Страшный и абсолютно реальный мир, в который попадает семья Елтышевых, - это мир современной российской деревни. Нет, не той деревни, куда принято ездить на уик-энд из больших мегаполисов - пожарить шашлыки и попеть под караоке. А самой настоящей деревни, древней, как сама Россия: без дорог, без лекарств, без удобств и средств к существованию. У Романа Сенчина репутация автора, который мастерски ставит острые социальные вопросы и обладает своим ярко выраженным стилем. Лауреат и финалист премий "Большая книга", "Русский Букер", "Национальный бестселлер", "Ясная Поляна". "Иджим" - новая книга рассказов Романа Сенчина, финалиста премии "Букер-2009", блестящего стилиста, хорошо известного читателям литературных журналов "Новый мир", "Знамя", "Дружба народов", "Октябрь" и других. Новая книга рассказов Романа Сенчина "Изобилие" - о проблеме выбора, точнее, о том, что выбора нет, а есть иллюзия, для преодоления которой необходимо либо превратиться в хищное животное, либо окончательно впасть в обывательскую спячку. Эта книга наверняка станет для кого-то не просто частью эстетики, а руководством к действию, потому что зверь, оставивший отпечатки лап на ее страницах, как минимум не наивен: он знает, что всё есть так, как есть. В новом сборнике известный писатель-реалист Роман Сенчин открывается с неожиданной стороны - в книгу включены несколько сюрреалистических рассказов, герои которых путешествуют по времени, перевоплощаются в исторических личностей, проваливаются в собственные фантазии.
Роман Сенчин - Лед под ногами
Осенью и зимой по утрам в будни он видел за окном одно и то же - колонна белых огней медленно двигалась внизу и уходила почти под дом. Через двойные рамы слышался ровный, размеренный гул; иногда из него выделялся треск трактора или рев мощного грузовика, случалось, вскрикивал нетерпеливо-обидчиво клаксон оттертой на край легковушки, еще реже гул разрезала сирена "скорой помощи" или кряканье милицейских "фордов" и "лад", депутатской "ауди". В книгу вошли две повести Романа Сенчина - "Минус" и "Вперед и вверх на севших батарейках". Их герой - полный тезка автора - и автопортрет, и самопародия: как настоящий реалист, он пишет о том, что хорошо знает.Действие "Минуса" происходит в небольшом сибирском городке, Роман работает монтировщиком в театре. Таскает тяжелые декорации, спит с актрисами, пьёт от тоски по вечерам... а ночью мечтает о далекой столице.
Первая книга прозаика Сенчина «Афинские ночи». Скромное издательство «Пик», на обложке с древнегреческими фигурами - черно-белый силуэт автора…
В свое время Маяковский вывел выразительную формулу: «любовная лодка разбилась о быт». Почти сто лет спустя ее-то и уточнил невеселый парень Роман. По Сенчину, быт разбивает не только любовные лодки. Он без разбора крошит направо-налево и парусные судна карьеры, и горделивые яхты юношеских мечт… Сенчин стал рисовать быт. Картинка получалась вульгарной от серого цвета… «Где другие цвета?» - возмущалась толпа. «Другие, - осматривался задумавшийся было автор, - не вижу». Но главное - в картине начисто отсутствовала динамика.
В реальной жизни, которой я живу и которую наблюдаю, в ней какие-либо события происходят настолько редко… А в основном это быт, ежедневно повторяющиеся дела, и я пытаюсь в своих вещах показать этот людской быт и не стараюсь форсировать события. Многие пишут так: у человека произошло какое-то событие, и он совершенно меняется. А человек меняется очень медленно; чтобы это показать, нужно эпопею писать.
Но Сенчин не стал писать эпопей. Его первая книга бьет крохотными зарисовками на фоне литературного кювета: полуфразы, обрывки строк забытых поэтов, глупые ссоры, рваные денежные банкноты… Герою Сенчина плевать на поступки (вероятно, из-за нелюбви к бессмысленным действиям) - он поражает своей статичностью. «Нестатичность» героя оборачивалась боком уже самому автору.
Все замечают этого человека от первого лица, Романа Сенчина, который доходит там вплоть до того, что насилует девушку, которая ему нравится, за компанию с друзьями… (Рассказ «Первая девушка». - Д.С.)
Я представил, что человек попал вот в такую ситуацию и как он будет себя в ней вести. Меня приходили бить в Литинститут за этот рассказ.
По морде дали?
Нет, там удалось разобраться как-то.
Словами?
Ну нет. Сумел, так сказать, за себя постоять… с помощью и своих однокурсников. Кстати, и нацболы ранние приходили…
И чего хотели?
Ну как. «Туркмены и ты вместе с ними там насилуете девушку… русскую».
Сенчин выходит таким новым люмпеном. Ни от кого в принципе не зависит, никому ничего не обещал… Он вроде как и вне социума. У Венедикта Ерофеева по этому поводу было сказано: «Я остаюсь внизу и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. Да. На каждую ступеньку лестницы - по плевку…». Сенчин тоже «внизу», равно как его герои. Но его позиция лишена этого «плевка». Даже ко всяким литературным группировкам он холоден. Модный сейчас нон-фикшн - для него просто литературный прием. К определению «молодой писатель» эпохи нового реализма тоже относится без особого энтузиазма.
Вот ты не раз выступал с таким понятием, как новый реализм, определяющим для себя. В чем он вообще заключается?
Термин «новый реализм» ввели еще до меня - есть такой критик и писатель Сергей Казначеев. Но он определял его как синтез реалистического и такого фантастического-фантасмагорического, на каком-то стыке реализма и постмодернизма… А мне близка теория Сергея Шаргунова, что новый реализм - это такой жесткий реализм, описывающий просто нашу действительность. И если должен быть вымысел, то это вымысел такой… правдоподобный. Даже если писать какую-нибудь гротескную ситуацию, в это должно вериться.
У Сенчина особое отношение к своему творчеству, предельно немеркантильное. Он много пишет - мало опубликовывает. Две последние книги («Минус», получивший премию «Эврика», и роман «Нубук», напечатанные в издательстве «Эксмо») не особо жалует. Непонятно зачем пишет пьесы - почти никуда не относит. Говорит, что ленится. Хотя, я думаю, боится продать действительно свой, настоящий текст. Зато любит первую, «мясную» книгу рассказов, ту самую, с которой все началось, которую писал много лет: до Москвы, после армии, во время учебы в Литинституте. Издательство «Пик», с десяток рассказов, «трогательных и сильных», смешной тираж. Три, что ли, тысячи. Хотя сегодня все тиражи смешные…
Слушай, пройдет время… Что из Романа Сенчина будут проходить в школе?
- (Долго молчит.) Лучшее, на мой взгляд, что я написал, - это рассказ «Сегодня как завтра». Рассказ этот… он о молодом рабочем, который работает на заводе, но не получает за это зарплату. Ну, там этот рассказ помечен определенным годом… В принципе и сейчас ничего не изменилось, как я вижу, приезжая на свою родину, люди так же и продолжают работать почти десять лет - на что-то надеяться. И в этом рассказе я как-то попытался это показать…
Рома, я заметил, вообще такой писатель - любитель показывать-рисовать. Никаких моралей. Только мольберт и десяток засохших кисточек.
А такая ситуация. Человек никогда в жизни не читал Романа Сенчина. Он не знает, кто он такой, сколько ему лет, из какого поколения и как он вырос. Человеку надо объяснить, кто ты такой. Какой рассказ ты ему дашь?
Не знаю… Наверно, рассказ «Афинские ночи» бы дал… Там показаны именно люди моего поколения. Их отношение к жизни. А вообще я сталкиваюсь с такой проблемой, именно внутренней, что мои рассказы устаревают, и даже очень сильно. Потому что я пытаюсь схватить какое-то определенное время, даже там деньги, цены, еще что-то, само собой главное - типы, но я не могу переделывать их дальше и дальше. Это именно типы конца девяностых годов.
А что сейчас?
Сейчас появились такие выражения: «корпоративные интересы», «корпоративная этика». И вот хотелось бы посмотреть на эту жизнь. Я вот так пытаюсь, конечно, ее изучать, но это очень сложно. А если я начинаю так, по-настоящему выдумывать, тогда я сам это как-то бракую.
- «Головоломка» на эту тему получила Нацбест, что ли…
Ну, там другое. Я вообще не сторонник экстремальных всяких ситуаций и тому подобного. Я хочу… То есть, я думаю, почти все мои вещи - это вещи о Среднем.
Об авторе | Роман Сенчин - постоянный автор нашего журнала, печатающийся в нем с 1997 года, кавалер ордена «Знамени». Предыдущая публикация - рассказ «Сугроб» (№ 8 за 2016 год).
Террористы захватили торговый центр в неподходящее для себя время. Через несколько минут после открытия. А может, и в подходящее - их было мало, и справиться с сотнями людей, толкущихся здесь днем, они бы вряд ли смогли, а с десятками вполне.
На третьем этаже находились кафе, предприятия быстрого питания, и в одной из подсобок, предварительно обыскав, отобрав телефоны, планшеты, заперли человек пятнадцать. Продавцов, поваров и посетителей.
Довольно долго заложники, сбившись в кучу у дальней от двери стены, сидели молча, слушали, как бьются, осыпаются стекла окон и витрин…
Сука, сам сбежал по пожарке , а меня здесь, - скулила далеко не юная, но моложавая, подтянутая особа в сером спортивном костюме и поблескивающих стразами кроссовках. - Я ему устрою, скоту, покатится у меня…
Может, розыгрыш? - спрашивал один из поваров, до сих пор не снявший нелепую голубоватую шапочку с резинкой, напоминавшую бахилу . - А?.. А?
Мужчина с пустой сумкой от ноутбука вскрикнул:
Какой розыгрыш к черту!
Какой розыгрыш? Этот когда шмальнул, с потолка куски полетели… У него боевые там. Бо -е-вы-е!
