Индейцы отделяются от сша. Русские вопросы Новосёлы и старожилы

В апреле, 22-го числа, в отделе "Искусство и идеи" газеты Нью-Йорк Таймс появилась статья Мичико Какутани под названием "Новая волна писателей переделывает литературу". Заглавие неинтересное, газетно-информативное, не более, но тема достойная, сюжет остро современный и вообще представляющий большой культурный интерес. Процитирую кое-что оттуда:

Шестьдесят один год назад в знаменитом эссе Филипп Рав разделил американских писателей на две группы: "бледнолицых", таких, как Генри Джеймс и Томас Элиот, - высоколобых, философски чутких, обладающих острым культурным самосознанием, - и "краснокожих" - таких, как Уитман или Драйзер, - с намеренно заземленным стилем и шумной популистской идеологией. В первой группе господствовали культурный символизм и аллегоризм, тщательная стилистическая отделка, во второй держались грубой реальности, практиковали эмоциональный натурализм.

Недостатки обеих групп вырастали, как водится, из их достоинств. Бледнолицым грозил снобизм, излишняя педантическая изысканность, а краснокожие впадали в грубый антиинтеллектуализм и склонны были к конформизму, то есть принимали действительность, как она есть. И по мнению Филиппа Рава - редактора журнала Партизан Ревю, одного из влиятельнейших тогдашних критиков, - национальная литература была искалечена этим расколом, страдала шизофреническим распадом личности.

В общем и целом соглашаясь с этим диагнозом, поставленным шестьдесят лет назад, Мичико Какутани (культурный обозреватель Нью-Йорк Таймс) утверждает, что новая англоязычная литература преодолела этот раскол и распад, сумела синтезировать обе линии в новых произведениях, отмеченных как остротой и тонкостью стилистических приемов, так и верностью современности, живому течению нынешней жизни. Она называет достаточно много имен, причем далеко не всегда молодых писателей: к числу таких синтезаторов она относит, например, Филиппа Рота, Тони Моррисон, Салмана Рушди - писателей, давно уже действующих. Из молодых выделяет Дэйва Эггерса, Алекса Гарланда, Ричарда Пауэрса, Зэди Смит; последняя - англичанка по отцу, мать ее из бывших колоний, так же как Салман Рушди из Бомбея, а Казуо Ишигуро вообще из Японии. Эта черта чрезвычайно характерна: новейшая англоязычная литература в значительной части делается людьми иного, не англо-американского этнического происхождения, что ведет к ее несомненному обогащению. (Вспомним, кстати, крупную фигуру тринидадца Найпола.) Нам сейчас не нужно уходить в соответствующие подробности, но вывод Мичико Какутани, несомненно, стоит привести, - она говорит уже и не о новой англоязычной литературе, а о чем-то культурно большем, значительнейшем, - именно:

Нынешний синтез двух литературных течений - бледнолицых и краснокожих, по старому определению Филиппа Рава, не только соединил воедино культурную высоту и полнокровность жизни, - он, этот синтез, свидетельствует о жизненности самой литературы, о том, что слухи о ее смерти, упорно распространяемые такими учеными, как Гаролд Блум и Алвин Кернан, сильно преувеличены, что литература сумела пережить собственную деконструкцию, сумела противостать как электронной революции, так и пению голливудских сирен, что молодые писатели, изобретая новые формы письма, продолжают поклоняться древнему искусству литературы .

В общем получается, что не так все и плохо на Западе - в смысле высокой культуры: нужно только поменьше смотреть в ящик и почаще ходить в книжные магазины или библиотеки. Кстати, в нью-йоркском книжном магазине вы вспоминаете разговоры о культурном упадке Запада с ухмылкой: ничего себе упадок - думаете вы, глядя на книжные полки, на которых есть все. Подчеркиваю: ВСЕ. При желании живучи на Западе, даже в Америке, можно быть очень и очень не серым. Соответствующие ниши - есть, безусловно есть. Делу мешает безумный напор поп-культуры, того же ящика, и некоторые влиятельные политико-идеологические инспирации, особенно пресловутый мультикультурализм. Но вот вам пример правильного, подлинного мультикультурализма - то, о чем писала Мичико Какутани: половина ярких литературных имен - не белые. (Кстати, моя последняя фраза - политически некорректная.)

Человеку с русским культурным опытом, конечно, много легче не обращать внимания на попсовую ерунду: русский привык к хорошим книгам. Вот и возникает вопрос в связи с обсуждаемой темой: а как у русских было (и есть) в смысле бледнолицести и краснокожести? По-моему, в России такой темы не было - не было раскола литературы по линии тонкачество - грубый реализм. Прежде всего потому, что особенного тонкачества не было. Кто в русской классике бледнолицый? Разве что Тургенев. Можно ли назвать бледнолицым Пушкина, написавшего Пугачева? Бледнолицыми были карамзинисты, и, кстати сказать, Пушкин, в интерпретациях Тынянова, сумел преодолеть эту моду, синтезировал новый изящный слог с архаистической державинской струей. Несомненные бледнолицые тонкачи в России - это серебряный век с его многочисленными ангелами-андрогинами. С другой стороны: а Блок? Что, кто у него важнее - Прекрасная Дама или падшая звезда-проститутка? Поэму "Двенадцать" написал, безусловно, краснокожий. Набоков вроде бы был бледнолицым, хотя и отличался вкусом к сочной реалистической детали. Проза Мандельштама, пожалуй, - образцовый пример бледнолицести в литературе.

Вот, кстати, пример органического и удавшегося превращения русского писателя из бледнолицего в краснокожего - с одновременным движением его от поэзии к прозе: Бунин. Корней Чуковский о нем великолепно написал: это Фет, превратившийся в Щедрина, акварелист, ставший потрясателем основ. Еще из этой давней статьи Чуковского:

Бунин постигает природу почти исключительно зрением... Его степной, деревенский глаз так хваток, остер и зорок, что мы все перед ним - как слепые. Знали ли мы до него, что белые лошади под луной зеленые, а глаза у них фиолетовые, а дым - сиреневый, а чернозем - синий, а жнивья - лимонные? ... Любование, радование зримым - главная услада его творчества... глаз у Бунина гораздо активнее сердца, (и) покуда сиреневые, золотистые краски тешат его своей упоительной прелестью, его сердце упорно молчит.

Чуковский продолжает:

...я говорил о пристрастии Бунина к зрительным образам, о том, что природа наделила его замечатльным, редкостным, почти нечеловеческим зрением. Теперь мы видим, что это не единственный дар, полученный им от природы: наряду с зоркостью он обладает такой же феноменальной, изумительной памятью, без которой он не мог бы воссоздавать в своих книгах столько мельчайших деталей предметного мира, когдла бы то ни было увиденных или услышанных им. Какая бы вещь ни попалась ему под перо,он так отчетливо, так живо - словно в галлюцинации - вспоминает ее со всеми ее мельчайшими свойствами, красками, запахами, что кажется, будто она сию минуту у него перед глазами и он пишет ее прямо с натуры... Заодно с изощреннейшим зрением и редкостно сильной памятью у Бунина обнаружился изумительно чутккий слух.

Чуковский, кстати, резко противопоставил здоровую прозу Бунина современной ему, так называемой, декадентской литературе - и отметил у самого Бунина сознание такой противопоставленности:

Всюду в литературе ему видятся шпагоглотатели, фокусники, жонглеры слов, прелюбодеи мысли, а он в своем убогом Суходоле, в стороне от нечестивого торжища, словно дал себе обет простоты и правдивости.

