей его стан сильнее других, по явному выражению сочувствия и сострадания во взгляде. Но состояния эти выражены крайней деликатно, словно художник опасался чрезмерной конкретностью нанести ущерб божественной природе этих существ.

Споры о том, какое из лиц Святой Троицы воплощено в каждом из Ангелов, ведутся давно. Собственно, споры идут относительно среднего и левого Ангелов; по поводу правого сходятся на том, что это, очевидно, Святой Дух. Споры эти увлекательные, утонченные, использующие и богословские аргументы, и изощренные наблюдения над расположением каждого Ангела, его позой, жестом, взглядом – над всем, в чем можно усмотреть подсказу автора.

Но была ли она, эта подсказка? Андрей Рублев сумел бы тактично и вместе с тем определенно показать нам, кто из Ангелов Бог Отец, кто Бог Сын, а кто Святой Дух, если бы сам намеревался сделать это. Скорее всего, колебания между разными толкованиями (а они все звучат убедительно) были одной из целей его труда – неважно, умышленной или неумышленной. Его ангелы недаром склоняются друг перед другом – среди них нет ни высших, ни низших. Андрею Рублеву впервые удалось создать точное и, можно сказать, идеальное воплощение очень сложному догмату о Святой Троице, включающему в себя такие качества, как триединость, единосущность, нераздельность, соприсносущность, специфичность и взаимодействие (обо всем этом написано в одном маленьком, но очень серьезном исследовании)

Казалось бы, что нам за дело до всей этой символики, которая большинству из нас, признаемся, непонятна, до богословских понятий, в которых не разобраться без специальной подготовки? Но в искусстве Андрея Рублева нет жесткой, непроницаемой границы между божественным и жизненным, духовным и плотским, небесным и земным. Оно утверждает возможность для каждого человека совершить восхождение к высшим ценностям, проникнуться божественным началом, потому что божественное начало разлито вокруг и обнаруживает себя в земном добре и земной красоте – оно требует лишь желания и способности его воспринять

Своей “Троицей” художник сам дает нам пример такого восхождения.

Андрей Рублев радикально обновил колорит русской иконы. До него не было этого удивительного красивого сине-голубого цвета (позднее его так и прозвали “рублевский голубец”. Еще Исаак Сириянин, духовный автор VII века, видел в синем цвете “чистоту ума при молитвенном изумлении”, а выдающийся художник нашего века Василий Кандинский сказал почти то же самое: “Синее есть типично небесная краска. Очень углубленное синее дает элемент покоя”6. Этим цветом Андрей Рублев по-разному метит всех трех Ангелов, носителей идеи Святой Троицы.

Самое же главное заключается в том, что этот колорит, построенный на утонченных оттенках всего лишь нескольких красок, основан не на принятом гармоническом каноне, как было бы до того; он не придуман, а извлечен из прямых впечатлений от реальности, от красок русской природы – золотеющей ржи, неяркой северной зелени, синевы неба или, может быть, синевы васильков в поле. Очищенный от всего случайного, он обнаруживает свою гармонию – след божественного начала.

Вот почему суть “Троицы” доступна и вне тонкостей ее богословского толкования, как бы оно ни было интересно и важно само по себе, и для ее постижения не надо ни напрягаться, ни умствовать: надо только видеть и чувствовать.

Состояние, царящее в иконе, сравнивают с тем, которые возникает в кругу очень близких людей, когда произнесено важное суждение и все замолкают, углубляясь в его постижение, в безмолвный разговор. Тема “Троицы” – душевная созвучность. Это три прекрасных существа, три души, общающиеся друг с другом, соединенные общим размышлением, озабоченные грядущей судьбой мира. Или – одна душа, присутствующая во всех трех, словно расщепившаяся на них. Это мир “светлой печали” (как сказал Пушкин четыреста с лишним лет спустя), не вторгающей человека в безнадежность, а поднимающей его над драматизмом и грубостью жизни. Это запечатленная тишина, завораживающая человека и втягивающая его в себя.

“Троица” явилась людям, жившим в мире губительной разобщенности и насилия, и предложила им альтернативу – любовное взаимопонимание; то же она предлагает и нам, живущим в мире иной разобщенности и иного насилия и точно так же тоскующим по светлому идеалу. Это прекрасная мечта – и остающаяся мечтой, не выдающая себя за реальность.