Господи-и , - сдавленно, боясь зарыдать в голос, стала плакать пожилая тетенька, полная, безвольно, как мешок, привалившаяся к стене.
Ее успокаивал тоже пожилой и полный, но более подвижный, живой, что ли, муж.
А у меня холодец варится, - жаловалась другая тетенька, суховатая, с костистым лицом. - Гости вечером… у мамы юбилей. Восемьдесят пять. Сюда вот за соусом забежала… В «Каэфси » соус сырный, мама его очень любит… И вот…
Ропот и скулеж мгновенно стихли. Стал слышен голос, выкрикивающий непонятные слова, обращенные явно к тем, кто был там, снаружи торгового центра.
Люди в подсобке старались разобрать их - всем казалось, что если разберут, поймут, то это поможет освобождению.
Ну вот чего он хочет! - не выдержав, сказал с досадой человек в дорогом, поблескивающем костюме. - По-русски не может? Кто у нас тут понимает его тарабарщину?
Нашел взглядом узкоглазого повара.
Не, не, не мой язык! - тот замотал головой. - Не мой совсем.
Поймут, кому надо, - отозвался крепкого сложения, похожий на офицера мужчина лет пятидесяти. - Теперь везде есть подразделения против терроризма. Сейчас устроят им. Время потянут, подготовятся и ликвидируют.
Эти простенькие слова вроде как успокоили людей, и они стали смелее двигаться, удобнее усаживаться. Но другой мужчина, тоже крепкий, правда, не офицерского вида, а рабочего - такой слесарь типичный - тут же разрушил только-только устанавливающуюся надежду:
Ну-ну, помним, какой ценой.
Полная тетенька снова тихо заскулила; похожий на офицера возмутился:
Ты чего панику сеешь? Ты чего хочешь вообще?
Типичный слесарь не ответил.
За дверью тихо. Некоторым стало казаться, что это все - террористы, выстрелы, загон их сюда, звон стекла - пригрезилось. Случилось минутное коллективное помутнение, и они зачем-то забежали в подсобку. Сейчас поднимутся, отряхнутся, выйдут, а там спокойная, обыкновенная жизнь.
Город был небольшой, расположенный далеко от внешних границ. Этот торговый центр - единственный, открыт недавно, и им городские власти очень гордились, сделали символом цивилизации. Может, поэтому именно его террористы решили захватить…
Есть сотовый? Остался у кого? - спросил похожий на офицера.
Люди молчали. Стало ясно - ни у кого нет, никто не сберег.
Где-то за многими поворотами коридоров зазвучали частые , острые ударчики . Поначалу люди не поняли, что это. Потом стали догадываться - такие звуки издают бегущие на каблуках по плитке.
А-а, ая-яй ! - резкий мужской крик и - щелчок, какой-то игрушечный. Но после него - страшный, раздирающий душу крик. Женский.
Еще два щелчка - и крик прекратился.
Протопали рядом с дверью, на этот раз тяжело. Пробежал кто-то в мягкой обуви.
Го-осподи !
Да что тихо! Так нас всех…
Люди прижимались друг к другу плотнее, инстинктивно стараясь друг за друга спрятаться... Не обратили внимания, как девушка в коричневом переднике с малиновой надписью «Бургер ХИТ» подползла к холодильному шкафу и стала сдергивать металлическую решетчатую панель под дверцами. Обернулись, когда панель с лязгом выскочила из одного паза.
Ты чего? - вскинулся похожий на офицера. - Услышат… Ты что делаешь, эй ?
Девушка, не отвечая, сняла панель и заглянула туда, под холодильник. Сказала тихо, но так, что услышали все:
Открылся.
Что?.. Кто открылся? - сыпанули вопросы. - Что там?
Открылся, - неуместно, возмутительно в такой обстановке радостно повторила девушка. - Портал снова открылся.
Какой портал еще? Чего ты несешь? - сказал типичный слесарь.
Этот… временной портал. Там в прошлое возвращаешься.
О господи, - вздохнула полная тетенька, - как быстро, оказывается, с ума сходят.
И другие закивали сочувствующе.
Угу, счас Халк прибежит и стену проломит, а Супермен вынесет в безопасность…
Да я не сошла, - сказала девушка по-прежнему радостно, - у меня так уже было. Правда!
Может, у кого успокоительное есть? - дрожащим голосом спросила женщина в кроссовках со стразами. - Дайте ей, еще истерики не хватало.
Полная полезла в сумку:
- Да есть… Феназепам пойдет ?
А вы на феназепаме ?
Да нет, ничего, пойдет… И мне можно таблеточку?..
Мне не надо никаких успокоительных, - сказала девушка. - Я правду говорю. Три года назад… три с небольшим… В общем, короче, меня хотел изнасиловать менеджер. Пьяный… У нас был корпоратив … он напился и полез. Я забежала сюда… Панель зачем-то была снята как раз, я туда сунулась. Ну … в общем, и оказалась на три года раньше, в школе еще.
Она замолчала. Пятнадцать пар округлившихся глаз уставились на нее.
Может, вас током ударило, и показалось…
Да у нее срыв, разве непонятно?
Нет-нет, правда, - в голосе девушки появилась обида. - Да вот, - нашла повара в шапочке, - Леш, скажи, как я от Михайлова все время шарахалась. Это менеджер этот… А на корпоратив не пришла. И он с Янкой устроил…
Повар некоторое время таращился тупо и бессмысленно, потом судорожно кивнул и хрипнул:
Ну да… - Откашлялся. - Да, что-то такое… С Михайловым ты действительно слишком… А тогда не пришла… Точно.
Потому и не пришла!
Тихо! Не ори!
Вот потому и не пришла, - повторила девушка, - что знала.
И снова глаза стали ее буравить, ждать от нее чуда. Спасения.
Погоди-погоди, - быстро заговорил похожий на офицера, - и все три года… Т ри, ты говоришь?.. Три года жила и помнила, что этот Михайлов к тебе полезет?
Ну, почти…
Как - почти?
Так, как о сне помнила, а жизнь все время показывала, что я уже в этом жила…
А зачем тогда сюда устроилась, - спросил повар в шапочке недоуменно, - если знала, что так случится?
Ну как… Нормальная работа… И я, говорю, знала так… вроде было, а вроде приснилось… Смутно, короче. Михайлова я все время боялась, хотя до последних дней не понимала точно, почему именно. И на корпоратив не стала оставаться - будто что не пускало. И утром только поняла, что правильно не осталась, когда узнала, что он с Янкой сотворил…
Хм, - усмехнулся похожий на офицера, - какой-то бред… С лушай, ты спецом нам мозги пудришь, чтоб мы другого выхода не искали?.. Ты здесь работаешь - есть отсюда выход какой-нибудь?
Он сам, не дожидаясь ответа, медленно обвел взглядом комнату. Холодильники, металлические столы… В се стены были покрыты кафелем; отверстия вентиляции такие маленькие, что в них не влезет и пятилетний. Одна дверь - через нее их сюда загнали.
Ясно, - произнес с долгим выдохом, - тупик.
Да я не вру, - сказала девушка уже без всякой радости и оживления, явно понимая, что ей не верят. - Но так было. И сейчас… - Она глянула под холодильник. - Там свечение синеватое. И оно крутится … вращается так…
Похожий на офицера осторожно, то и дело оглядываясь на дверь, в полуприседе подобрался к холодильнику.
Угу, мерцает. Датчик какой-то.
Это он, - шепотом поправила девушка, - портал. Он меня тогда этим вращением и поманил. И я туда… И … ну, и переместилась.
Ты серьезно? - вопросительно хмыкнул типичный слесарь.
Похожий на офицера выставил руку:
Погодите!.. И что - влезаешь туда… К ак это произошло, перемещение?
Ну, я говорила же - я залезла и оказалась на уроке в школе… как спала, а потом - раз! - проснулась.
И все помнила?
Ну-у …
Давай без «ну». Если ты нам тут лепишь, то ведь пойдешь как пособница. Учти!
Девушка смотрела на похожего хоть и глуповатыми, но честными глазами.
И как там, - смягчил он интонацию, - ты жила и видела, что все то же? Все три года жила второй раз?
Нет, не то что видела, что то же… Т о есть это было, как это… Как его? Когда чувствуешь, что это уже было раньше с тобой…
Дежавю ! Дежавю ! - подсказали несколько человек с таким пылом, словно именно от этого слова зависела их жизнь. Вот продемонстрируют, что знают его, дверь откроется, и их выпустят. Как в квесте .
Да-да, точно…
И что, - спросила тетенька с костистым лицом, - получится, если я туда попаду - я и лытки на холодец не ставила? И он сейчас не выкипает стоит?
Девушка дернула плечами:
Наверно… У меня, кажется, все повторялось, кроме последнего… Я не пошла на корпоратив , и Михайлов меня не тронул. А остальное, что замечала, то же было.
И плохое повторялось?
Эт значит, - поморщился парень с пустой сумкой для ноутбука, - я только-только с этой мозгодеркой разбежался, а там опять повторится?
Не надо женщин обзывать, - сказала моложавая со стразами.
Хм! Вам можно своего парня скотом, а мне - нет?
Потому что скот он. Скотина!
Мужчина и женщина замолчали, и стал слышен лепет костистой :
И я маму совсем недавно вытащила - она хоть на человека походить стала… О пять мучиться? Я не смогу… А она ведь лучше, и даже встает сама иногда… Может, встанет, выключит лытки эти неладные… Ох, ведь советовали плиту с таймером купить…
Вы говорили уже про лытки , - перебил похожий на офицера. - Так… - Он снова заглянул под холодильник.
Лытки - это что вообще такое? - спросил мужчина в деловом костюме.
Х-хо! Ты из приезжих, что ли? - удивился типичный слесарь. - Вот это место, - пошлепал себя по голени, - лыткой зовется. Не знал?
Так! - повторил похожий на офицера громче и внушительней. - Там действительно что-то мерцает. И вроде как вращается. Но перемещение - это бред, это Голливуд какой-то, «Назад в будущее».