Вот тут есть некоторая неточность: как раз "Суходол" бунинский далеко не прост, в нем некоторая декадентщинка чувствуется, это отнюдь не так называемый реализм. Это, как сказано другим критиком о другом писателе, натурализм, истончившийся до символа. И возникает колоссальный образ обреченной, пропащей России, неких грозовых канунов, подошедшего вплотную конца. А простую, реалистическую и натуралистическую "Деревню" сколько ни читай - ничего в голове не удерживается, кроме какой-то грязи по ступицу. Единственное, что мне оттуда помнится, - как некий мужик говорит о деревенской красавице: "Чисто кафельная, сволочь".

В общем, получается, одним краснокожим в литературе делать нечего. Здоровых мужиков нужно в арестантских ротах держать, а не в литературе, как советовал Чехов. Такими симулянтами он считал как раз тогда появившихся декадентов. Но, повторяю, без такой симуляции, такого придуривания и юродства в литературе удачи редки. Толстой с Достоевским тоже ведь юродствовали: один притворялся моралистом, а второй вообще православным христианином. (И, замечу в скобках, только два человека в России им не поверили: Константин Леонтьев и Лев Шестов.) Но без такой игры, без масок и их смены обойтись в искусстве нельзя.

Вопрос о бледнолицых и краснокожих становится, таким образом, вопросом о так называемой искренности в литературе. Я хочу еще раз поставить его на примере двух очень знаменитых французов - Камю и, сами понимаете, Сартра.

Вспомним одну черту краснокожих, о которых говорят американцы Филипп Рав и Мичико Кукутани: это их пристрастие к политической повестке дня, прогрессистский идеологизм. По этой линии чрезвычайно резко расходятся и разводятся Сартр и Камю, несмотря на видимо объединяющий их экзистенциализм. Мировоззрительный склад вроде бы один; откуда же столь резкое расхождение в политике? Почему первоклассный, чтоб не сказать гениальный философ Сартр впадал в такие чудовищные политические ошибки - почему его вообще потянуло в политику, занесло на эту галеру? Это ж надо было такое придумать: связаться с коммунистами, со сталинским Советским Союзом в 52-м году - во время процесса Сланского и накануне дела врачей? Откуда вообще у Сартра эта несчастная мысль о необходимости ангажированной литературы - поставленной на служение, взявшей на себя служение?

Эта мысль идет из глубин его философии, его экзистенциализма, его нигилистической онтологии. Само сознание человека - это манифестация ничто, свидетельство бессмысленности бытия и, отсюда, тотальной человеческой свободы. Человек - это существо, посредством которого в мир приходит ничто. В одном месте Сартр говорит: ничто - это обвал бытия, в котором рождается мир. Ибо само по себе, в себе бытие существует лишь как бескачественная сплошность - свалка, громоздящаяся до неба. Философия Сартра стоит и падает вместе с ее методологической предпосылкой - феноменологией Гуссерля, пресловутой эпохЕ - феноменологической редукцией, выносящей за скобки априорные ценностные ориентации. Можно философствовать так, а можно и иначе, никакой последней строгой научности в философии все равно не добьешься. Сартр, в соответствии с установками собственного экзистенциализма, выбрал такой мир, такого себя, ибо сказано: выбирая себя, человек выбирает мир. Но ему стало скучно и одиноко, и он стал стараться это одиночество преодолеть - как в рассказе Хемингуэя некая американская пара старалась иметь ребенка. А для таких духовных вершин существует старый, испытанный способ обретения любви в пустом и бессмысленном мире - народопоклонничество, политическая левизна. Это и можно назвать добровольным превращением бледнолицего в краснокожего. Была своя логика в пути Сартра - диктовавшаяся самим его психологическим складом: в экзистенциализме психология - это и есть антропология, а последняя - самая настоящая онтология, учение о бытии.

Вот короткое, но достаточное объяснение этого сюжета в одной из автобиографических книг Симоны де Бовуар:

Что такое ангажированность писателя? Это следствие разрыва с метафизической концепцией литературы. Но если метафизика, внеположные человеку ценности не сущетсвуют, то достоинство литературы сохранится постольку, поскольку она полностью поставит себя в ситуацию, то есть ангажируется, выберет цель и способ борьбы. Иначе она будет игрушкой - у эстетов и ничем в коммерческом варианте. И если в будущем исчезнет ангажированная литература, то это ознаменует полный крах достойных человека проектов.

А вот что она же пишет о Камю:

Политические и идеологические разногласия Сартра и Камю, существовавшие уже в 45-м, углублялись с каждым годом. Камю был идеалист, моралист и антикоммунист; вынужденный иногда уступать Истории, он старался как можно быстрее уходить от нее; чувствительный к человеческим страданиям, он приписывал их Природе. Сартр с 40 года вел трудную борьбу с идеализмом, старался избавиться от своего первородного индивидуализма, жить в Истории. Камю сражался за великие принципы и обычно избегал конкретных политических акций, которым отдавал себя Сартр. В то время как Сартр верил в истину социализма, Камю все больше и больше защищал буржуазные ценности. "Бунтующий человек" (книга Камю) заявил о солидарности с ними. Нейтральная позиция между блоками сделалась в конце концов невозможной; это заставило Сартра сблизиться с СССР. Камю, хотя он не любил Соединенные Штаты, в сущности стал на их сторону.

Это, конечно, рукоделие открывательницы второго пола, разыгранный фрейшиц перстами робких учениц. Ценности, которые тут названы буржуазными, - это просто-напросто старинный гуманизм, защита неотчуждаемых прав человека, которые французские левые интеллектуалы готовы были принести в жертву молоху Истории - всегда и только с большой буквы. В истории прозревался смысл, которого не находили в бытии. А разница подлинная между Сартром и Камю была вот в чем. Камю тоже видел бессмысленность, абсурдность мира, но он был готов ценить мир вне его смысла. Такое мироотношение Томас Манн назвал бы эротическим. Это и есть точка отсчета и момент истины: женолюб и средиземноморец Камю и сексуально сомнительный Сартр. (Автор монументальной его биографии Анни Коэн-Солаль между делом, как нечто само собой разумеющееся, говорит, что в сексуальном отношении Сартр похож на Поля Гильбера - героя его рассказа "Герострат". В объяснения входить не буду, читайте сами, переведено на русский.) Отсюда идут их политические расхождения: в основе Сартрова радикализма - нелюбовь к миру, ни тому, что в мире, мотивированная его, мира, несовершенством, готовность производить над ним экперименты; а у Камю в основе того "идеализма", о котором пишет Симона де Бовуар, - ощущение телесной ценности мира: моря, солнца, алжирского пляжа, который хорош сам по себе, вне арабов и их проблем. То-то Сартр с товарищами помог решить алжирскую проблему. В Камю есть нечто античное; Сартр - в последней глубине - самый настоящий христианин, причем самого тяжелого - протестантского - извода.

Вот что писал Камю в финале своего "Бунтующего человека":

История Первого Интернационала, в рамках которого немецкий социализм беспрестанно боролся с французским, испанским и итальянским анархизмом, это история борьбы между немецкой идеологией и духом Средиземноморья. Немецкая идеология - наследница христианства, расточившего свое средиземноморское наследие. Это завершение двадцативековой борьбы Истории с Природой.

И теперь, среди всеобщих невзгод, возрождается старая потребность: природа снова восстает против истории... Но юность мира вечно цветет на одних и тех же берегах... мы, уроженцы Средиземноморья, продолжаем жить все тем же светом...

Одержимость жатвой и безразличие к истории, -пишет Рене Шар. - вот два конца моего лука". Замечательно сказано! Если историческое время не совпадает со временем жатвы, то история всего лишь мимолетная и жестокая тень, в которой человеку не отыскать своего удела. Кто отдается этой истории, не дает ей ничего и ничего не получает взамен. А отдающийся времени собственной жизни, дому, который он защищает, достоинству живых --отдается земле и вознаграждается жатвой, семенем для пропитания и новых посевов. ...