Как устроена “Троица”

“Троица” кажется на первый взгляд простой до элементарности. На самом же деле устроена она с изощренной сложностью. Ее устройство это своеобразный и бесконечный спор: статичность спорит с динамичностью, строгая закономерность – с раскрепощенностью, ясная простота – с усложненностью. И в этом споре ничто не побеждает, ничто не берет верх – как не побеждает и не берет верх в нашем сущем и бесконечно сложном мире.

Сравнительно нетрудно заметить, что фигуры Ангелов образуют большой круг. Композиции такого рода известны давно (их называют “тондо”), но здесь прием использован по-своему. Фигуры не замкнуты жестко заданной окружностью, а сами, как бы невольно, образуют круг своими массами и частями контуров, позволяя деталям выходить за его пределы или не достигать их. Он скорее угадывается, что позволило искусствоведу Михаилу Алпатову сказать о “незримом присутствии круга”. Это не просто эффектный декоративный прием, но и часть сложного символического смысла иконы.

Круг издавна служил символом неба, божества, солнца, люди, света, мира. Мы говорим “кругозор”, “круговорот природы”, и горизонт неизменно ограничивает видимое нами пространство именно кругом. “Кругу солнца” уподоблял любовь духовный писатель VII века Иоанн Лествичник, а великий автор “Божественной комедии” Данте увидел “Троицу” как “Три равновеликих круга, разных цветом. Один другим, казалось, отражен…” – любопытно, что Андрей Рублев, конечно, понятия не имевший о Данте, по-своему сошелся с ним в идее взаимоотражения лиц Троицы.

Наконец, круг это самая совершенная и единственная в своем роде геометрическая фигура – при любом повороте и вращении она сохраняет видимость неподвижности. Вот почему, композиции, основанные на круге, приобретают устойчивость и цельность.

Внутри этого круга угадывается второй, меньший, и они вместе образуют широкое кольцо – некую круговую орбиту, на которой расположены головы Ангелов. Искусствовед Николай Тарабукин очень тонко заметил, что это кольцо, в сущности, дает “селение в горизонтальной плоскости” (то есть план) того, как размещены Ангелы вокруг стола.

Эту композиционную схему дополняет еще одна фигура – восьмигранник. Он так же ненавязчиво образован диагоналями, отсекающими углы: внизу – более определенно, боковинами подножий, наверху – направлениями ската крыши и наклоном горы. И он “незримо присутствует”, и он не случаен. Восьмигранник – символ вечности, восходящий еще к воззрениям древних евреев, которые почитали число 8.

Круги вместе с восьмигранником устанавливают в иконе желанную устойчивость и закономерность. Тому же способствует симметрия: обе боковые фигуры, почти совпадающие своими общими очертаниями, располагаются вместе с сидениями и подножьями симметрично друг другу, и колену левого соответствует колено правого вместе с занесенной над ним рукой, а средняя фигура и жертвенная чаша расположены по центральной оси.

Но, достигнув упорядоченности, художник словно осторожно расшатывает ее, избавляясь от геометрической правильности, грозящей превратить икону в подобие чертежа.

Круг – такой устойчивый и неподвижный – наполнен внутренним движением. Оно возникает в склоненной правой фигуре, подхватывается склоненной в ту же сторону фигурой средней (их головы похожи на гребни волн) и переходит на левую, но не прекращается здесь, а по плавной дуге руки Ангела устремляется обратно к правой фигуре и, восходя по ее руке и колену, вновь устремляется по кругу. Этому движению вторят своим наклоном крона дерева и силуэт горы. Кроме того, оно, уже внутри малого круга, подхвачено в контуре правой руки среднего Ангела. Такое явственное круговое движение помогает зрительно уравнять боковые фигуры со средней, которая расположена выше них, но не подавляет их.

Столь же искусно размывается и симметрия. В ее многочисленных мелких и крупных нарушениях обнаруживается любопытная закономерность. Симметрия гораздо строже соблюдается в нижней части иконы. Здесь контуры ног боговых фигур и подножий почти зеркальны. По мере продвижения вверх строгость ослабляется, с тем, чтобы в верхней части вовсе развеяться. В результате композиция, внизу надежная и устойчивая, наверху оказывается легкой и подвижной – освобожденной. И в этом – естественность самой природы: так дерево незыблемо упирается в землю, а к небу обращено живой и колеблющейся кроной.