Но ведь Голливуд от чего-то отталкивался, - заметил представительный пожилой человек, и тон у него был тоже представительный, весомый. - И не только Голливуд.
В плане?
Что-то есть в природе, что заставляет верить в возможность перемещений во времени. Есть масса примеров. Китайская лощина черного бамбука, Голосов овраг в Москве… Н едавно и ученые доказали, что оно возможно…
Так, погодите, - сказал напоминающий офицера, - лекцию послушаем в следующий раз.
Типун тебе на язык! - задыхаясь, произнесла полная тетенька.
В другой обстановке, я хотел сказать… Я вот о чем - вы утверждаете, что это возможно. Вот так взять, залезть в эту щель и исчезнуть. И оказаться в прошлом?
Теоретически да, - качнул подбородком представительный . - Конечно, машина времени - это, на мой взгляд, все-таки дело очень далекого будущего, а вот природные скачки вполне возможны… В от смотрите, нас здесь больше десятка. Мы все напуганы. Так?
Вот. Этот коллективный испуг, а испуг - состояние кратковременное в отличие от страха, - вполне мог создать такой зазор, некое нарушение времени. И сейчас оно держится на нашем испуге… М ерцает там еще?
Девушка и похожий на офицера резко глянули в отверстие, чуть не столкнувшись головами.
Мерцает… В ращается.
Ну вот. Что там может мерцать и вращаться объективно?
Может, этот… хлор… азот из шланга, - предположил кто-то сзади.
Тогда бы запах был.
Ну да, запах…
Некоторое время все молчали, придумывая каждый порознь, но одновременно, еще версию, что может синевато мерцать.
Единственный способ - проверить, - сказал представительный. - Все, касающееся настоящих открытий, сопровождалось экспериментами на себе.
Прошу, - похожий на офицера подвинулся, приглашая представительного лезть под холодильник.
Я не о себе лично говорю.
Хм! Ловко.
Да я и не войду. Узко.
Нормально. Давай! - Похожего на офицера стало пробивать бешенство; так бывает с теми, кто долго заставляет себя выглядеть сильным и рассудительным посреди хаоса и ужаса. - Лезь, говорю!
Никуда я не… Я не хочу, и уберите руки. - И представительный вдруг захныкал: - У меня жена умерла два месяца назад… Морг, похороны… Я второй раз не вынесу…
А на хрена тогда нам тут доказывать!
Типичный слесарь остановил рычание похожего на офицера успокаивающим баском:
Тишь-тишь… К уда там действительно лезть? Вон мотор в десяти сантиметрах. Не надо с ума сходить.
Но она же говорит, - плачуще сказала полная, кивнув на девушку в переднике, - что получилось. Переместилась…
И вы хотите сказать, - словно очнувшись, заговорила женщина со стразами, - что три года… на три года назад? Да?.. Эй, девушка, я вас спрашиваю.
Та была, кажется, уже не рада, что рассказала о своем путешествии.
Ну да… У меня на три… В этот раз, может, не так будет…
Мужчина с сумкой для ноутбука стукнул кулаком по полу:
Блин, и все по новой ? Я только развелся, только человеком себя снова почувствовал. Работать стал… Я роман пишу , - добавил как по секрету, - а тут снова. Мы с ней почти два года бодались, такие ее истерики перетерпел, и что… Черт! - подскочил, - ноутбук ведь… Что они там с ним сделают? Я ведь писал как раз… люблю утром в таких местах… за столиком… кофе… Страницы две на мыло переслать не успел… Я всегда - напишу кусок, и на почту свою…
Да все будет нормально, - сказал типичный слесарь. - Лежит ваш этот ноутбук с нашими телефонами в мешке. Когда кончится - вернут.
Мужчина с сумкой посмотрел на него с сомнением, зато другие облегченно зашуршали:
Кончится… О свободят… Вернут…
Понимаете, - осторожно вклинился в ее негодование представительный , - в таких случаях нельзя судить слишком строго.
Да я не слишком. Не слишком! Я просто выставлю его вон из дому - и точка. Еще и в суд подам. Это знаете как называется - оставление в опасности. За это уголовная статья...
Похожий на офицера, отойдя от своего приступа, усмехнулся:
А вы не думаете, что сейчас ваш муж…
Какой он муж! Не смешите. Колокольчик сопливый , которого я чуть за мужчину не приняла. Спасибо, эта ситуация глаза открыла.
А вы не думаете, - настойчиво продолжал похожий на офицера, - что сейчас он лежит убитый? Как та, за дверью…
Да он так сиганул - хх -а! - ни одна пуля не догонит.
Не пожалеть бы вам о вашей иронии.
Это не ирония. Это так и было. И, уверена , сидит теперь, в сети гуглит , как мы тут…
А мои сейчас как?! - вскрикнула молодая женщина в голубых джинсах, до того как-то одеревенело скорчившаяся под металлическим столом, прижав колени к подбородку. - Места ведь не могут найти…
У всех не могут.
До всех мне, знаете … Я на десять минут буквально выскочила. Специально позвонила, заказ сделала и побежала получить эту пиццу несчастную… Дети пиццу захотели с утра… Пицца-завтрак… «Пять сыров»… С какао…
Где-то немного ниже, на втором, наверное, этаже, страшно закричали на непонятном языке, а следом несколько раз ударило басовито, с оттягом .
Эсвэдэ , - сказал похожий на офицера, - или что-то типа.
А? Что? - дрожащие вопросы.
Из винтовки бьют. Может, по переговорщикам или группе захвата.
Го -осподи -и!
И вслед за этими ударами защелкало, замолотило, затрещало разнообразное оружие. Одиночными выстрелами и очередями. Там, за стенами, изгибами коридоров начался бой.
Люди в подсобке со страхом и надеждой смотрели на дверь, потом одновременно, как по неслышной команде, как будто в каком-нибудь флэшмобе , оглянулись на темную щель внизу холодильного шкафа. Потом уставились на девушку. Та поняла, зачем на нее смотрят, замотала головой:
Нет, я не полезу. Не хочу снова… О пять то же самое, а я только…
Ну, кто-то ведь должен. Ты нам показала, значит, ты должна. Отвечай за слова.
Выстрелы смолкли и крики тоже. Тишина. В подсобке стали успокаиваться.
Да это идиотство , - сказала женщина со стразами. - Как человек может исчезнуть? Ка-ак ?
Как обычно, - ответил представительный , - как исчезают тысячи людей по всему свету. И некоторые потом возвращаются в другое время.
Рен тэвэ надо поменьше смотреть.
Некоторые усмехнулись, кивнули, а костистая сказала с такой решительностью, что остальные обернулись на нее:
А я бы оказалась. Чтоб не думать об этом холодце треклятом. Как он сейчас горит. И мама на кровати задыхается… Дура я, дура набитая! Мама, прости, ты в детстве учила, что нельзя, нель-зя на включенной плите ничего оставлять. Даже на пять минут, на минуту. А я…
Людям показалось, что сейчас эта худая пожилая женщина ляжет на живот и, извиваясь, как змея, юркнет в щель. И пропадет. Они заглянут туда, а ее нет.
Так давайте, - перебил похожий на офицера. - Переместитесь, и ничего не будет.
Аха , ничего… Т ам мама в таком состоянии… я ее только-только вытащила… И опять три года мучений…
Сказка про белого бычка.
Слушайте, - осенило мужчину в деловом костюме, - а может, вы в будущее попадете. Ведь это необязательно, что на три года назад… Может, вообще во вчерашний день.
А если нет?
Мужчина вздохнул:
У меня уже встреча полчаса как идти должна. Очень важная… Главная. А я тут… Н е пришел. Со мной после этого вообще дел больше иметь не станут.
Да ладно, - попытался успокоить типичный слесарь, - эт уважительная причина - в заложниках оказался… К стати, - заметил узкоглазого повара, - а ты, кунак, не хочешь попробовать?
Чего пробовать?
Ну, залезть туда. Чик, и на улице окажешься, свободным.
Узкоглазый помотал головой:
Я лучше тут, с вами.
Да давай. Попытка - не пытка… Д авай, говорю! - в голосе типичного слесаря послышалась угроза.
Вам, может, таблетку? - перебила женщина со стразами. - Успокойтесь.
А чё он?.. Сидим, как бараны.
А что вы предлагаете?
Типичный с силой потер себя ладонями по вискам.
А-а… Е сли б знать… Тошно…
С дальнего от холодильника края сидящих послышался смешок. Жутковатый в такой обстановке. Все стали искать взглядами, кто это.
Хихикавшим оказался сосем молодой щупленький парень в хип-хоповской толстовке… З аметил, что на него обратили внимание, и оправдывающимся тоном сказал:
Все нормально… Просто… Я два раза пытался себя убить. В психане лежал после этого. Связанным на кровати. Долго. И злился, что спасли. Не орал, конечно - если орать, тебя там навсегда оставят… Н о злился сильно. Не хотел жить. Так вот, глубинно, весь не хотел… А теперь - хочу очень. И так страшно… О пять, как тогда… Рядом… И так страшно. - Парень снова захихикал и крупно затрясся, словно очень сильно замерз.
Э, действительно чувствуешь? - Типичный вгляделся в него, что-то понял и медленно, на заду, пополз к холодильнику.
Быстрые шаги по коридору.
Дверь открылась, и в подсобку вошел человек в кожаной куртке с маленьким автоматом в руке.
На мгновение людям показалось, что это освободитель. Боец группы вроде «Альфы». Некоторые заулыбались, начали приподниматься.
Человек сжал автоматик обеими руками и стал поливать их пулями.
Когда рожок опустел, быстро отстегнул его, вставил новый и добил шевелящихся . Выбежал.
На полу осталось лежать примерно пятнадцать безжизненных тел.
Роман Сенчин - один из самых ярких, умных, важных людей в современной литературе. Но и яркость его своеобразна, она глаз не слепит; и ум его слишком упрям и прям - и явно устроен не по уставам нынешних времен, когда ценится возможность всякое событие интерпретировать в бесконечном количестве вариантов.