В этот час, когда каждый из нас должен напрячь свой лук, чтобы показать, на что он способен, чтобы вопреки и благодаря истории отвоевать то, что ему принадлежит, - скудную жатву своих полей, краткий миг земной любви, - в этот час, когда наконец-то рождается подлинный человек, нам нужно расстаться с нашей эпохой и ее ребяческим исступлением. Тетива натянута, лук скрипит. Напряжение все сильней - и прямая жесткая стрела готова устремиться в свободный полет.

Можно ли назвать этот текст устаревшим? В политических его импликациях - пожалуй. На нынешней повестке дня нет уже вопроса о социализме против Соединенных Штатов. Эта игра поистине не стоила свеч. Но устарело ли и самое противостояние тех двух мировидений, которые в контексте Камю названы немецким и средиземноморским? шире - теоретического концептуализирования бытия и жизненного его осуществления и пресуществления? Или и эта оппозиция снята теми же Соединенными Штатами, где последнее слово цивилизации уживается с цветением природных стихий? Где краснокожие и бледнолицые не только сосуществуют в природе, но и слились в культуре?

И все-таки конечная правота Камю не решает вопроса о самом Сартре. Сартр не был простаком, хотя Эренбург в своих мемуарах и намекал на это. Кстати, из мемуаров Симоны де Бовуар явствует неблаговидная роль Эренбурга в общении его с западными писателями; это было ясно всегда, но она сообщает драгоценные подробности: мы с удивлением узнаем, что Эренбургу нравилась его роль комиссара. Самое смешное, что мемуаристка этим и не возмущается. Вообще ее автобиографические книги чудовищны в отношении всякого коммунизма и советизма. Она, например, пишет: "Сталин умер. Маленков тут же освободил врачей и принял меры к уменьшению напряженности в Берлине" - это про вооруженное подавление танками забастовки строительных рабочих в ГДР. Или: "Казнь Имре Надя была плохой новостью - это могло привести к усилению позиции голлистов". Это то, что некто некогда называл либеральным хамством. Но о Сартре не следует судить по благоглупостям его подруги, хотя он и сам наговорил и написал массу глупостей. При этом он написал все-таки кое-что еще. Мне кажется, что конечное объяснение его игра с эпохой находит в книге о Флобере. Игра не получилась, но в этом сочинении Сартр сумел разгадать природу гения. Писал, например, так:

Чтобы избежать ужасного и цепкого предчувствия своей несостоятельности, художник играет роль , прикидывается Демиургом... Литература - это укрытие для недочеловеков, которые не осознают, что они недочеловеки, и мошенничают, чтобы этого не замечать; ты познаешь боль, поскольку ты захотел быть признанным этими реалистически мыслящими ребятами... правоту которых ты, несмотря на твой важный вид, не можешь не признать. (Писатель) - смехотворный демиург несуществующего космоса.

Писателю дано, однако, другое. Сартр формулирует это в вопросе:

Каким образом безумие одно человека может стать безумием коллективным и, того больше, эстетическим доводом целой эпохи?

Сартр доказывает, что безумие - скажем так: персональная идиосинкразия Флобера - совпала с содержанием эпохи Второй Империи: Флобер и был Второй Империей, был тогдашней Францией. Для Флобера это кажется маловатым, но не мне спорить с французом о французах. Я знаю, однако, что в сущности это верно: гений - не автор эпохи, а ее предмет. Таков в России, в коммунизме Андрей Платонов. Поэт написал: "Всю жизнь я быть хотел, как все, Но мир в своей красе Устал от моего нытья И хочет быть, как я". Сартр в этом смысле был не гением, а имитацией гения: мир оказался не таким, как он. Мир не ошибся так, как ошибался Сартр. Он ошибался и ошибается по-другому.

Столкновение с «передовой цивилизацией» Европы обернулось для североамериканских индейцев катастрофой. Преодолевать ее последствия они начали только в XX веке
П отрепанная штормами флотилия голландской Ост-Индской компании бросила якорь 4 сентября 1609 года — после трех месяцев плавания. Капитан — англичанин Генри Хадсон (Гудзон) — велел определить координаты и готовить шлюпки. 40 градусов северной широты и 73 градуса к западу от Гринвича. В нескольких сотнях метров по правому борту лесистый остров поднимался над морской гладью.
Высадку, однако, пришлось отложить. В полдень корабли голландцев были окружены десятками легких лодок, выдолбленных из стволов деревьев. «В руках у людей были луки и стрелы с наконечниками из заточенных камней. Они выглядели вполне дружелюбно, но одновременно выказали склонность к воровству» (из записок Гудзона). Шестого сентября перед рассветом пятеро моряков тайно пересекли пролив между кораблями и устьем реки, впоследствии названной Гудзоном. Но алгонкины-часовые подняли шум, «наших молниеносно атаковали, и одному из них, Джону Колману, всадили в горло стрелу» (из бортового журнала). Так закончился первый визит белых людей на Манхэттен.
Позже этот сценарий знакомства тысячи раз повторился на просторах Северной Америки. Сначала «соблюдали дистанцию». Старались разгадать намерения друг друга. Потом сходились, демонстрируя дружелюбие. А при малейшем движении, в котором можно было усмотреть угрозу, коварно убивали новых друзей. Но у европейцев были волшебные палки, разящие на расстоянии…
Кочевники с Великих равнин и граждане Натчезского государства на Миссисипи, собиратели дикого риса у Великих озер и пуэбло, одурманивающие себя соком кактуса, — все они были обречены. Хотя, по разным данным, к началу XVII века от арктических островов до границ вице-королевства Новая Испания жили от 5 до 12 миллионов индейцев.
Южнее этих границ уже больше ста лет кипела бурная колониальная жизнь. От Буэнос-Айреса до Рио-Гранде не смолкал стук заступов на рудниках. Золото рекой текло через океан. Тонны его оседали на морском дне, тонны попадали а руки французских и английсюп пиратов. Азарт к дальнейшим завоеваниям у испанского короля убавился. Зачем искать новые земли, если богатства уже известных неисчерпаемы?.. Но людям молодым и горячим слава Кортеса не давала спать спокойно. Поверив рассказам индейцев о «семи городах Сиболь: из золота и драгоценных камней, испанцы организовали несколько экспедиций на север.
Миф о Сиболе рассеялся как дым. Франсиско де Коронадс: 1540 году прочесал пустыни от Аризоны и Нью-Мексико, где обнаружил развитую, но отнюдь не богатую золотом цивилизацию пуэбло. Впрочем, Коронадо все же вошел в историю. Благодаря ему племена юго-западных прерий избежали истребления, которому подверглись, скажем, муиски в Колумбии. Конкистадор велел составить декларацию о поголовном переходе индейцев в католичество. Затем вызвал к себе старейшин пуэбло и заставил каждого начертить на акте крест. Вожди нарисовали две линии, не понимая толком, зачем. Но это спасло их народы. В дальнейшем к «истинным христианам» пуэбло бледнолицые относились почеловечески. Хопи, дзуни и другие народы Аризоны по сей день сочиняют песни в честь «справедливого вождя» дона Франсиско.
Ритм колонизации тем временем учащался. В 1607 году британцы основали на востоке материка Джеймстаун. В 1608
году на северо-востоке французы заложили Квебек. Границы Новой Испании «поползли» на север — центром этих владений стал Санта-Фе (1610). Захватывая и обустраивая свои заокеанские колонии, Франция, Испания и Англия преследовали разные цели.
В Новой Франции в первую очередь были заинтересованы нормандские и бретонские купцы. Их специализацией была торговля мехами. В погоне за пушниной французы раньше всех пересекли Америку — от устья реки Святого Лаврентия, через Великие озера и вниз по Миссисипи, где вскоре основали город Новый Орлеан. В отличие от французов испанцы, обосновываясь в Северной Америке, создавали колониальную инфраструктуру, развивали сельское хозяйство и скотоводство, рыли каналы, открывали рудники. Индейцы в этой системе обрабатывали землю, прислуживали иноземным хозяевам, пасли скот, выполняли тяжелую работу.
Справедливость требует признать, что обращение с аборигенами в испанских владениях было гораздо мягче, чем в британских и французских. Отцы-иезуиты не только насильно крестили туземные семьи, но и обучали детей грамоте, ремеслам, не давали умереть с голоду, открывая амбары в неурожайные годы. А офицеры и солдаты испанской короны «голосовали сердцем» — сплошь и рядом женились на индианках. Отсюда такое обилие метисов на юго-западе США (в Новой Англии смешанных браков практически не случалось).
Выиграли схватку, однако, британцы. Можно сказать — они задавили соперников числом. Борьба династии Стюартов с пуританизмом «выдавила» с Альбиона в Новый Свет множество англичан. Французам, лишенным стимула к массовой эмиграции, не удалось удержать свои позиции на столь обширных территориях. Парижский договор 1763 года, подорвал их колониальную империю: Канада и вся восточная часть Североамериканского континента, вместе с индейскими племенами перешла в руки англичан. Существует множество противоречивых рассказов об отношениях краснокожих с «красными мундирами». С одной стороны, все с малых лет знают Кожаного Чулка — друга индейцев и Последнего из могикан — друга англичан. А американским детям рассказывают идиллические истории о любви Джона Смита и индейской «принцессы» Покахонтас, и о том, как
появился в календаре День благодарения (власти Вирджинии вернули индейцам украденный урожай). С другой стороны — в архивах хранятся приказы военного командования сжигать целые селения за убийство одного англичанина. Заскучавшие британские офицеры развлекались, устраивая облавы на «дикарей». Всякое случалось.
Но в отличие от испанцев англичанам в принципе не были нужны сами индейцы — только их земля. Мир управляется теперь с территорий, некогда принадлежавших гуронам, алгонкинам, ирокезам. Но самих индейцев здесь давно нет. Остатки измученных эпидемиями племен востока США в 1830 году были высланы за Миссисипи. А вскоре в словаре самой демократической страны мира появился новый термин — индейская резервация.
Почти на столетие мир как бы забыл о коренных американцах. С «героических» времен покорения Запада жизнь на индейских территориях никого не интересовала. Только в 1920-х годах, когда «дикари» наконец официально получили статус граждан США, мир с удивлением вспомнил: оказывается, индейцы существуют на самом деле, а не только в приключенческих романах.
Мари-Элен Фрэссе
Демократы были и есть самыми опасными врагами человечества ибо жажда наживы превратила их в нелюдей и моральных уродов. Одна война в Ираке из-за нефти чего стоит на их руках тысячи смертей. Но это все лирика, а мы тут просто весело путешествует и по истории в том числе.