Правильность симметрии сбивается еще одним приемом. Наклоненная голова среднего Ангела заметно сдвинута с центральной оси влево, но это нарушение компенсируется сдвигом вправо всей нижней части изображения вместе с чашей, которая только кажется расположенной по центру. Иными словами, в композицию вносится асимметрия, что в результате создает зрительную уравновешенность более сложного порядка, чем простая симметрия.

Сходство двух склоненных Ангелов с волнами вряд ли возникло случайно. В иконе существует еще одно волнообразное движение, образованное крыльями Ангелов. Они сомкнуты настолько плотно, что каждое из них почти неразличимо в своей конфигурации, а те, находящиеся сбоку, которые могли быть различимы, “срезаны” краями изображения (для иконы такой прием довольно непривычен). Поэтому при быстром взгляде на икону крылья вообще можно не заметить и увидеть не крылатых Ангелов, а сидящих людей, за которыми вздымается единая золотистая масса – она словно протекает через икону, образуя равномерные, красиво круглящиеся волны, между которыми располагаются нимбы Ангелов.

Явные и скрытые отражения, повторы, уподобления – они, подобно рифмам, пронизывают композицию иконы и связывают ее. Ощущение сложной закономерности, исходящее от иконы, во многом вызвано ими.

Одно из самых важных уподоблений совершается с формой жертвенной чаши. Ее силуэт довольно явно повторен в пространстве, образованном косо расходящимися подножьями и основанием стола. Немного менее явно он угадывается и в самом столе – вернее, его части, видимой в просвете между коленями Ангелов. Сходный силуэт читается и в пространстве, ограниченном уже фигурами Ангелов. От варианта к варианту чаша возрастает и меняет пропорции, но не настолько, чтобы не узнавалась ее характерная форма.

Изучение того, как устроена “Троица”, увлекательно, но это не самоцель. Перед нами не “загадочная картинка”, в которой надо отыскать что-то хитроумно замаскированное, а великое произведение искусства. Изучение устройства “Троицы” втягивает в тот процесс, который принято называть созерцанием – в неспешное и несуетное впитывание в себя явленного и через него проникновение в неявленное, в постижение “тайных властительных связей” между ними.

Андрей Рублев написал “Троицу” в зените мастерства и на взлете вдохновения. По преданию, это был спокойный и кроткий человек, пользовавшийся всеобщим почитанием. Будни его были посвящены монастырской службе, размышлениям и живописи. Свободное время он любил проводить в храме, подолгу созерцая иконы и росписи, как бы набираясь того опыта, который был в них накоплен.

Был ли он на самом деле таким, или же таким его сделала легенда – по образу и подобию его искусства? Наверно, был. Легенда возникает не на пустом месте, она лишь обрабатывает существование. Да и время Андрея Рублева требовало именно таких людей. Можно поверить в то, что это действительно была счастливая и гармоничная натура: рацио и интуицио, рассудок и чувство, личное и общественное, долг и органическая потребность, нравственность и целесообразность не вступали в нем в противоречие, не раздирали его сознание, как это, увы, чаще всего случается, а взаимодействовали, подкрепляя друг друга.

Золотой век русской иконной живописи был на подъеме, она наконец достигла высшего совершенства. Гармоническая цельность была ее девизом, и ее должны были создавать люди, подобные Андрею Рублеву.

Андрей Рублев, «Троица»

Искусство Андрея Рублева является одним из высших достижений русского и всего мирового искусства. Рублев был монахом, долго жил в Троице-Сергиевом монастыре - одном из крупных культурных центров Руси той поры. В 1405 г. он вместе с замечательным иконописцем Феофаном Греком и Прохором из Городца участвовал в росписи Благовещенского собора Московского Кремля. Некоторые иконы этого собора в сохранившемся до наших дней иконостасе принадлежат кисти Рублева. В 1408 г. он вместе со своим другом Даниилом Черным расписал Успенский собор во Владимире. Сохранившиеся фрески и иконы, посвященные теме Страшного суда, хранятся ныне в Третьяковской галерее в Москве и в Русском музее Санкт-Петербурга.