Тем не менее, положа руку на сердце, признаю, что Роман оказался одним из самых интересных собеседников, что встречались мне в последние времена.
Отчего? Я просто отвечу: оттого, что он не пытается умничать, и говорит о том, что знает. Важное достоинство в наши странные и пошлые дни.
- Кто такой Роман Сенчин? Где родился, как учился, где служил, кто отец, кто мама, кто дети? Чем занят?
Родился я в городе Кызыле. Это на юге Сибири, республика Тува, как раз там, где находится центр Азии. Даже памятник установлен на берегу Енисея... Учился неважно, учиться, честно говоря, не любил, и после восьмого класса хотел идти в автодорожный техникум, но родители настояли на том, чтоб закончил десять классов. После получения аттестата, в 1989 году, попытался поступить в Новосибирский университет, получил двойку за грамотность в сочинении и отправился в Ленинград. Стал учиться на десятимесячных курсах при строительном ПТУ. Ходил на рок-концерты, месяц снимал комнату на Васильевском острове, но в декабре того же 89-го отправился в армию.
Призвали меня в погранвойска, в город Сортавалу в Карелии. Сначала сделали кинологом - жуткие кроссы, отжимания, подтягивания, тренировки с собаками. Надеваешь ватный комбинезон и бежишь, а на тебя спускают овчарку... Но тут появился прапорщик с предложением отправиться учиться на повара. Служить мне не хотелось, и я поехал в Петрозаводск, в поварскую школу КГБ СССР. Полгода там неплохо прожил. Практику проходили на каком-то огромном заводе, что там выпускали - так и не понял, зато увидел, как питаются одновременно несколько тысяч человек. Впечатляюще... Потом вернулся в Сортавалу, месяца два поторчал в гарнизоне (у пограничников это называется - отряд), даже занимал несколько недель должность хлебореза, но за недостачу масла и сахара, - был я дух в то время еще, и старикам отказывать в лишней пайке было трудно, - меня сослали на заставу.
На заставе я прослужил почти безвыездно, - только с ветрянкой и зубами попадал в отряд, - до дембеля. Почти полтора года. Двухэтажное здание, плац с символическим пограничным столбом, гараж, баня, гужбан (где кони, коровы и свиньи) и человек двадцать одних и тех же. Хорошо хоть жены офицеров были, какие-то человеческие чувства будили свои присутствием... Поварские знания на заставе применять приходилось нечасто: готовила в основном жена прапорщика. Я же, как и остальные, ходил в наряды, бегал по тревоге защищать границу. Но служил плохо, старшим пограннаряда меня поставили только раз, но я не выполнил приказ - отошел со своим подчиненным километра на два от заставы и стал пить с ним одеколон "Флорена". Это обнаружилось, меня погоняли в ОЗК, поугрожали прокурорским надзором и больше старшим не ставили... Как-то абсурдно было охранять границу с Финляндией в 90-м - 91-м годах... В общем, уволили меня в самом конце 91-го года. Несколько дней я прожил у приятеля в Питере, сходил на могилу Виктора Цоя, а Новый год встречал с родными в Кызыле.
Поступил в пединститут, но вскоре бросил, а летом 93-го наша семья решила переехать в Красноярский край - в Туве стало тогда совсем неуютно жить. Национальные конфликты, лозунги: "Наша земля!" Тогда много некоренных - нетувинцев - оттуда уехало... Родители у меня служащие, но вынуждены были всегда заниматься крестьянским трудом. Да и Кызыл почти наполовину состоял из избушек, и мы хоть и жили в квартире, но много времени проводили на огороде... Квартиры в Кызыле в то время ничего не стоили, нам удалось купить избушку в селе недалеко от города Минусинска. Думали, что это временное наше пристанище, но тут началась бешеная инфляция, в Минусинск ринулись люди из замерзающего Норильска, и квартиру нам купить так и не удалось.
Моя сестра работала актрисой в Минусинском театре, жила на съемных квартирах, я иногда тоже туда наезжал, тоже поработал в театре, но вахтером и рабочим сцены, учился недолго в училище культуры на кларнетиста. Часто ездил в город Абакан - он от Минусинска в двадцати километрах. Там у нас сложилась компания ребят - рок-музыканты, художники, вообще те, кто не вписался тогда еще в новые общественные отношения (некоторые и до сих пор не вписались), много, конечно, пили, зато хорошо общались. Там же, в Абакане, познакомился с поэтессой, председателем местного Союза писателей Натальей Ахпашевой. Показал ей свои рассказы, и она предложила отправить их в Литинститут: "А то сопьешься тут". Я отправил, а в июле 1996 года поехал поступать. С тех пор в основном в Москве.
Москва - город тяжелый, и я бы наверняка уехал оттуда, Литинститут бросил, как до того бросал все места, где учился, но встретил свою землячку Елизавету Емельянову, женились, теперь у нас две дочки... Вместе мы уже десять лет, правда, с перерывами. Во время этих перерывов я жил в общежитии Литинститута, и, хоть и знаю, что об этом месте писать - дурной тон, но все же действие нескольких моих вещей происходит в общаге Литинститута. Уникальное место.
- И ты с самого детства мечтал стать писателем? Когда именно это началось, не помнишь?
Мечтать - не особо мечтал, но писать начал в детстве. Сначала подражая своим любимым Стивенсону, Жюль Верну, Вальтеру Скотту. Постоянно сочинял в голове всякие приключения, совершал путешествия. О современном читать не любил - видел, что в книжках все не так, как на самом деле. Сам пытался писать то, что видел, но не получалось. Открыть настоящую литературу мне помог отец - однажды, когда мне было лет двенадцать-тринадцать, он прочитал вслух "Деньги для Марии" Распутина. И тогда я понял, что о современной жизни можно писать по правде... Году в 86-м отправил один из своих рассказов в радиопередачу "Пионерская зорька". Рассказ был о том, что пионеры вешают в школьном коридоре плакат, что-то вроде: "Все на борьбу с кличками!", - а сами, включая учительницу, называют друг друга по кличкам. Рассказ подредактировали, учительницу сделали полностью положительной и передали по радио. Даже гонорар прислали солидный - рублей двадцать пять. Но охоту еще куда-то что-то посылать этой переделкой отбили надолго.
Писал я много, в основном вместо выполнения домашних заданий - сидел тихо за столом, и родители были спокойны, думали, что делаю биологию или химию... Писал про дворовых ребят, про школу, про старушек. Были и рассказы, и огромные повести... Долго выбирал, как называть героя, когда повествование велось от первого лица, и решил назвать его своим именем. Называть "Сережа" или "Андрюша" и писать при этом "я" казалось совершенно лживым... От писанины не отвлекла даже армия. Однажды у меня под матрасом офицеры нашли тетрадку с первоначальным вариантом повести "Сутки" (она вошла потом в мою первую книжку, недавно переведена на английский), долго ругались, но в итоге тетрадку вернули, велели спрятать подальше.
Приехав домой, я долго переписывал свои полудетские вещи, но ничего не нравилось, я понял, что увязаю в этих бесплодных попытках улучшить изначально слабое, к тому же это понимание совпало с переездом. И я почти всё уничтожил, начал с чистого листа, как говорится. Начал с очень коротких рассказов-зарисовок, осенью 1995 года стал носить их по минусинским и абаканским газетам, неожиданно для меня их принимали и печатали, платили пачки двухсоток, пятисоток, которых хватало обмыть публикацию... Вот так началась моя писательская жизнь.
- Кажется, у тебя вышло пять книг. Какую считаешь самой важной для себя? Быть может, даже любимой?
Вышло четыре книги, еще две намечаются, но загадывать боюсь. Одна уже больше года "в типографии" и никак не может "лечь на станок"... Самой важной и любимой считаю, конечно, первую. Называется "Афинские ночи", вышла в 2000 году. В ней в основном рассказы и повести того времени, когда я еще не думал, что буду ходить по редакциям, и по каким именно редакциям, кто как отреагирует на то-то и то-то. То есть - писал исключительно для себя, или для всех. И заглядывая в эту книгу, иногда удивляюсь какому-нибудь отрывку: "Неужели я написал?" Две следующих - большие повести "Минус" и "Нубук" - это две первые части своего рода трилогии. Там общий герой - Роман Сенчин, - в "Минусе" он живет в родной Сибири в середине 90-х, а в "Нубуке" - по приглашению своего одноклассника, занимающегося обувным бизнесом, едет к нему в Питер, становится его помощником. Это уже конец 90-х. А третья часть - "Вперед и вверх на севших батарейках", где Сенчин успел окончить Литинститут, успел жениться и развестись, живет в Москве, пишет, получает кой-какие гонорары, это середина 2000-х. Эта повесть напечатана в журнале "Новый мир", может, станет и книгой...
В конце прошлого года вышел сборник "День без числа". Книга эта тоже мне дорога, потому что состоит из совсем небольших рассказов. В основном по две - три страницы. Рассказы сейчас неохотно издают, говорят, книжный рынок требует романов. Поэтому, считаю, мне повезло, что вышел "День без числа". В нем рассказы 1993 - 2005 годов.
- Первое поверхностное ощущение от Романа Сенчина, что литературой он занимается с неприязнью. В жизни вообще мало приятного, понимаешь из рассказов Сенчина, но если еще и писать об этом с такой мукой, то вообще беда... Короче, вопрос: ты пишешь - зачем? Как? Заставляя себя? Или, все-таки радостно порой и порой вдохновенно?