В 1643 году в Новом Свете произошло важное событие - английские колонии Массачусетс, Плимут, Коннектикут и Нью-Хейвен для борьбы против индейцев объединились в "Соединённые колонии Новой Англии" или "Конфедерацию Новой Англии". Это стало первой попыткой объединения английских колоний в Америке - зародышем Соединённых Штатов...

Рис. tomatoz.ru

Когда европейские переселенцы начали осваивать американский континент, по всей Европе католики воевали с протестантами. На то были важные причины (по крайней мере, не менее важные, чем те, из-за которых воюют сейчас).

В Средние века в Европе ещё не сложились нынешние большие нации. Например, Французское королевство населяли бретонцы, овернцы, гасконцы, провансальцы и прочие народы. Однако население Европы жило под присмотром единой (римско-католической) христианской церкви. Только попы и монахи умели читать и писать, только они знали, как правильно молиться Богу и, вообще, как правильно жить. Поэтому все люди платили церкви десятую часть доходов. Большинство привыкло к такой жизни и перемен не хотело.

Между тем были и такие жители больших королевств (в XVI-XVII веках), кто почувствовал себя не просто христианином, а прежде всего человеком своей нации - французом, чехом, немцем, англичанином… Им не нравилось, что какой-то Папа Римский решает за них, как им молиться. Тем более они не желали отдавать Риму свои денежки. Таких людей именовали протестантами (во Франции их звали гугенотами, а в Англии - пуританами).

Некоторые протестанты выступали не только против Папы. Им взбрело в голову, что королей тоже надо приструнить. Они хотели не только по собственному разумению Богу молиться, но и решать, какие платить налоги. Словом, споры шли о том, как жить дальше.

Во Франции войны католиков с протестантами оказались особенно кровавыми, а поскольку гугенотов было меньше, некоторые из них бежали от католических королей в Америку. Короли против их переселения не возражали: кто-то же должен осваивать новые земли, так почему бы не протестанты?

В 1608 году французы основали на реке Сен-Лоран (Святого Лаврентия) поселение Квебек, ставшее центром колонии Новая Франция (в наши дни - одна из провинций Канады).

Опорой папства была Испания, захватившая едва ли не полмира. Поэтому врагов Испании так и подмывало «насолить» католической церкви. В Англии ещё король Генрих VIII, отец королевы ЕлизаветыI, перестал признавать власть Рима. Но и протестанты ему не нравились: излишне были самостоятельными. Короли таких не любят. Поэтому Генрих VIII организовал собственную церковь - англиканскую, а себя назначил её главой. Ему так было удобнее.

Король Джеймс (Яков), сменивший на английском престоле Елизавету I, дружил с Испанией и сильно притеснял пуритан. Им запрещали проводить собрания, заставляли посещать англиканские церкви. Тех, кто не соглашался, называли сепаратистами.

Одну сепаратистскую общину в селении Скруби, в графстве Ноттингем, возглавлял почтмейстер Уильям Брюстер. В 1607 году его выгнали из почтмейстеров и вызвали на допрос в Высокую комиссию (английский аналог инквизиции). Брюстер в Лондон не поехал. Он посадил единоверцев на корабль, и ночью они бежали в Нидерланды - страну, уже освободившуюся из-под власти Рима.

Поселились эмигранты в городе Лейдене. Здесь их никто не преследовал. Но молодёжь постепенно отдалялась от родительской церкви: юноши шли в солдаты, девушки выходили замуж за местных парней. И тогда взоры наставников обратились к Америке. Обязавшись семь лет отрабатывать переезд, лейденские «святые» 6 сентября 1620 года на перегруженном корабле «Мэйфлауэр» покинули английский порт Плимут. Ветеранов из Скруби среди них было только трое - Уильям Брюстер, его жена Мэри и их воспитанник Уильям Бредфорд.

Высадившись на американском берегу, они обнаружили, что находятся на острове. Неподалёку была удобная бухта, в ручьях - хорошая питьевая вода. Путешественники начали строить посёлок, который назвали Новый Плимут. День их высадки - 21 декабря по новому стилю - в США сейчас отмечают как День отцов-пилигримов.

Колонисты установили дружеские отношения с вождём соседнего индейского племени вампаноагов Масасойтом. Это был очень сильный человек, высокий, немногословный, с серьёзным выражением лица. Когда на вампаноагов напало враждебное им племя наррангасетов, колонисты пришли им на помощь. В 1628 году плимутцы выкупили у компании права собственности на колонию и зажили по своему разумению.

ПЕРВЫЕ ИЗ МОГИКАН

Поняв, что Америка не Индия, переселенцы стали называть настоящую Индию Восточной (Ост-Индия), а Америку - Западной (Вест-Индия). Европейские мореплаватели тем не менее надеялись отыскать в американских землях пролив, по которому можно было бы доплыть до настоящей Индии, а там и до Китая и Японии. В 1609 году капитану Гудзону, служившему в голландской Ост-Индской компании, показалось, что он нашёл такой пролив. Но это оказалась всего лишь река, которую позже назвали его именем - Гудзон.