Вершиной творчества Андрея Рублева стала созданная им в 1411 г. икона «Троица». Прекрасны, задумчивы фигуры трех ангелов, сидящих за трапезой. Склонясь друг к другу, они словно ведут тихую беседу. Символика иконы (Троица - это единство Божества в трех лицах: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой) не затемняет ее религиозного содержания. Мир, согласие и единодушие - вот к чему призывает художник своих соотечественников. «Троица» Рублева была написана им «в память Святителя Сергия» - для Троицкого собора, основанного святым монастыря. Прообраз этой удивительной иконы некоторые исследователи усматривают в сходной по тематике фреске Феофана Грека; однако если ангелы последнего суровы, подобно древним аскетам, и могли бы составить подобающую свиту Спасу Ярое Око, то на иконе Рублева покой ангелов столь же светел, сколь светлы их лики и золото их нимбов.

Композиция расположения ангелов, грациозность их силуэтов сообщают этой иконе необычайную гармоничность. Очень красивы и чисты ее краски, особенно нежно-голубая, которая в сочетании с золотыми тонами словно воссоздает цвет синего неба.

После 1422 г. Рублев расписал Троицкий собор в Сергие-вом Посаде. К сожалению, эти фрески не сохранились. Последние годы жизни Андрей Рублев и Даниил Черный провели в Андрониковом монастыре в Москве. Ими были написаны фрески Спасо-Преображенского храма этого монастыря. Это была последняя работа великого иконописца, которая также не сохранилась. В монастыре, в котором провел последние годы жизни Андрей Рублев, очевидно, покоятся и его останки. Увы, достоверно подтвердить это невозможно. Во время поздней перестройки монастыря среди строительных материалов была найдена плита с надписью «Андрей Рублев», однако ее едва удалось зарисовать - на следующий же день разбитая в куски плита была использована для фундамента.

Точно установить авторство Рублева не всегда удается, многие из произведений не сохранились и известны лишь по фрагментам, описаниям или упоминаниям в древнерусских источниках. Нет сомнений, что его кисти принадлежат иконы Звенигородского чина, иконы для многоярусного иконостаса Успенского собора во Владимире. Специалисты приписывают Андрею Рублеву авторство и многих других работ, хотя точных доказательств не существует.

Самая близкая стилистическая аналогия росписям во Владимире, особенно композициям Страшного суда в западной части среднего нефа, 1408 года – это прославленная икона «Святая Троица» (ГТГ), написанная в качестве главного образа для Троицкого храма основанного Сергием Радонежским монастыря. Это сходство дает основания для ее датировки временем около 1410 года или 1410-ми годами. О «Троице» Андрея Рублева существует огромная литература, поэтому мы ограничимся лишь некоторыми аспектами ее иконографического, смыслового и художественного строя.

Некоторые иконографические детали произведения, которые в настоящее время утрачены, помогают восполнить его наиболее точные копии. Так, правый ангел протягивает руку не в пустоту, а к евхаристическому хлебу. Можно утверждать, что на рублевской «Троице» были изображены три треугольные частицы хлеба: две – в левой части верхней поверхности стола и одна справа, ближе к поддону чаши. Вероятно, правый ангел даже касался хлеба или придерживал его пальцами. Утраченная деталь делает жест ангела осмысленным: он участвует в трапезе, которая понимается как Евхаристия – спасение человека от первородного греха и вечной смерти через искупительную жертву Иисуса Христа. Эта мысль передана и с помощью являющейся центром иконы евхаристической чаши, очертания которой неоднократно повторяются на разных уровнях композиции. О том, что чаша на столе должна была восприниматься как евхаристическая, свидетельствует ее первоначальная форма, которая делала ее похожей и на потир и на дискос одновременно. Мифами являются утверждения о наличии на «Троице» перекрестья в нимбе центрального ангела и о том, что все пальцы его правой руки, за исключением указательного, были загнуты, что приводит к неверной интерпретации этого образа.

С точки зрения иконографии «Троица» Андрея Рублева принадлежит к одному из трех основных типов изображения Ветхозаветной Троицы в восточно-христианском искусстве – «палеологовскому», получившему распространение в византийском искусстве во второй половине XIV – первой половине XV века. Напомним, что этот тип был образован соединением существенных черт двух других, исторически предшествовавших ему типов, – «западного», в котором три равных ангела, без какой-либо их персонификации, служили лишь предзнаменовательным намеком на явление триединого Божества, и «восточного», где средний ангел, символизирующий Бога в образе воплотившегося Иисуса Христа, преобладал над двумя другими. Полагаем, что в «палеологовском» типе, частично сохранившем оба этих смысловых значения, к ним добавилось третье – тринитарное: в изображении трех одинаковых ангелов подразумевалось нечто большее, то, что П.А.Флоренский назвал «созерцанием Святой Троицы». При этом, византийские художники не делали попыток точно «идентифицировать» каждого из ангелов и соотнести их с тремя ипостасями Троицы.