Для меня проза делится на изящную словесность, где важны не столько содержание, герои, сюжетное развитие, а сам язык (пример одной из удач такого рода прозы последнего времени - повесть "Вспять" Александра Грищенко), и на, конечно, в художественном оформлении, на - документ. Исторический, психологический, человеческий... Я пытаюсь писать о жизни ничем особенным не выдающихся, как Пушкин их называл "ничтожных", людей. Хотя каждый человек особенен и уникален. Но жизнь большинства складывается из череды дней-близнецов, которые не запоминаются, не радуют и не огорчаются, почти не отмечаются. Настоящие события - хорошие или плохие, здесь нет существенной разницы - происходят очень редко. И вот эти бесцветные, лишние дни я и беру для описания. Пишу об этом в соответствующей тональности. Отсюда, наверное, и ощущение моей неприязни к процессу писания, ощущение муки. Не могу сказать, что я хватаюсь за ручку с восторгом, правда, иногда такое бывает. Когда пишу большую вещь, конечно, частенько заставляю себя садиться за стол - в голове-то даже огромный текст может во всех подробностях сложиться за одну минуту, а потом требуется год, два, чтобы это все занести на бумагу.
Меня с детства удивляло, что люди живут свою единственную жизнь так, словно это одна из многих их жизней. Распыляют и распыляют безрадостные дни. Но кто-то и в них находит удовольствие, внушает себе, что живет нормально. Мне же, подобно Обломову, самому живущему еще бездеятельней, хотелось кричать: "И это жизнь?!" Да и до сих пор хочется. И может, чтобы зафиксировать эти свои и других людей безрадостные дни, я и занимаюсь литературой.
- Ты вообще как пишешь? Придумывая всю книгу от начала до финала, рисуя ее план, или - как Бог на душу положит?
Чаще всего вся повесть или рассказ приходят целиком. С завязкой (какой-никакой), финалом. Но в основном в процессе работы многое меняется, иногда неузнаваемо, по сравнению с первоначальным вариантом. Когда вещь большая, приходится намечать план, записывать на полях какие-то детали, эпизодических, но важных персонажей. Очень редко бывает, что пишу, как Бог на душу положит, начиная с одной фразы, эпизода, а потом приходит дальнейшее.
- Не считаешь ли, что русская литература чрезмерно заселена невротиками, ипохондриками, блаженными страдальцами? Сильных, светлых, счастливых людей у нас мучительно мало. Отчего? Все-таки, кажется мне, русские не самый несчастный народ?
Невротики и прочие - это вообще самый распространенный герой мировой литературы. Да и в жизни, наверняка, любой человек часто испытывает срывы, приступы ипохондрии, депрессию. А литературе человек в таком состоянии куда интереснее счастливого, жизнерадостного. Что же касается жизнеутверждающих произведений, где бы действовал настоящий (не анти) герой, думаю, в их появлении многое, если не все, зависит от общественного климата. В шестидесятые годы девятнадцатого века появились писатели-этнографы, которые искали нечто светлое в жизни простых людей (другое дело, что в общем-то не нашли), во время революции девятьсот пятого-седьмого годов даже такой мрачный писатель как Леонид Андреев написал, пожалуй, самые свои если не светлые, то жизне-, правдоутверждающие вещи - "Марсельеза", "Губернатор", "Так было", "Из рассказа, который никогда не будет окончен", "К звездам", "Савва"... Был подъем жизнеутверждающей литературы и в двадцатые годы, в шестидесятые.
Из головы сильного, светлого, счастливого человека выдумать невозможно, он должен хотя бы почувствоваться в природе. Недаром когда почувствовалось, что в общество вот-вот вольется новое, живое, деятельное поколение, появилось, кроме прочего, такое произведение, как "Ура!" Сергея Шаргунова (2002 год) - манифест этого поколения. Но поколение это, видимо, растворилось в офисах и корпорациях, пристроилось на подхвате у матерых дядь-политиков, бизнесменов. По крайней мере, всплеск начала нулевых сегодня практически сошел на нет. Вновь стала мрачнеть и литература.
А что касается русского народа - он столько испытал за последний век (не беру предшествующие), что, уверен, писателям нужно относиться к тому, что они пишут, ответственней. Очень коробят псевдоисторические, а то и юмористические произведения о гражданской, Великой Отечественной войнах, о стройках социализма, о колхозах, перестройке. О серьезном хочется читать серьезные вещи. А кто будет герой - невротик или светлая личность - это уже частность.
- А вот такой странный вопрос: ты когда-нибудь смеялся взахлеб над какой-нибудь книгой? Тебя когда-нибудь радовала литература до некоего душевного светлого просветления? Не помнишь таких текстов?
Никогда не любил текстов, написанных лишь для того, чтоб посмешить. Смеялся над рассказами Зощенко, над "Золотым теленком", над ранними рассказами Чехова. Но после этого становилось тоскливо, даже страшно: особенно отчетливо виделась глубинная неправильность жизни... Душевное просветление иногда происходит, но его трудно назвать именно светлым и радостным. Просто обнаруживаешь в книге то, что сам замечал, старался разглядеть, и вдруг это - в книге, и видится так, как в оптическом прицеле - не увеличенно, но четче, чем виделось мне. Таких вещей очень много, перечислять названия не имеет смысла - почти все значительные произведения литературы. Рад, что испытываю просветления от некоторых текстов моих ровесников - Ильи Кочергина, Антона Тихолоза, Ирины Мамаевой, Анны Козловой, Дениса Гуцко, Дмитрия Новикова, Михаила Титова...
- Леонид Андреев действительно самая важная фигура для писателя Сенчина? Вообще, у меня есть ощущение, что русский экзистенциализм начала века для тебя и более важен, чем прославленные европейские экзистенциалисты пришедшие позже: Сартр, Камю. Или я ошибаюсь?
По-моему, вся настоящая литература экзистенциальна. Просто французы - Сартр, Камю - это оформили в некое направление и, оформив, перестали писать настоящую прозу, стали теоретиками. К слову сказать, жена Сартра Симона де Бовуар, не особо теоретизируя, написала несколько великих романов...
"Смерть Ивана Ильича" Толстого, например, для меня вершина того, что можно назвать экзистенциализмом.
Чехов. Если вдуматься в то, что написано у Чехова, то жить не захочется - не имеет смысла. Недаром его так не любят нынешние молодые писатели. Они хотят действовать, а Чехов показывает бессмысленность любых действий, начиная с поедания обеда и заканчивая преобразованием мира...
А Леонид Андреев - он, по-моему, ярче всех остальных писателей показал то, что происходило в русской жизни на стыке девятнадцатого и двадцатого веков. И потому он был так популярен именно в то время, но был отторгнут обществом уже в конце 1900-х. Я вижу в произведениях Андреева 1898 - 1908 годов много схожего с тем, что произошло через столетие, вплоть до года, чувствую близость своего сознания с сознанием его героев. Но после 1908-го эта страшная актуальность Андреева гаснет, появляется много ложного, надуманного, явно слабого. По замыслу грандиозный роман "Сашка Жегулев" тоже не получился, пьесы стали небрежными, схематичными. Ну и так далее... А, повторю, Андреев первого десятилетия своего писательского пути - это пророк. Но в итоге его, как и положено, закидали камнями. Может, и заслуженно.
- На кого ориентируешься в современной литературе? Есть столпы? Вообще жива ли классическая русская литература?
Мне кажется, в нашей литературе уже произошла по-настоящему коренная перемена. Прежде всего - языковая. Нечто схожее с тем, что было, когда еще писал Державин, но уже был Пушкин. Может, даже двадцатые годы прошлого века не принесли в литературу таких изменений, как нынешние. Перед тем все-таки был период экспериментов - Серебряный век - у нас же его подменил постмодернизм, насквозь пропитанный соцреализмом. А "советский" и "антисоветский", как говорил Довлатов, одно и то же... В последние буквально три-пять лет литература, как и вообще общество, стала другой. Совершенно. Кто-то пытается писать, жить, разговаривать, как прежде, но это уже не воспринимается, это уже какой-то нелепый архаизм. Поэтому именно в современной литературе ориентироваться сегодня не на кого, столпов нет. Сохранять какие-то традиции бессмысленно, подражать кому-то - невозможно. Единственный выход - это писать по возможности честнее, искреннее, на том языке, на котором люди сегодня говорят.
Кстати, писатели, как я заметил, именно в смысле языка люди очень косные. Они пользуются тем языком, теми приемами, которые были современны когда-то, но практически не допускают обновления в своей писательской лаборатории. Так отсекаются целые поколения - у Некрасова в очерке из "Петербургского сборника" есть персонаж, который потрясает своими книгами, написанными в стиле Державина, и проклинает новые времена. То же происходило и позже. То же, по существу, происходит и сейчас... Я и на себе чувствую эту перемену. Я пишу на языке 1990-х, а например, Сергей Минаев - на языке 2000-х. И даже выучи я английский язык, все эти новые термины, писать так я уже не смогу.
А насчет того, жива ли классическая русская литература... Классическая русская литература была когда-то, во времена Гончарова, Толстого, Тургенева. Затем история пристегивала к ней отдельные имена - Чехова, Горького, Булгакова, Шолохова, Солженицына, Шукшина, Распутина. Кого пристегнет дальше - гадать бесполезно. Литература - это живой процесс, и тот именно классический слог русской литературы преодолел еще Толстой в "Воскресенье" и "Крейцеровой сонате". И русская литература советского периода (1930-е - 1980-е) почти не дала больших писателей потому, что в это время старались писать классически. А оказался востребован Довлатов.
- Что ждешь от литературы в новом году? И от кого именно?
С одной стороны, жду новых текстов от Дмитрия Новикова, Ильи Кочергина, Дениса Гуцко, Ирины Мамаевой, от Сергея Шаргунова, Аркадия Бабченко. Хотя и с опасением, что разочаруюсь. Они начали с таких именно пронзительных рассказов и повестей, что повторить это будет очень сложно. Вообще, люди, начинающие писать и публиковаться регулярно, становясь частью литературного мира, очень быстро офилологичеваются, превращаются именно в писателей - со своим стилем, с сюжетностью, часто надуманной, с психологичностью, часто ложно усложненной. Узнают про метафоры и тому подобные термины. И потому, читая многих писателей старшего поколения, умом понимаешь, что, да, это написано хорошо, мастерски, а чувства остаются незатронутыми...