Там, где позже на нескольких полуостровах и островах в устье Гудзона вырос Нью-Йорк, в те времена жили небольшие индейские племена. Все они платили дань мохаукам, входившим в Ирокезскую лигу (о ней рассказывалось в предыдущем номере журнала). Капитан Гудзон угостил индейских вождей неизвестными им крепкими напитками, и они разрешили ему построить торговый склад на острове, называвшемся Манахата (или Манахутан, или Манахэттан, или Манхэттен - толком никто не знает). Вскоре рядом со складом компания заложила укрепление - Форт-Нассау.

У прибрежных индейцев было мало пушнины, и голландцы торговали в основном с могиканами (это слово означает «волки»). Племя могикан состояло из пяти крупных кланов, живших в укреплённых селениях на холмах, в верхнем течении реки Гудзон. Мохауки позавидовали выгодному бизнесу могикан и напали на них. Война совершенно парализовала торговлю. К тому же весной 1617 года река Гудзон вышла из берегов и затопила Форт-Нассау. Голландцам пришлось перебираться на другое место. Но на следующий год они вернулись и помирили могикан с мохауками. Вскоре в устье реки Коннектикут появился Форт-Гуд-Хоп.

Для торговли с Америкой голландские власти учредили Вест-Индскую компанию, к которой перешли права на манхэттенскую колонию. Летом 1624 года тридцать семей голландских переселенцев из Амстердама заложили на месте современного Олбани, подальше от беспокойных мохауков, Форт-Оранж. Так возникла провинция Новые Нидерланды. А в следующем году директор Вест-Индской компании Виллем Верхулст основал на острове Манхэттен посёлок.

ПОКУПКА МАНХЭТТЕНА

Однако голландцы ещё не чувствовали себя уверенно в новых владениях (в отличие от католиков-испанцев, которые считали, что земли в Америке им подарил Папа Римский). Протестанты-голландцы полагали, что американская земля принадлежит её коренным жителям - индейцам. Кто хотел поселиться в Америке, должен был представить голландскому правительству документ, что индейцы на это согласны.

Следуя этому правилу, Питер Минюйт, губернатор Новых Нидер-ландов, в 1626 году заплатил индейцам за территорию острова Манхэттен мешок бус и рыболовных крючков: всё вместе стоило около 60 гульденов. Кто-то посчитал, что в ХХ веке этот подарок стоил бы 24 доллара. И теперь во всех книжках написано, что Минюйт купил Манхэттен за 24 доллара. Но доллар тогда стоил гораздо дороже, чем сейчас; по нынешним ценам это будет долларов пятьсот - семьсот. В любом случае голландцы не прогадали. Сейчас эта земля оценивается в 50 миллиардов долларов. Да и тогда было ясно, что дело выгодное: за один 1626 год Вест-Индская компания наторговала в тех местах на 25 тысяч гульденов.

Голландцы, которые всю жизнь занимались торговлей, считали, что они Манхэттен купили и земля теперь принадлежит им. А индейцы вообще не понимали, как это можно - покупать и продавать землю, на которой живут люди (вот перерезать население или прогнать - это другое дело). Они думали, что Минюйт подарил им всякие ценные вещи просто по дружбе. Другие тамошние обитатели, раританы, таким манером пять раз продавали остров Стейтен-Айленд разным покупателям. Самое же смешное, что Минюйт выкупил Манхэттен не у его обитателей, а у племени канарси, жившего в районе современного Бруклина.

Словом, будь тогда в Америке столько адвокатов, сколько сейчас, Минюйта затаскали бы по судам. Но по тем временам это была вполне честная сделка. В том же 1626 году посёлок на Манхэттене, возникший на месте будущего Нью-Йорка, получил статус города и имя - Новый Амстердам. Появились голландские названия: Стейтен-Айленд («Остров Штатов») назван в честь голландского парламента, или Генеральных штатов, Бруклин и Гарлем - в честь голландских городов, Бронкс - по имени поселенца Йонаса Бронка.

Вест-Индская компания стремилась побыстрее заселить свои американские владения. Каждый, кто привозил в Новые Нидерланды из Европы пятьдесят человек моложе пятидесяти лет, получал звание «патрон» и право занять на выбор землю вдоль реки Гудзон длиной в шестнадцать миль и «так далеко вглубь, как позволяют местные условия». Патроны распоряжались всеми делами колонии, вершили суд, командовали ополченцами, а остальные поселенцы присягали им на верность. Первыми патронами стали акционеры самой компании, в том числе один из её директоров Килаин ван Ринсеелер. Сам он в Америку не поехал, но его сыновья захватили огромную территорию по обоим берегам реки.

НЕСОЕДИНЁННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ

В следующие годы на восточном побережье Северной Америки важные события следовали одно за другим.

В 1628-1629 годах на севере Новой Англии появились колонии Мэн (точнее, Мэйн - «Главная») и Нью-Хэмпшир (по названию английского графства Хэмпшир, откуда был родом её основатель, Джон Мейсон). К этому времени мохауки в ходе новой войны оттеснили могикан на западный берег Гудзона.

В 1630 году семнадцать кораблей доставили тысячу пуритан в залив Массачусетс (это название означает «Около большого холма» - рядом собирался на холме совет индейских племён). Так появилась колония Массачусетс с центром в посёлке Бостон. Поселенцы Массачусетса, среди которых было много образованных людей, основали школу. В 1638году умиравший от туберкулёза священник Джон Гарвард завещал ей 700 фунтов стерлингов и четыре тысячи книг - целое состояние по тем временам! Поэтому школу назвали Гарвардским колледжем. (Ныне это одно из самых известных учебных заведений, Гарвардский университет, находящийся в городе Кембридж, штат Массачусетс.)

В марте 1634 года англичане (в основном католики) заложили к северу от реки Потомак поселение Сент-Мэрис, названное в честь Богородицы Девы Марии и королевы Генриетты-Марии. Между Новыми Нидерландами и Вирджинией возникла колония Мэриленд.

В 1636 году у Наррангасетского залива появилось поселение Провиденс («Провидение», то есть «Божественная воля»). Впрочем, эту колонию вскоре стали называть по близлежащему острову Род-Айленд («Остров Родос»).

Питер Минюйт после ухода с поста губернатора Нового Амстердама привёз в Америку группу шведов и 29 марта 1638 года основал в бухте Делавэр форт Кристина. Так между Мэрилендом и Новыми Нидерландами появилась Новая Швеция. А спустя буквально несколько дней, 15 апреля, ещё одна группа английских пуритан основала на западном побережье реки Коннектикут поселение Нью-Хейвен («Новый рай»).

В 1640-1641 годах англичане стали теснить голландцев, устроив две колонии рядом с ними, на востоке Лонг-Айленда. Приезжавшие из Голландии фермеры селились в устье Гудзона - в Бруклине, на Лонг-Айленде, на Стэйтен-Айленде, в купленном у роккавеев Квинсе.

Чтобы индейцы не мешали, приезжие их спаивали, а землю вверх по Гудзону просто захватывали. Недовольство индейцев накапливалось, и война могла вспыхнуть в любой момент. Первым серьёзным столкновением стала так называемая Свиная война. Она началась в 1640 году из-за того, что скот белых людей пасся совершенно свободно, часто забредал на индейские поля и портил их. Когда у одного из фермеров пропало несколько свиней, подозрение пало на живших поблизости индейцев. И началось: поджоги, убийства и всё то, что именуется войной.

Лишь в августе 1645 года голландцы при посредничестве могикан заключили мир с индейцами.

В 1650 году англичане и голландцы поделили Лонг-Айленд пополам: восточная часть отошла к Новой Англии, западная - к Новым Нидерландам. Голландская часть Лонг-Айленда из-за войны совсем обезлюдела: одни индейцы бежали к англичанам, другие ушли на Стэйтен-Айленд и в Нью-Джерси. На опустевших землях стали селиться голландцы. В следующее десятилетие белое население Новых Нидерландов увеличилось с двух до десяти тысяч человек.