Произведение Андрея Рублева представляет собой высшую точку развития «палеологовского» типа; после нее движение в этом направлении стало невозможно, ибо совершенство есть совершенство. В тринитарном аспекте «Троица» имеет три значения одновременно: она может быть прочтена и как просто явление трех ангелов («западный» тип), и как традиционное для XIV–XV веков изображение возвышающегося над боковыми ангелами Бога («восточный» тип), и как символ единосущия, неразделимости и равенства трех лиц Святой Троицы. Несомненно, что последний замысел является преобладающим.

Для ясности этой идеи художник отказался от изображения всех подробностей гостеприимства Авраама. Трапеза ограничена минимумом предметов, поэтому максимально выявляется символический смысл происходящего. Рублев отказался даже от фигур Авраама и Сарры, тем самым поставив на их место каждого созерцающего икону зрителя, перед изумленным взором которого предстает как бы само Божество. Еле уловимыми приемами он «охарактеризовал» каждого из ангелов, ставшего почти полным подобием двух других, но так, что это различие-сходство не нарушает гармонию и единство Святой Троицы, все три ипостаси которой «неслитно соединены и нераздельно разделены» (Иоанн Дамаскин). Все это, в совокупности с исключительным художественным качеством, сделало «Троицу» Андрея Рублева единственным точным изобразительным эквивалентом важнейшего догмата христианства.

Смысл рублевской «Троицы» не ограничен кругом богословских идей. Силой своего философского прозрения и художественного вдохновения мастер создает одновременно и образ духовного «единомыслия», «любви … нелицемерной … ко всем людям», побеждающей «злобу» «тьмы и мрака» «мутного моря жизни» и образ преображенного и просветленного гармонией человеческих отношений мира покоя, согласия, отзывчивости и любви, подобие мира земного, но уподобленного раю. Все эти аспекты сложного идейного содержания «Троицы» выражены гармонией всех элементов формы – композиции, линии, цвета и света. Главный мотив композиции – круг, символ вечности и единства, совершенства и покоя – пронизывает всю структуру произведения, подчиняя себе все линии контуров и все оттенки и полутона нежных мерцающих светоносных красок. Погружаясь в неисчерпаемые художественные богатства «Троицы», «человек поднимается на высшую ступень, обретает радость чистого созерцания, почти лицезреет тайну бытия» (М.В.Алпатов). Все изображенное проникнуто глубоким лирическим чувством и обладает поразительным очарованием внутренней просветленной красоты, которое, как и в произведениях Рафаэля, пленяет современного зрителя.

Церковное учение о Боге как Троице и как Единице, то есть имеющем три ипостаси (лица) - Отца, Сына и Святого Духа, - но едином по своей сущности, учение о Троице животворящей, нераздельной и неслиянной складывалось на протяжении нескольких столетий и было закреплено как важнейший основополагающий догмат в IV веке, на Первом и Втором Вселенских соборах. Появились и первые изображения Троицы в виде трех юношей, а затем трех ангелов, одного из которых начали постепенно выделять среди остальных. Нужно сказать, что художники, изображая Троицу, испытывали почти непреодолимые трудности. В самом деле, как показать Трех, которые бы были Одно?

Пробовали изображать странников, посетивших праотца Авраама, неотличимыми друг от друга, стоящими или сидящими рядом в одинаковых позах. Но трое не превратились в Троицу. Пробовали окружить их общей сияющей мандолой. Но это давало пищу для мысли, а не для чувства, к которому всегда взывает искусство. Кроме того, внимание живописцев со временем все больше переключалось на выделение среди трех одного - Бога-Отца или Бога-Сына. Потому, что распространялось толкование, что Творец явился Аврааму в сопровождении ангелов, и потому, что в богословии все более активно утверждался тезис: Троица доступна познанию и восприятию человека (в меру его ограниченных возможностей) только через Христа, благодаря его воплощению. Кого бы при этом ни подразумевали художники, выделяя размерами или какими-либо атрибутами центрального ангела, художественно Троица как единство равночестных ипостасей разрушалась, переставала быть Троицей.