Поэтому жду появления новых людей, - и неважно, сколько именно им будет лет, - которые пусть неуклюже, коряво, в смысле словесности, расскажут о себе, о том, что увидели на этой земле, что узнали, до чего додумались. В общем, жду новых человеческих документов. А в то, что в ближайшее время будет написан настоящий роман, нечто эпическое (и к тому же по-настоящему талантливое), мне не верится.
- Кого из живых классиков уважаешь? С кем знаком? С кем хотел бы пообщаться из классиков?
Чуть выше я занес в живые классики Солженицына и Распутина. Уважаю их, но, к сожалению, лишь за давние вещи. Знаком со многими хорошими писателями. Перечислять не буду... Общение, и это, по-моему, правильно, чаще всего выражается в разговорах о рыбалке, о еде, о женщинах, о выпивке. Иногда разговор перескакивает на литературу, и ни к чему хорошему это не приводит. У каждого свой взгляд, свои убеждения, вкусы... Хотя поэты любят спорить, даже дерутся иногда, ненавидят друг друга на протяжении многих лет. Прозаики как-то поспокойнее.
- Вообще твои книги должны что - радовать, огорчать, заставлять думать?
Я родом из Азии, поэтому, видимо, пою о том, что вижу. Стараюсь не врать. Воображение, конечно, хорошая вещь, но если бы оно была у меня развито, я бы писал фантастику - фантастика сейчас востребована во много раз больше, чем реализм. К сожалению, вижу я в основном то, что вряд ли кого-то обрадует... Свой долг - если мои вещи публикуются, то о долге говорить уместно - вижу в том, чтобы описать происходящее на том отрезке, пока живу здесь. Получается, конечно, в определенной степени субъективно, но не могу сказать, что я что-то значительно очернил или сгладил. Меня и ругают за то, что передаю действительность один в один. Требуют правды художественно, а не только жизненной... А нужна ли моя писанина, понадобится ли в будущем - уверен, меня не должно заботить. Хотя заботит, но я с этим борюсь - когда думаешь: нужно - не нужно, кто как воспримет, ничего хорошего не получится.
- Вообще литература - это всерьез? Смертельно?
Я пишу давно, и не представляю, что перестану этим заниматься. У меня и сознание, восприятие происходящего (может, к сожалению) как у человека записывающего. Нечто даже тригоринское в себе чувствую. Уверен, что тот, кто решил писать, а тем более показавший написанное другим, должен относиться к этому всерьез, должен чувствовать ответственность. Сомневаться в том, что написал. Вообще, быть публичным писателем, по-моему, это стыдно. Нужно, чтобы было стыдно идти в редакцию, давать рукопись. Но если человека этот стыд не останавливает предать написанное огласке, значит, он видит действительную важность того, что написал.
К сожалению, для многих, в том числе и для меня, писательство становится профессией, способом заработать... У меня довольно много вещей, где главный герой - писатель. Кто-то считает, что Сенчину просто уже не о чем писать, но в этих вещах я пытаюсь разобраться, кто такой нынешний писатель, чувствует ли он свою значимость, или просто занял свою ячейку в социуме и более-менее уютно в ней пребывает.
- Какие газеты, журналы, сайты читаешь и почитываешь? И с каким чувством?
Слежу за литературными журналами. "Новый мир", "Знамя", "Дружба народов", "Наш современник", "Сибирские огни"... Их довольно много. Газеты, какие попадают в руки, просматриваю. С Интернетом общаюсь мало. В целом от средств массовой информации, хотя сам работаю в газете, стараюсь держаться подальше. В информационном потоке можно легко утонуть.
- А с каким чувством смотришь ОРТ и РТР?
В Америке, говорят, на человеке, много времени проводящем у телевизора, ставят крест. Считается, что он уже ни на что неспособен. Наверное, это правильно. Но смотрю телевизор много, и в основном всякие дурацкие и явно вредные для психики передачи. Вроде "Дом-2", "Наша Раша". Много смотрю спортивных трансляций, хотя и с раздражением. И недавний скандал с трансляцией чемпионата по футболу очень показателен - сотни тысяч людей возроптали, что их лишают возможности включать шестую кнопку и смотреть футбол. И в итоге их этого не лишили. Вообще, формула "хлеба и зрелищ" - пожалуй, самый действенный способ держать народ в повиновении.
А что касается ОРТ и РТР - если ты имеешь ввиду их информационную политику, то это нормальные рупоры правящего режима. Да и вообще, мне удивительно, что еще существует Рен-ТВ, что-то появляется на ТВЦ. В какой-то момент, года два-три назад, Россия превратилась в нефте-газовую корпорацию, она стала жить по корпоративным законам, проводить соответствующую информационную политику. Отдельные недостатки критиковать можно, но если затронуть всерьез - поплатишься... Поэтому к тому, что происходит на телевидении, я отношусь спокойно. Иначе и быть не может в нынешних условиях. Тем, кто хочет знать, что происходит в стране (не в государстве, государства как такового нет) под названием "Россия", советую слушать радио "Эхо Москвы", принадлежащее, кстати "Газпрому". Правда, "Эхо Москвы" по России поймать труднее, чем двадцать пять лет назад "вражеские голоса".
- Надо ли политикам слушать писателей? Памятую о том, сколько бреда они произнесли и написали за последние 20 лет?
Диалог политика и писателя - это, считаю, абсурд. Совершенно разные вселенные. Писатель может быть анархистом, коммунистом (настоящим, отвергающим разные "развитые социализмы"), яростным пропагандистом первобытно-общинных отношений, но писатель, служащий государству, даже считающий себя гражданином определенного государства, - по-моему, невозможен. Точнее, такого человека надо как-то иначе называть... Многие даже великие писатели были у государства на службе, многие принимали активное участие в строительстве государства, в защите того или иного режима, но в итоге им или отрубали голову, или расстреливали, или они сами стрелялись... Писатель может увлечься порывом народа, пусть даже кровавым, встать рядом с беспощадным вождем (вождем!), но это действительно лишь порыв. В 1918-1920 годах почти все писатели, оставшиеся в России, искренне славили революцию, а потом так же дружно стали или контрой, или попутчиками, внутренними эмигрантами. Единицы пошли работать на государство...
То же произошло и двадцать лет назад - началась революция, и писатели в нее активно включились. Отсюда и масса того, что мы сегодня воспринимаем как бред, отсюда и членство в президентских советах, депутатства и прочее, чем писатели заниматься не должны, попросту не приспособлены к этому. Дело писателя - заявить о своей позиции - "Не могу молчать!", "Мы живем, под собою не чуя страны", или "Двенадцать", или "Небесного барабанщика", или "Наука ненависти"... А политикам слушать писателей не надо ни в коем случае. Если слушать писателей, все развалится, обрушится, и останется голый человек на голой земле.
- В чем главная проблема современных молодых писателей? Писать некогда? Писать не о чем? Денег не платят?
Настоящий бум молодых писателей, начавшийся лет семь назад, продолжается. Очень много новых, по-настоящему ярких имен, много произведений, которые, уверен, останутся в истории литературы. Но много текстов - в основе непроходных, - но написанных небрежно, как-то по-быстрому. Об этом Ольга Славникова, координатор премии "Дебют", постоянно в своих интервью говорит. И это большой недостаток многих молодых писателей. Дело здесь не в таланте, а в умении сесть и работать. Все-таки литература – это, прежде всего, слово. Если у произведения будет великая идея, а написано оно окажется первыми попавшимися словами, то никакая идея не спасет... Молодым писателям есть, о чем писать, но нет культуры письма, нет багажа прочитанных книг. Но, может, в итоге это даст нам нечто небывалое, даже гениальное.
А насчет денег... У меня впечатление, что подавляющее большинство молодых людей начинают писать не из желания заработать. Некоторые, знаю, готовы заплатить сами, чтобы их тексты стали известны читателям. Считают, что это очень важно.
- Кем бы ты был, если б не писателем?
Я уже говорил, что вижу мир, как человек пишущий. С тех пор, как начал писать, был и школьником, и учащимся, и военнообязанным, и студентом, и формовщиком, и учителем, и вахтером, и дворником, и еще много кем. Но при этом основным делом было писать. Даже если о моей писанине никто не знал, кроме меня... Конечно, хотелось бы испробовать в жизни многое, много кем поработать, но ради того, чтоб обогатиться как писатель.
- Будущая жизнь - только литература? Что-то иное представляешь в своей судьбе?
С тех пор, как поступил в Литературный институт, то есть уже больше десяти лет, я нахожусь в литературной среде. В основном общаюсь с писателями, журналистами, редакторами. Это, конечно, во многом обедняет. Как уже сказал, хотел бы узнать и испытать многое, но и я человек нелегкий на подъем, опасающийся изменений в жизни. Да и вообще - мы, кажется, приближаемся к цивилизованному миру в том, что человек, выбрав дело в жизни, должен обладать огромной смелостью и решительностью сменить профессию, род занятий, уклад своей жизни. Еще десятилетие назад люди были активнее, смелее в этом плане, и в целом страна находилась в другом состоянии - все искали просвет, выход, новую профессию, а сегодня просвета нет. Уцепился за что-то и держись, пока хватит сил, или пока не спихнули.
- Политические взгляды есть у тебя? Что Россию ждет, скажи мне как писатель писателю?
Политические взгляды у меня традиционны для писателя - мне все время не нравится то, что есть. Когда я был школьником, не нравилось при социализме, потом не нравилась поздняя перестройка, и ГКЧП не нравилось. И так далее. Но то, что началось в конце 2004 года - это уже нечто запредельное. Мы стали жить, как я уже говорил, внутри огромной корпорации. Штат ее безмерно раздут (старики, калеки, балалаечники), идут сокращения, происходит промывка мозгов, усмирение целых городов; увольняют тех, кто выступает против того, чтобы так все происходило...