Несколькими годами раньше произошло очень важное событие. Английские колонии Массачусетс, Плимут, Коннектикут и Нью-Хейвен для борьбы против индейцев объединились в «Конфедерацию Новой Англии». Это стало первой попыткой объединения английских колоний в Америке. Или - зародышем Соединённых Штатов.

А. Алексеев , историк

Раздел "Авторы" является площадкой свободной журналистики и не модерируется редакцией. Пользователи самостоятельно загружают свои материалы на сайт. Мнение автора материала может не совпадать с позицией редакции. Редакция не отвечает за достоверность изложенных автором фактов.

Распространение материалов разрешено только со ссылкой на источник.

Томек вскрикнул от боли, но ни на секунду не потерял сознания. Срываясь с обрыва, Томек крепко прижался к противнику. Получилось так, что индеец очутился под Томеком, тем самым защитив его от прямого удара о скалу. Томек почувствовал только страшную боль в руках, которыми он обхватил индейца. Спустя некоторое время он с усилием высвободил свои окровавленные руки, все в ранах и ссадинах. Попытался было распрямить пальцы - и зашипел от боли. К счастью, это были только поверхностные раны, о которых он тут же забыл, взглянув на лежавшего без движения индейца.

Томек встревоженно наклонился над ним. Навах потерял сознание. Узкая струйка крови сочилась из-под лежащей на камне головы наваха. Томек осторожно приподнял ее. Кожа на затылке была глубоко рассечена, заплетенные в косички волосы ослабили удар - череп, кажется, не поврежден. Томек внимательно осмотрел покрытое ссадинами тело краснокожего, но не нашел серьезных повреждений. Только правая щиколотка утратила свою форму из-за раздувающейся опухоли.

Томек быстро стянул с себя остатки рубашки и разорвал ее на полосы. Одной из них он перевязал кровоточащую рану на голове индейца, а потом принялся бинтовать опухшую щиколотку. Индеец глухо застонал.

"Видишь, до чего ты довел! - буркнул про себя Томек. - Какого черта захотелось тебе убивать меня?"

Индеец продолжал лежать без движения, и Томек стал лихорадочно соображать, как помочь раненому противнику. Обратно не взобраться - отвесная, десятиметровая стена, а спускаться надо по крутому, усеянному камнями склону.

Недолго раздумывая, Томек принял решение. Он взвалил индейца на правое плечо, так чтобы голова его лежала на спине, а ноги на груди, и осторожно ступил на склон.

Сходить было нелегко. С трудом удавалось найти надежную опору. Томек то скатывался вместе с каменистой осыпью, то падал на колени, и наконец почувствовал, что изнемогает. Пришлось несколько раз присесть и перевести дух. Индеец, неподвижно лежавший на его плече, с каждым шагом становился тяжелее. Но Томек не думал о себе, не обращал внимания на усталость и раны. Стиснув зубы, он шел и шел, сосредоточенно прислушиваясь к дыханию раненого противника. Благодаря чудовищному усилию, в конце концов он очутился у подножия горы.

Здесь Томек положил индейца на землю. Отыскал большой яйцевидный кактус, срезал с него колючки, отделил от толстого ствола и принес к лежавшему на земле наваху. Разрезать кактус было делом одной минуты. Добыв сочную мякоть, он принялся выжимать из нее сок на лицо индейцу.

Прошло довольно много времени, пока лицо наваха не дернулось судорожно от боли. Он раскрыл глаза, но, увидев над собой лицо Томека, быстро опустил веки. Казалось, он снова потерял сознание, но нет, опять взглянул - уже осмысленно, и, наконец, открыто впился взглядом в лицо бледнолицего врага.

Ну, вот ты и очнулся, - сказал Томек, пытаясь улыбнуться.

Ты победил меня, так не щади, добей! - шепнул навах.

Какой это злой дух в тебя вселился! - вскипел Томек. - То ты без всякого повода пытаешься меня убить, то теперь меня самого хочешь превратить в трусливого убийцу!

Шериф Аллан послал тебя следить за мной...

Что за чепуха! - воскликнул Томек. - Никто меня не посылал следить за тобой, и я тебя вовсе не победил. Я просто хотел посмотреть на мексиканскую сторону, потому и взобрался на эту одинокую вершину. На тебя я наткнулся чисто случайно. Не знаю, с чего ты напал на меня, видимо причина есть, если уж дрались, как два петуха. Мы упали с обрыва и ты ударился головой о камень. Вот как выглядит эта моя "победа".

Но ведь ты живешь у шерифа Аллана, - с горечью повторил навах, пытаясь заглянуть Томеку в глаза.

Если ты знаешь, что я живу у Аллана, то должен знать и то, что живу я там всего лишь несколько дней. Я приехал из далекой заморской страны за этой молодой сквоСкво (англ. squaw) - женщина на языке индейцев. , с которой вместе должен поехать в Англию.

Угх! Значит ты и в самом деле не принадлежишь к людям шерифа!?

У меня с ними ничего общего, - заверил индейца Томек. - Но давай лучше подумаем, как тебе помочь? К несчастью, ты крепко пострадал во время падения.

Значит, мой бледнолицый брат не янкиЯнки - житель Новой Англии в США. В более широком значении вообще житель северных Штатов, а иногда любой белый, рожденный в США. ?

Нет, я поляк, моя родина находится далеко за большой водой, - пояснил Томек, довольный, что навах назвал его "бледнолицым братом".

Угх! И впрямь злой дух затуманил мне глаза, чтобы я не видел правду. Надо быстро исправить ошибку, может быть, еще не поздно... - лихорадочно говорил навах, пытаясь подняться на ноги, но тут же покачнулся и упал бы, если бы Томек не поддержал его в последний момент.

Ты с ума сошел!? У тебя же нога вывихнута! - возмутился белый юноша.

Помоги мне взобраться на вершину горы, дорога каждая минута! - ответил индеец, опираясь на руку Томека.

Здесь нам не взобраться - возразил Томек. - Лучше обойти гору кругом, до тропы...

Если мой бледнолицый брат хочет убедить меня, что наша встреча была случайна, то... поможет мне как можно скорее взобраться на вершину горы, - нетерпеливо ответил навах.

Ну-ну! Что ж, попробуем!.. - вздохнул Томек, с опаской посмотрев на крутой склон.

Шаг за шагом карабкались они по косогору. От усилия и боли лицо молодого наваха побледнело и покрылось испариной. То и дело он спотыкался и падал, хотя Томек изо всех сил поддерживал его. Не обращая внимания на острую боль, волоча по земле вывихнутую ногу, индеец упорно отказывался передохнуть - он спешил на вершину горы.

Томек уже почти выбился из сил; ноги подгибались, рот с трудом ловил воздух, а ведь они проделали всего полпути. Но индеец, видимо, знал здесь каждый кустик; вместо того, чтобы взбираться на гору напрямик, он выбрал дорогу наискось, находя неизвестные Томеку удобные проходы. И вот уже выступ, на который они упали с вершины, в нескольких десятках метров справа.

Индеец все больше выказывал тревогу. Неожиданно он присел на склоне. Заслонив ладонью глаза от солнца, он долго всматривался в расстилавшуюся перед ними волнистую прерию.

Угх! Есть, есть, вон там, на востоке! - воскликнул он, указывая рукой.

Томек напряг зрение. Вдали, на небольшом возвышении, он увидел всадника, глядящего на вершину горы. Молодой навах замахал руками, громко закричал на неизвестном Томеку языке, но таинственный всадник стоял неподвижно, словно каменное изваяние. Слишком далеко было до него, чтобы он мог услышать этот крик. И видеть их он не мог - на темно-зеленом фоне склона. Томек понял, что если бы навах находился сейчас на вершине, на обломке скалы, всадник прекрасно бы видел его на фоне светлого неба.