Короче говоря, на мой взгляд, только одному Рублеву удалось совместить несовместимое, создать художественный образ - эквивалент богословскому понятию о единосущной, животворящей, нераздельной и неслиянной Троице. И это был его главный творческий подвиг на земле.

Создание Троицы Андрея Рублева

В популярных изданиях до сих пор рассказывают легенду о том, как игумен Никон, ученик Сергия, «повелел» Андрею Рублеву написать эту икону для Троицкого собора Троице-Сергиева монастыря. На самом деле она попала в Сергиеву обитель много позже; в 60-х или начале 70-х годов XVI века, ее подарил монастырю царь Иван Грозный. А до этого «Троица» Рублева, по моему мнению, находилась в иконостасе Успенского собора на Городке в Звенигороде. Образ же, изначально входивший в состав Троицкого иконостаса, экспонируется сейчас в лаврском музее. Если сравнивать его с рублевским, занявшим его место в иконостасе в XVI веке, он, конечно, сильно проиграет. Но если не «поднимать планку» так высоко, то мы увидим перед собой икону, написанную достаточно умелой рукой и, главное, согретую искренним чувством, теплой молитвой к человеку, открывшему людям, то великое, чего они до него не знали, - значение в их жизни Троицы.

Автор того, первоначального образа Троицкого иконостаса непосильных задач перед собой не ставил. Он добросовестно скопировал наиновейшую для его времени византийскую иконографическую схему, несколько русифицировав ее. А именно: вместо обычного для византийцев двучленного пейзажного плана (палаты и деревьев) он изобразил трехчленный, введя в дополнение к мамврийскому дубу и жилищу Авраама горку. Пейзаж такого типа хотя и известен в русской иконописи еще с XIV века, однако приобрел широчайшую популярность, стал каноническим лишь после работ Рублева и, может быть, свидетельствует о знакомстве безвестного иконописца с его творчеством.

Великого художника Руси подобное построение кулис привлекало своей обобщенностью, отчетливым символизмом. Ведь это был «идеальный пейзаж», фон, на котором развертывалось действо и ветхозаветной, и евангельской, да и всей последующей человеческой истории. Вспомните, например, праздничные сюжеты любого древнерусского иконостаса. В каждой сцене события происходят на фоне одного или двух элементов такого пейзажа. Тем самым подчеркивались космическая всеохватность, пространственная и временная беспредельность, сопряженные с образом Троицы. Вряд ли, конечно, создатель древнейшей сохранившейся лаврской иконы задумывался над подобными вещами. Он «списывал» - что в средневековом искусстве не только не осуждалось, но, напротив, всячески поощрялось.

Осуждалось же «самомыслие», дозволение на которое получали лишь «заморские» да самые почитаемые мастера. Поэтому нет смысла искать в произведении троицкого иконописца отклонений от иконографической традиции, отражающих его собственные духовные искания. Он всецело доверился богословской мудрости и иконографическому совершенству «образца», который воспроизводил, повторив до мелочей едва ли не весь передний план византийских композиций: позы ангелов и склоненных между ними Авраама и его жены Сарры, салфетки на столе, которые русские иконописцы скоро перестали изображать. Но его теплая, простодушная классическая палитра, его любовь к локальным, несмешанным цветам, заполняющим крупные плоскости, к упрощенным и тяжеловатым формам «аксессуаров» выдают в нем отечественного художника, воспитанного в достаточно патриархальных традициях. И как выразительны лики его ангелов! Сколько нежности, открытости и благородства в их чертах! Такое увидишь не на каждой иконе.

Икона Андрея Рублева святая Троица.

Обратите внимание на левого ангела. Его лик обращен к молящемуся, глаза смотрят на него в упор. Благословляя рукой одну из чаш, ангел как бы внушает зрителю, что трапеза, которую он лицезреет, не подобна человеческой, что это таинство. Такое откровенное назидание, такое бесхитростное общение со зрителем было в традициях народной культуры. Андрей Рублев тоже отдал дань подражанию византийским образцам. Сохранилась поздняя копия с его утраченной иконы, так называемая «Затьмацкая Троица». Константинопольская иконография там едва начала подвергаться переосмыслению. Мастер искал и одновременно отстаивал само свое право на поиск. Уже на другой сохранившейся копии - с его фрески на столпе Троицкого собора лавры - можно видеть результаты многолетнего интеллектуального и творческого труда. Эта композиция во многом близка к счастливо уцелевшей в бурях столетий знаменитой иконе.