Да, процветают отдельные даже не регионы, не населенные пункты, а части их. Этакие корпоративные оазисы. Я в нескольких бывал - конечно, можно подумать, что жизнь налаживается. А если ты еще и гость, то получаешь такие удобства и блага, что готов написать все, что угодно, чтобы еще это повторилось. Но тут же, рядом с оазисом, существует и другой, вымирающий, мир... Я попытался рассказать об этом в небольшой повести "Регион деятельности", напечатанной в журнале "Континент", №125, 2005 год. Там описан небольшой северный город, где есть нищее бюджетное население - от главы администрации до воспитательницы в детском саду, и есть работники "Обьгаза" (название вымышленное), у которых свой Дворец культуры, свои детские сады, стадион. То есть, свой мир... Разные ведомственные учреждения были и в советское время, но так явно, как в последние годы, это все-таки не проявлялось.
Но эти оазисы недолговечны: от многих людей, приближенных к "трубе" я слышал, что примерно через двадцать лет "легкая нефть" - то есть та, которую легко добыть, закончится, а добывать "тяжелую" нам нечем, ничего в этом направлении не строится, не производится. И вообще, как можно заметить, развивается только сфера услуг, да и то принадлежащая в основном не России. А Россия строит новые и новые трубы, перевыполняет планы по добыче всевозможных полезных ископаемых... Я не экономист, но уверен, лет через двадцать произойдет что-то действительно катастрофическое.
В политические силы, способные изменить происходящее, не верю. Никого никогда не поддерживал, кроме писателя Сергея Шаргунова, в тот момент, когда он стал лидером Союза молодежи "За Родину!", опекаемого партией "Родина", и попытался сделать Союз несколько обособленной и действительно мощной силой. Тогда Сергей высказывался против "мышиного короля в Кремле", устраивал смелые акции, собирал молодую интеллигенцию. Но его начальство быстро Сергею объяснило, чтобы особенно не радикалил, что критиковать министров можно, а выше - запрещается. Потом его начальство уволили с руководящих постов в "Родине", а Сергей влился в марионеточную партию спикера "Совета Федераций Федерального Собрания Российской Федерации". Жду, что будет с ним дальше...
Рад, что есть "Другая Россия" - какое-то подобие реальной оппозиции, - но, думаю, ничто в ближайшее время нынешний порядок вещей не нарушит. Механизм отлажен, смена руководителя мало отразится на курсе. Любая кухарка может стать преемником и продолжить. Но если нынешняя не уйдет, как обещает, то, думаю, нас ждет вскоре новый 37-й.
Сегодня мы году в 32-м - 34-м. А пусть уже не в государстве, но внутри корпорации должны появляться враги, вредители, нарушившие контрактные условия или попросту надоевшие воры (а воры-то все, все вынуждены воровать, где смогут). Нужно их постоянно выявлять, показывать остальным и ликвидировать. Главное, чтобы работники не видели трещин на стенах офисов, не слышали смущающих душу слов, не отвлекались от разрушительной работы...
Надеюсь на то, что Россия, как уже бывало ни раз, не рухнет в неминуемую, казалось бы, пропасть, а... В общем, надеюсь на очередное историческое чудо.
События протестной зимы 2011/12 года, увиденные глазами дочери прозаика Сенчина. Уроки игры на фаготе, социальные сети, снижение ВВП, митинги, мечты о лете, задержание Удальцова, «и для твоей прозы это наверняка пригодится», говорит мама папе, — все смешивается в детской голове и артистично раскладывается по полочкам.
Цитата: «А на следующей перемене из-за этого шарфика случилась крупная неприятность. Даше девочки из шестого класса рассказали: Осинский стал подкалывать Никиту... Никита толкнул Осинского, и тот локтем разбил стекло пожарной кнопки в стене. Кнопка сработала - приехали пожарные машины. Случился переполох, чуть ли не эвакуация... Потом Даша встретила директоршу, та еле сдерживала слезы: «Перед Новым годом! Теперь еще и штраф школе выпишут!»
Источник: mn.ru
Читать полностью 
Роман Сенчин — литературная фигура известная. У него есть поклонники и недоброжелатели, но в целом мало кто отрицает, что он - одно из самых заметных открытий в прозе «нулевых» годов. Но при этом Сенчина не спешат записать в литературный «бомонд». Даже появление в 2009 году в журнале «Знамя» (полная версия в «Эксмо») романа «Елтышевы», где Сенчин, как это и случается с настоящими писателями, рванул далеко впереди самого себя, написав, на мой взгляд, абсолютно классическую вещь, которую хоть сегодня вставляй в хрестоматию новейшей русской литературы, не стало его «звездным» часом. О нем пишут, что якобы Сенчин избалован престижными литературными премиями: «Букер», «Большая книга», «Национальный бестселлер», но почему-то не указывают тот факт, что ни одну из этих премий Роман Сенчин НЕ получил. «Елтышевы» вошли в «короткие списки» практически всех крупных литературных премий, но на этом дело и закончилось.
Это, конечно, не так важно, но показательно в плане судьбы. При обилии изданных книг, не обиженный вниманием критиков, Сенчин являет собой пример тяжелого и в то же время крайне самоуверенного литературного пути. Как слон в посудной лавке, он перебил все литературные вазы и сервизы, сломал полки, вышел через прилавок, проломил заднюю стену и идет в неизвестном направлении. С одной стороны, он учел и освоил литературный опыт конца 80-х-90-х годов, когда русская литература раскрепостилась не только от идеологических, но и моральных границ. Критики иногда сравнивают его с Селином и Чарльзом Буковски. Он много, слишком много, пишет не только от себя, но и о себе, выводя себя в карикатурных персонажах вроде писателя Олега Свечина: «Повести и рассказы, беспросветно похожие друг на друга: о полунищих индивидах... Эти индивиды тяготились своей полунищетой, ныли и рычали, но выбраться из нее не пытались». Но «Елтышевы» отсылают нас не к Селину, а к рассказам Чехова «Мужики», «В овраге», повести «Деревня» Бунина, рассказам и повестям М. Горького, к «жестокой» прозе о Гражданской войне с ее «бесчувственным» отношением к смерти и страданиям.
Я бы осторожно сравнил его с Эмилем Золя, вождем французского «натурализма». Вообще «натурализм», стократно оплеванный и вроде бы давно похороненный, в лице Сенчина как будто вновь пытается поднять свое знамя. Когда-то «натурализм» заявлял себя именно как новое слово после реализма, как своего рода реалистический авангард. Когда в конце XIX века в одной из парижских газет вышла статья «Натурализм мерт», в редакцию пришла ироническая телеграмма: «Натурализм жив». Подпись: Эмиль Золя.
Но важно не это. Писатель сам определяет свой путь и нащупывает свои традиции. Важно, что роман «Елтышевы» , безусловно, самое сильное и беспощадное произведение о 90-х годах. Тем, кто упорно продолжает идеализировать это время, пусть и с самыми искренними, добрыми чувствами, говоря о «воздухе перемен», о «свободе выбора», о том, что тогда было интересно жить, непременно должны прочитать этот роман о гибели среднестатистической советской семьи, из сотен тысяч таких же, как то не учтенных в планах «прорабов перестройки». Это жестокое, но и очень полезное чтение. И это истинная русская проза, которая с первой фразы: «Подобно многим своим сверстникам, Николай Михайлович Елтышев большую часть своей жизни считал, что нужно вести себя по-человечески, исполнять свои обязанности, и за это постепенно будешь вознаграждаться», - возвращает к памяти о том, кем мы были, и заставляет подумать о том, кем мы стали.
Имя героя - «говорящее». «Елтыш» - по-сибирски, это отрубок. В романе: отрубили семью и бросили. Не вписались в «эпоху перемен» - это «ваш выбор». Проза Сенчина не более жестока, чем логика многих реформаторов, а тем более - революционеров. При всей вроде бы мрачности она напоминает простую, светлую истину, что цивилизация человеческая, во всяком случае, христианская - это защита слабых, а не сильных. И пока мы этого не поймем, будем готовиться к новым испытаниям.
Новая повесть Романа Сенчина о протестной зиме 2011-2012 годов была преподнесена журналом «Дружба народов» как проблемная. «Чего вы хотите?» — это и расхожая претензия, обращенная к гражданам, выходившим на Площадь Революции с Болотной, и вечный вопрос, который родители могут прочесть в глазах своих подросших детей.
В предисловии повесть рекомендовали как разговор «обо всех нас, брошенных в стихию едва ли не животного противостояния». А также предупредили, что Сенчин, как всегда, выплеснет на страницы «все, что накипело». Журнал осторожно намекнул, что, может, автору не стоило так торопиться, а нужно было выждать, как это благоразумно сделал Лев Толстой с «Войной и миром».
Может быть, стоило и подождать, «погодить», как когда-то советовали герои Салтыкова-Щедрина. Но Сенчин явно так не думал: его история развивается стремительно, он как будто торопится с ответом на заданный в заглавии вопрос. Дистанцию повести ему нужно пройти как можно увереннее еще и потому, что речь в ней идет о его близких. «Чего же вы хотите?» - это несколько зимних месяцев из жизни простой писательской семьи, показанных глазами 14-летней дочери автора.
Даша учится в музыкальной школе, отлично играет на фаготе, но подумывает о классе вокала. Читает «Гарри Поттера», но собирается перейти в фанаты «Сумерек». Она прилежно читает учебники истории, но то и дело консультируется с «Википедией» и «В Контакте». У нее есть грустная провинциальная подруга, для которой жизнь в Москве - однозначное преимущество. Сама Даша отнюдь не уверена, что это так. У нее к московской жизни очень много вопросов.
С первых строк повести становится ясно: речь пойдет не о подростковых, как можно было бы подумать, проблемах. Дело в родителях. И, если это может утешить, еще и в самом времени, в котором им выпало жить.
Утро начинается с включенного папой радио: «У меня есть замечательная новость для Владимира Владимировича! Она заключается в том, что он в одиночку может остановить эпидемию страшного наркотика, при котором человек сгнивает заживо за пару лет...». Мама готовит завтрак для старшей Даши и младшей Насти: «На кухне вкусно, но и как-то противно пахло омлетом с сосисками».