Он не может нас ни увидеть, ни услышать, - крикнул Томек, обращаясь к своему спутнику.

Выстрели вверх из револьвера! Он наверняка услышит выстрел! - откликнулся навах. - Скорей, скорей! Смотри, он уезжает!

И впрямь, всадник уже стал спускаться с холма; скакун его все быстрее устремлялся к границе Соединенных Штатов.

Стреляй! - закричал навах, хватая Томека за руку.

Томек хотел достать револьвер, но так и не нащупал рукоятку, - кобура была пуста.

Я потерял револьвер, наверно, он выпал из кобуры, когда мы дрались! - воскликнул он.

Ищи скорей - или я опозорен! - с отчаянием взмолился индеец.

Томек, словно у него появились свежие силы, бросился к скале, где он предполагал найти потерянный револьвер. Спотыкаясь, ползя на четвереньках, он добрался до основания большого обломка скалы. Вытянув руки, попытался ухватиться за его край, но даже встав на цыпочки, не смог дотянуться. Он был слишком измучен, чтобы взбираться по почти отвесной скале, и решил найти проход, где он спустился, неся на плечах бесчувственного индейца. Наконец, это удалось и он очутился на верху скалистого обломка.

После коротких поисков он увидел свой черный револьвер на щебне, покрывавшем склон. С торжествующим криком схватил он оружие, но к несчастью ствол был забит землей. Пока Томек прочистил его шомполом, всадник ветром мчавшийся по прерии, очутился напротив одинокой вершины. Томек поднял револьвер и выстрелил пять раз подряд. Но, увы, таинственный всадник не услышал выстрелов. Как раз в этот момент он скрылся за поворотом горы, заглушившей эту пальбу.

Томек понял, что ничем больше не может помочь. Чтобы не терять времени он не стал перезаряжать револьвер, а сунул его в кобуру и направился помочь индейцу, взбиравшемуся по склону горы.

Стойкость молодого наваха, его упорство, с которым он карабкался наверх, вызвали уважение Томека.

Томек был сообразительным парнем. Он не сомневался, что индеец очутился на одинокой горе для того, чтобы встретиться с таинственным всадником. И встреча, надо думать, была важная, если он кинулся в смертельную схватку, предположив, что Томек выслеживал его по приказанию шерифа Аллана.

Немало потребовалось времени, пока они добрались до вершины. Индеец просто изнемогал. И рана на голове, и вывихнутая нога причиняли немалую боль, но он делал вид, будто не обращает на это никакого внимания. Видимо, все время думал только о таинственном всаднике, потому что не успели они очутиться на вершине, как он сразу бросился к северному ее краю, откуда хорошо была видна прерия на американской стороне.

Томек и навах напрягали зрение, высматривая всадника. Однако его нигде не было видно. Индеец еще больше помрачнел. Наконец он прервал молчание:

Может ли мой белый брат найти ружье?

Сейчас. Наверное стоит у скалы. Пусть мой краснокожий брат подождет меня здесь, - ответил Томек.

Ружье было на месте. Томек нашел его легко. Это было старое, уже довольно изношенное оружие. Томек тщательно его осмотрел; он знал, что неказистые на вид ружья траперов и краснокожих отличаются иногда большими достоинствами. На длинном стволе ружья виднелись насечки. Так по обычаю Дикого Запада отмечалось число убитых врагов. Томек посчитал насечки. Их было тринадцать подряд, потом, поодаль еще четыре.

Индеец был слишком молод, чтобы все насечки на стволе ружья относились к его победам. Вероятно, унаследовал ружье от прославленного воина. Но уже то, что молодой навах имеет такое ружье, доказывает, что среди своего племени он человек не простой.

Придя к этому выводу, Томек решил внимательно присмотреться к наваху. Возвращался он осторожно, прячась за обломками скал, и смог подойти к наваху незаметно. Индеец сидел на земле и, опершись локтями о колени, уткнулся лицом в ладони.

Томек изумился - неужели краснокожий плачет? Невероятно. Слезы никак не вязались с его мужественным поведением. И все же Томек не ошибся: из-под судорожно прижатых к лицу пальцев текли слезы. Навах плакал. Были ли это слезы боли, или отчаяния, или разочарования? Этого Томек знать не мог, но он понял, что подглядывать за человеком в минуту его слабости неблагородно. Он осторожно отступил назад и только спустя какое-то время вторично вернулся к спутнику.

Сидя на земле, индеец поправлял волосы, растрепавшиеся во время борьбы. Рядом лежал обрывок рубахи, которым Томек перевязал ему рану. На лице индейца уже не было видно волнения, так прекрасно он владел собой. Увидев Томека, он произнес:

Мой белый брат нашел ружье. Хорошо. Мне уже пора. я должен спешить.

Томек положил ружье рядом с краснокожим и сказал:

Ты плохо сделал, мой краснокожий брат, что снял с головы повязку. Из раны еще идет кровь.

Навах посмотрел на него. Долго вглядывался он в глаза белого юноши, но, видимо, так и не обнаружил в них хитрости или коварства, потому что грустно улыбнулся и ответил:

Краснокожие больше всего нравятся бледнолицым тогда, когда их кости белеют в прерии. Все индейцы для бледнолицых - паршивые собаки, цепляющиеся за землю, которую хотят иметь белые. Навахи, апачи и сиу умеют биться с врагами. Я - навах. И если кто-нибудь из белых или краснокожий полицейский, служащий у белых встретил бы меня, раненого, в прерии, то доставил бы к шерифу как человека, подозреваемого в нападении. Я сказал это потому, что ты, мой брат, приехал сюда из-за большой воды, чтобы взять с собой белую скво и скоро уедешь с ней на свою родину.

Я уже много раз слышал, как подло ведут себя белые люди с индейцами, но никак не думал, что среди вас нашлись предатели, служащие угнетателям. Ведь американская земля принадлежит вам, это ваша родина.

Мой брат так же молод, как я, но МанитуМаниту - бог индейцев одарил его большим умом. Мой белый брат должен уже сидеть в совете старейшин своего племени. Если бы все белые говорили и поступали так, как ты, то индейцам никогда не пришлось бы выкопать военный топор, выступая против них. Увы, даже не все индейцы понимают, что надо держаться сообща. Нашлись и предатели. Сущие паршивые краснокожие собаки!

Я понимаю тебя, потому что моя страна тоже не знает свободы. И у нас немало предателей. Но надо подумать о твоих ранах. Давай подложим кусок рубашки под повязку, из-за которой торчат перья. Подожди, я тебе помогу! Вот так! Теперь хорошо. А ногу, ее мы сейчас вправим и перевяжем.

Томек ловко вправил вывих и перевязал ногу обрывками рубашки. Несмотря на боль, индеец над чем-то задумался, но лишь после длительного молчания выразил свое опасение:

Мой белый брат живет у шерифа Аллана, и если он вернется израненный и в изорванной одежде, шериф наверняка станет спрашивать, что случилось. Что мой брат ответит?

Прежде всего я постараюсь, чтобы Аллан меня не увидел таким. Потом вызову из дома моего приятеля, боцмана Новицкого, и попрошу его принести мне свежую рубашку.

Ты говоришь о белом мужчине высокого роста, который тоже живет у шерифа?

Ты видел боцмана Новицкого? Когда? - вопросом на вопрос ответил Томек, подозревая, что навах следил за всеми обитателями ранчо Аллана.

Я работаю у шерифа ковбоем.

Ах, вот как выглядит дело! - улыбнулся Томек. - Значит мы вместе можем вернуться домой.

Нет, я со стадом нахожусь на ближайшем пастбище. Если шериф увидит нас вместе, он легко обо всем догадается. А как ты объяснишь свой необычный вид другу?

Об этом не беспокойся. Скажу, что упал с лошади на колючий кактус. Боцман Новицкий добрый товарищ - никогда не задает больше вопросов, чем надо.