Где находится Троица Рублева? Символика иконы.

Чем же привлекает «Троица», являющаяся ныне самым большим сокровищем Государственной Третьяковской галереи? Всем. И музыкальными ритмами композиционного построения, позволяющими не только видеть, но как бы и слышать икону. И необыкновенной чистотой и красотой линий, формирующих этот ритмический узор и рекомендующих автора как рисовальщика, равного которому Россия с тех пор не знала. И чарующей красотой цветовой гаммы, где драгоценным сапфиром сияет голубец. Но главное - глубиной мысли и чувства, выражением которых служат все компоненты мастерства блистательного живописца.

Я уже говорил, что Рублеву удалось решить почти неразрешимую художественную задачу - показать трех ангелов, явившихся старцу Аврааму и его жене Сарре с вестью о скором рождении у них сына Исаака, как Троицу и как Единицу. Чтобы показать неразрывную связь ангелов, он, подобно некоторым раннехристианским мастерам, воспользовался идеей круга, который с ранних времен был символом Бога, только круг у Рублева незрим. Он виден не чувственными, а «разумными» очами, мысленным взором. Ибо образован силуэтами ангелов. В этом направлении он и вел свой творческий поиск: перерабатывал заимствованную у византийцев иконографическую схему, подчинял позы ангелов круговой теме. При этом, что очень важно, незримый круг в «Троице» не статичен. Он осознается как круговое движение, поскольку формируется живыми, мягко склоняющимися друг к другу в промыслительной беседе существами.

И движение это так мощно и неодолимо, что вовлекает в свою орбиту и неодушевленные предметы, заставляя изгибаться не только дерево, но и гору. Объединяя ангелов круговой связью, вне которой они не могут пребывать, мастер показывает Троицу как Единицу, то есть как единосущную и нераздельную. Наделяя каждого из ангелов присущей лишь ему цветовой и линейной характеристикой, он подчеркивает их ипостасные различия, то есть богословствует в красках о неслиянной Троице в Единице. Сосредотачивая внимание на круговой теме в иконе, говорит о Троице животворящей. Как все просто и ясно. Да, Рублев прост, как и автор первой храмовой иконы Троицкого иконостаса. Только это простота гения.

Троица Рублева, видео

И в завершение нашей статьи дополнительное видео об этой великой иконе.

12 библейских символов, зашифрованных в "Троице" Андрея Рублева

Импровизация - дело рискованное: могут и в ереси обвинить. Однако «Троица» - яркий пример нарушения церковных канонов. Вместо традиционной многофигурной сцены трапезы в доме Авраама Андрей Рублев изобразил беседу трех ангелов о том, как спасти мир. Теперь икона считается шедевром, а ее автор причислен к лику святых

1 ЧАША . Это центр композиции - символ страданий Христа, на которые он пойдет ради искупления грехов человечества (в чашу будет собрана кровь распятого на кресте Иисуса). Контуры фигур боковых ангелов также образуют очертания чаши.
2 ГОЛОВА ТЕЛЬЦА . Символ жертвенности Бога Сына.
3 БОГ ОТЕЦ . По словам немецкого искусствоведа Людольфа Мюллера, «Отец как «начало и причина всего», как первый среди равных носит на себе знаки власти: помимо центрального положения, это пурпурный цвет одежд и золотая полоса через правое плечо». Наклонив голову в сторону левого ангела, Святого Духа, Бог Отец как бы задает вопрос, который слышал в своем откровении пророк Исайя: «Кого Мне послать? И кто пойдет для Нас [на искупительную жертву]?» Одновременно он подносит к чаше два перста, сложенных в знаке благословения.
4 ЛАЗУРНЫЕ ОДЕЖДЫ . Символ неземной сущности Бога Отца (как и остальных лиц Троицы).
5 СКИПЕТР . Символ власти (он есть у всех сидящих за столом).
6 ДЕРЕВО . В традиционной иконографии это был Мамврийский дуб, под которым отдыхал Авраам. У Рублева дуб превращается в древо жизни, которое Бог посадил в Эдеме.
7 БОГ ДУХ СВЯТОЙ . В ответ на вопрос Бога Отца Святой Дух устремляет взгляд и поднимает правую руку в сторону ангела, сидящего напротив, то есть в сторону Бога Сына. Это одновременно и жест благословения, и жест повеления. Как писал митрополит Иларион в «Исповедании веры» (XI век), Святой Дух хочет, чтобы Сын шел путем страданий, и одновременно благословляет этот путь.
8 АЛЫЕ ОДЕЖДЫ . Это аллюзия на библейский сюжет, когда Святой Дух в виде языков пламени снизошел на апостолов.
9 ЗДАНИЕ символизирует христианскую церковь, именуемую домом Святого Духа.
10 БОГ СЫН . Его смиренно опущенная голова и взор, направленный на жертвенную чашу, свидетельствуют о готовности исполнить порученную миссию. Правая рука Христа уже приподнята для того, чтобы взять чашу страданий. «В положении его ног, - говорит культуролог Вадим Ланкин, - можно заметить намек на динамику вставания: плащ собранно запахнут, а нижний край его чуть приподнимается, подбирается, обнаруживая готовности встать и пойти в мир».
11 ЗЕЛЕНЫЙ ГИМАТИЙ (накидка поверх хитона) - символ земного мира, куда сойдет Христос. Сочетание лазурного и зеленого в одеждах Бога Сына символизирует его двойственную природу: божественную и человеческую.
12 ГОРА . Это символ искупления падшего мира, прообраз Голгофы, на которую суждено взойти Иисусу.