В этом «вкусно, но и как-то противно» уже содержится основной конфликт «отцов и детей». Родители открыто ведут при Даше самые трудные, жестокие и безнадежные разговоры. Учеба, занятия музыкой, мечты о летних каникулах оказываются, словно иголкой, прошиты политическими новостями. Вроде бы все правильно, дети должны знать, что происходит, что волнует старших. Но в самых верных вопросах, самых выстраданных идеях при проверке «детским» зрением может проявиться что-то не то.
Даше хочется побыть с мамой и папой, а они вдруг срываются ехать встречать выпущенного из ОВД Сергея Удальцова. Она еще не разобралась, кто такие большевики, но уже не хочет ехать в Феодосию, где, как она узнала из интернета, происходили массовые казни. Папа «утешает»: «Сейчас большинство про красный террор пишут, а раньше - про белый... Истребляли друг друга беспощадно».
Иногда в гости к родителям-литераторам приходят «дядя Сережа» и «дядя Сева». Это известные писатели Сергей Шаргунов и Всеволод Емелин. Дядя Сережа говорит «о свободе, справедливости, о народе». Дядя Сева, прочитав стихи, добавляет в прозе: «По-моему, с Россией все уже ясно». Он говорит это таким тоном, что по Дашиной спине бежит холод. Дашины одноклассники поют хвалебные песни про Владимира Путина, а она, увидев ролик со знаменитым ответом про подводную лодку «Курск», впадает в жуткую тоску.
В конце концов Даша не выдерживает и идет с родителями на очередное протестное мероприятие. Там она наконец видит искреннее воодушевление. Но тут же в толпе появляются провокаторы, завязывается драка...
Последнее время прозаики поколения Романа Сенчина все чаще возвращаются к «детской» теме: Захар Прилепин в «Черной обезьяне», Александр Иличевский в «Орфиках». В повести «Чего вы хотите?» этот разговор ведется с какой-то новой беспощадной прямотой. В одном из откликов в той же «Дружбе народов» сказано, что повесть эта светлая, что семья показана как «малая церковь». К сожалению, Даше такая трактовка может показаться «вкусной, но противной». Этот текст, при всей его нежности, - удар пострашнее, чем самый черный сенчинский роман «Елтышевы».
В своё время Роман Сенчин опубликовал небольшую статью «Не стать насекомым», которая позже дала название сборнику его публицистики. В ней он изложил одно из центральных настроений своего творчества: большие надежды, ожидания, мощная дебютная заявка человека, вступающего в жизнь, на то или иное поприще, после чего начинается затухание. Посыл к изменению мира сменяется тем, что человек начинает свыкаться с ним. Это период личностного взросления, адаптации к жизни, который проходят все, но для Сенчина его переживание приобрело болезненные формы. В этом он видит и потерю человечности, процесс мутации человека под воздействием внешней радиации.
Это явление Сенчин обозначил как «привыкание к жизни»: «Люди, из поколения в поколение, проходят период бунта, а затем становятся теми, против кого направлен бунт следующих». Вместо удивления и радости, страсти и тоски по жизни начнётся унылое инерционно-конъюнктурное движение, приспособление к ритму механистической жизни. Восторженные романтики постепенно эволюционируют в ионычей: ведь они не просто привыкают, но и соглашаются во всём со строго регламентированной «картой будней», не прикладывают никаких сил для противодействия общему течению. По большому счёту этой мысли посвящены, в частности, его повесть «Конец сезона», роман «Лёд под ногами» и недавно вышедшая книга «Информация».
В «Информации» Сенчин вновь поднимает важную для себя проблему привыкания к жизни, затухания человека. Юношеский максимализм естественным образом сменяется пониманием, что ты сам ничем не отличаешься от всех прочих, кого ещё недавно называл «зомби». Бунт, клокочущий внутри, но так и не вырвавшийся наружу, затухает, оставляя колоссальную внутреннюю травму, которая рано или поздно вырвется наружу. Начинается вялотекущая «обычная жизнь обычных людей», и ты вязнешь в «уютной тине». Без больших задач и порой наивно-романтических мечтаний пропадает вдохновенность, а «без чего-то большого даже самая обустроенная жизнь очень быстро превратится в отвратительную преснятину» и начинается «охлаждение».
Так «охлаждался» герой-автор, вполне преуспевающий человек, по крайней мере способный сам себя обеспечить, да ещё и бороться с чередой нахлынувших на него довольно обыденных злоключений, решивший рассказать о своём погружении в «трясину».
В прошлом, ещё до Москвы, обычная размеренная жизнь, ежедневность казались недоразумением, потому как сам герой ощущал печать избранности. Тина же повседневности — для «безликого большинства». Но с годами «мутация прогрессировала»: «грязь и животность переполняли меня, и сил, чтобы бороться с ними, становилось всё меньше и меньше». В конце концов «мутация», как пластмассовый мир, победила, и герой стал таким же, как все: «Я помчался по жизни, жадно вынюхивая, кого бы куснуть, где бы отхватить кусок повкусней». Он смирился, полностью погрузился в пресный «мутантовский мир», забыв о том, что раньше у него «был выбор»...
В «Информации» Сенчин показывает: «мутация» настолько сильна, что никакая шоковая терапия, никакие «пограничные ситуации», в которые то и дело попадает герой, не могут вырвать его из этих мутационных тенёт. Вроде бы через муки, страдания у него должна начаться другая жизнь. Ведь ушёл от неверной жены, сам чуть не стал инвалидом, было время, чтоб поразмыслить, сделать ревизию собственной жизни, возжелать изменить её и отношение к ней, но ничего не получается. Сила тяготения привычки, инерция не дают. Вместо преображения получается засасывание в трясину житейских проблем.
Герой «Информации» — Иов современного мегаполиса. Сенчин продолжает галерею своих новых изводов этого библейского персонажа. «Оказавшись на грани», герой решил «записать» последние четыре года жизни, которые отметились цепью нескончаемых ударов судьбы. Начинает писать, забившись в тёмный угол, в который его привела «тысяча мелочей недавнего прошлого» и в которых теперь он силится расшифровать знаки судьбы. Он пытается перенести на бумагу все мельчайшие подробности, но получается лишь краткое содержание.
Один день человека даёт бесконечное количество материала для писательства — этого ли не знает «бытописатель» Сенчин, «но как трудно фиксировать эти дни! Как трудно связывать их!» В этом одном-единственном дне, который следует «раскопать из-под насыпи тлеющего прошлого», заложена формула будущего человека, он выстраивает причинно-следственную цепь его жизни. В романе таким отправным моментом стала практически анекдотичная ситуация, когда автор-герой увидел в телефоне жены эсэмэс, рассказавшей ему об измене. С этого момента жизнь сошла с рельс и начался «не анекдот, а реальность...». В итоге получился объёмный текст — «Информация о том, что со мной произошло». Написание текста, изложение героем истории своих четырёхлетних мытарств могут стать избавлением его от оков дурной судьбы, печати проклятия. С этого и начинается экзегеза самого себя, лекарство от мутации.
Важно ещё и то, что в романе Сенчин рефлексирует по поводу своей писательской стратегии, проводит практически инвентаризацию своего творчества. Словами героя он говорит: «...я пришёл к выводу, что всё-таки невозможно перенести реальность на бумагу». День во всей полноте «невозможно вернуть никакими способами». Разве что предаться фаустовской мистике по принципу «остановись мгновенье — ты прекрасно»...
Благодаря образу знакомца героя — писателя-журналиста Свечина, в котором легко угадывается автор, он как бы взглянул на себя со стороны, так же как и его герой, записывающий свои хождения по мукам. В то же время Сенчин описывает развитие сюжета собственного творчества, его истоки, мотивацию, где под внешней фиксируемой обыденностью скрывается личная драма человека, всё больше погружаемого в тину повседневности, становящегося рабом привычек при полном убывании высоких устремлений и больших запросов.
Сенчин — журналист, работающий в малозаметной газете, хотя сам себя за журналиста не считает, написал три книги. Его литературное кредо: «фиксация в прозе окружающей реальности, типов людей. Реальность и типы получались малосимпатичными». Жил в полунищете, однако не пытался из неё выбраться, не был доволен окружающим миром. Такое состояние было необходимо для писания его текстов. Жил жизнью своих героев. Сенчин заявляет, что «любой яркий человек, пожив немного, покрывается серостью», и эта ситуация необратима. Да и само человечество, по его мнению, «неизбежно сползает в скотство». Творчество — в этой ситуации единственное алиби человека, единственная возможность выжить, не подвергаясь «мутации».
Вот и получается, что основной вопрос Сенчина не о силе, а о бессилии человека, не о подъёме, движении вверх, а о неуклонном скольжении вниз, вплоть до низин, вплоть до болот. Подобные вопросы ставил в своей знаменитой статье «Чехов как мыслитель» о. Сергий Булгаков. Человек слаб, он бессилен что-то радикально изменить, поэтому выбирает серенькое, однообразное. Он не способен на риск, на жертву, на подвиг.
Булгаков задаётся в статье вопросом: «Отчего так велика сила обыденщины, сила пошлости?» Быть может, ответ содержится в «скорби о бессилии человека воплотить в своей жизни смутно или ясно осознаваемый идеал». У сенчиновского героя это происходит через разочарование и привыкание.
Не берусь утверждать, но по прочтении «Информации» создалось ощущение, что автор в этом романе подвёл определённые промежуточные итоги своего творчества и, вполне вероятно, в скором будущем нам надо ждать нового Сенчина. В конце концов он должен, как и его герой, выйти из тёмного угла.
Как без труда сделать домашний йогурт в йогуртнице
Кексы рецепты самый. Рецепт теста для кексов
Язык ребенка примерз к железу - что делать?
Что значит Снег во сне в Семейном соннике?
Дыня: к чему снится сон. К чему снится Дыня