В Ветхом Завете есть рассказ о том, как праотец Авраам принимал у себя Господа. В полуденный зной девяностодевятилетний Авраам сидел возле своего шатра под зеленью Мамврийской дубравы. Вдруг он увидел трех путников, в которых быстро узнал Всевышнего и двух ангелов. Хозяин пригласил странников отдохнуть и подкрепиться. Слуги омыли гостям ноги, а жена Авраама Сарра напекла хлеба. Сам же хозяин дома выбрал лучшего теленка и велел заколоть его. За трапезой Господь предсказал Аврааму, что через год у того родится сын, от которого пойдет народ иудейский - «великий и сильный».
В христианстве этот сюжет, получивший название «Гостеприимство Авраама», был трактован несколько иначе: к Аврааму явился не единый Господь Яхве (иудаизм не знает троичного божества) в сопровождении двух спутников, а вся Святая Троица: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой, - и не в образе странников, а в образе ангелов. Поэтому трапезу в доме Авраама христиане называют также «Ветхозаветной Троицей».

Этот сюжет был весьма популярен у средневековых иконописцев: три ангела, фигуры Авраама и Сарры, накрытый стол, слуга, режущий теленка, - в общем, иллюстрация к библейскому тексту. В начале XV века к теме обратился и Андрей Рублев: его попросили написать образ для Троицкого собора Троице-Сергиевого монастыря (в настоящий момент икона хранится в Третьяковской галерее). Однако из-под кисти вышло нечто совершенно особенное.
Рублев отказался от изображения бытовых деталей и сосредоточился на фигурах ангелов, олицетворяющих три божественных лика. Художник изобразил их беседующими: мир погряз во зле, кого мы пошлем на страдания, чтобы искупить грехи человеческие? Этот вопрос центральный ангел (Бог Отец) задает левому ангелу (Святому Духу). «Я пойду», - отвечает правый ангел, Христос. Так на наших глазах разворачивается сцена благословения на искупительную жертву ради людей. Петербургский историк искусства Владимир Фролов уверен, что так Рублев хотел раскрыть вечный закон мироздания - жертвенность божественной любви. «Отсутствие дополнительных деталей, - говорит ученый, - обнажило замысел и не дает отвлечься на сюжет библейского события».

ХУДОЖНИК Андрей Рублев Ок. 1360 - Родился в Московском княжестве или Новгороде Великом, вероятно, в семье ремесленника. Ок. 1400 - Написал поясной Звенигородский чин (сохранились только отдельные иконы). До 1405 - Принял монашество под именем Андрей. 1405 - Расписывал вместе с Феофаном Греком Благовещенский собор Московского Кремля (фрески не сохранились). 1408 - Расписывал Успенский собор во Владимире (изображения сохранились частично). Написал иконостас для этого собора (сохранился фрагментарно). Ок. 1425–1427 - Работал над фресками в Троицком соборе Троице-Сергиева монастыря. В это же время написал «Троицу» (по другим данным - в 1411 году). Ок. 1427 - Занимался росписью Спасского собора Андроникова монастыря (сохранилась фрагментарно). Ок. 1440 - Скончался в Андрониковом монастыре. 1988 - Причислен к лику святых.