А малая белая скво? - не унимался индеец.

Если ты думаешь о Салли, то можешь быть совершенно спокоен. Она поверит всему, что я скажу, а ее мать - это сама доброта и любит меня. Они живут в далекой стране, которая называется Австралия. Их ферма находится в прерии на опушке огромного леса. И вот как-то маленькая скво заблудилась в этом лесу. Все окрестные фермеры не могли ее найти. Мне же повезло. Случайно нашел ее, она вывихнула ногу, как ты сейчас, и не могла одна вернуться домой. И она, и ее мать сделают все, что я попрошу. Не беспокойся ни о чем.

Зачем мой белый брат ездит по разным далеким странам?

Мы с отцом и двумя его друзьями ловим диких животных и продаем в Европу. Этих животных можно потом видеть в специально для этого подготовленных местах.

Угх! Красный Орел уже слышал о таких людях, которые ловят диких животных.

Ого, у моего брата красивое имя, - заметил Томек. - Могу я называть моего брата Красным Орлом?

Все меня так зовут, - ответил навах. - А теперь идем к нашим лошадям.

Красный Орел не должен тревожить больную ногу. Я тебя понесу на спине. Бери оружие и садись, - предложил Томек.

После краткого колебания индеец сел Томеку на закорки, и они двинулись вниз по склону. Несмотря на всю силу и выносливость Томека, ему после всех сегодняшних передряг пришлось несколько раз передохнуть, прежде чем они добрались до лошадей. Мустанг наваха сразу же почувствовал людей - стал фыркать и бить копытами о землю. Навах свистнул. Мустанг заржал и успокоился.

Когда Томек подошел к лошади, индеец слез с его спины, отвязал конец лассо от ветви, не выпуская из рук ружья, схватился за длинную гриву мустанга и ловко вскочил на него.

Пусть мой белый брат сядет сзади меня, - предложил он.

Не стоит. В нескольких шагах отсюда мой конь, - ответил Томек.

Он нашел свою лошадь, вскочил в седло, и они быстро съехали с горы на широкую равнину. Молча шли галопом. Только спустя полчаса навах осадил коня.

Здесь наши пути расходятся, - сказал он. - Ты, мой белый брат, поедешь на северо-запад, а мне надо прямо на север, на свое пастбище.

А когда Красный Орел приедет на ранчо Аллана? Я хотел бы кое о чем поговорить, - сказал Томек.

Постараюсь вскоре встретиться с моим белым братом.

Буду ждать. До свидания!

Томек дружески помахал рукой и повернул коня к ранчо.

Индеец неподвижно сидел на мустанге, чуть подавшись вперед, держа в обеих руках длинное, с насечками, ружье. Как только белый немного отъехал, указательный палец индейца дотронулся до курка.

"Только мертвые не выдают тайн", - подумал навах, вскидывая ружье к плечу.

И он был готов выстрелить, как вдруг вспомнил, что белый даже не спросил его о таинственном всаднике.

"Ведь это же я хотел его убить, а он не только не воспользовался победой, но помог мне, как другу. Этот белый ничего не знает о Черной Молнии, и, значит, не может нас предать".

Навах медленно, с видимым облегчением опустил ружье и прошептал:

О великий Маниту! Я ненавижу белых и готов погибнуть в борьбе с ними. Но я не могу убить человека, который поступил со мной так великодушно.

Вожди индейских племен лакота провозгласили себя независимой от Соединенных Штатов страной

Иронии нет. Нет еще и официальной реакции Вашингтона. Но есть факт: представители вождей индейских племен лакота – чьи предки жили на территории пяти нынешних американских штатов и принадлежащие к народу дакота - объявили о разрыве договоров, подписанных более 150 лет назад между племенами и властями США.

«Пришел конец колониальному правлению США!» - сообщил основатель «Движения американских индейцев» Рассел Минс.
Сообщая об этом, информационные агентства напомнили о существовании американских индейцев, к тому же «вырывших топор войны». Подразумевается, что раньше «краснокожие» и «бледнолицые» занимались исключительно раскуриванием «трубки мира» в вигвамах резерваций и небоскребах мегаполисов. Теперь же потомки переселенцев из Европы натолкнулись на неблагодарность потомков коренных жителей Северной Америки, которые заботливо отвели индейцам резервации и показывали их туристам как местную достопримечательность. Не забывая говорить о равноправии для всех, вне зависимости от вероисповедания и цвета кожи. Заведомо плохим был разве что индеец Джо, да и тот, не без усилий Тома Сойера и Гека Финна, нашел свою смерть в пещере. Еще «плохими парнями» были отдельно взятые индейцы в фильмах о «покорении Дикого Запада» белыми пришельцами, но великодушие завоевателей в итоге неизменно завоевывало дружбу племен.

Конечно, не знавшим великих основ свободного предпринимательства и духа стяжательства краснокожим было трудно объяснить необходимость «подвинуться».

К тому же новоприбывшие сочли индейцев людьми жуликоватыми. В 1626-ом вождь индейского племени продал остров Манхэттен голландцам за ножи, бусы, одеяла и ром - общей стоимостью в 60 гульденов. Но затем пришли другие индейцы и вновь потребовали денег с голландских поселенцев. Пришлось опять раскошеливаться, выяснилось, что сделка была совершена с индейцами, скажем так, проходившими мимо острова. Настоящие хозяева получили еще – правда, немного.
Затем им дали куда больше. Вскоре после того, как в 1871-ом конгресс ратифицировал закон об индейских резервациях, федеральный поверенный по делам индейцев истолковал его положения максимально просто: «Необходимо отчетливо сознавать, что в отношении цивилизованного государства с дикарями не может стоять вопрос о чести нации. С дикими людьми нужно обращаться так же, как с дикими животными. Индеец должен чувствовать себя в резервации до такой степени хорошо, а за ее границами до такой степени плохо, как это будет угодно правительству. Те из них, что окажутся послушными, получат еду и государственную охрану. А тех, что будут вести себя плохо, необходимо незамедлительно покарать или уничтожить». Поэтому от 600 тысяч индейцев, населявших Северную Америку в 1776-ом, к 1910-му в Соединенных Штатах осталось около 200 тысяч их потомков – уже в «отведенных им государством местах»: закон должен соблюдаться.
Последний раз, когда «мировая общественность» вспомнила об индейцах, было в 1973 году - практически в каждом номере газеты тогда обязательно давались сообщения о происходящем в американском местечке Вундед-Ни в штате Южная Дакота. Советские общественные организации встали на защиту 250-ти индейцев, захвативших это селение в резервации Пайн-Ридж и продержавшихся в осаде 71 день.
Название Вундед-Ни хорошо знакомо историкам: 29 декабря 1890 года именно там индейцев группы племен сиу – куда входят и лакота – «бледнолицые» согнали в «лагерь», где просто расстреляли. 300 мужчин, женщин и детей. Американский генерал Уильям Шерман использовал тактику, которую позже окрестили «тотальной войной».

В основе ее лежало предельно простое утверждение: «Хороший индеец - мертвый индеец». Что ж, Рассел Минс ответил ему много лет спустя: «Мы, индейцы, никогда не боялись умереть, потому что мы знаем, чего хотим».

«Бунтарям» в 1973-ем действительно нечего было терять, даже своих цепей: нищета толкнула их на эту форму протеста. Одним из лидеров восставших, которых власти просто назвали предводителями «бунта уголовников», был Рассел Минс. Уже тогда индейцы объявили эту территорию свободной от контроля белых людей и заявили, что утверждают традиционное племенное правление, независимое от марионеточного правительства Пайн-Ридж.
- У правительства есть два пути, - сказал Рассел Минс, - либо атаковать нас, как это было в 1890-ом, либо рассмотреть наши требования. Правительство должно либо убить нас, либо рассмотреть наши умеренные требования.
Белые люди, которых индейцы призывали решить проблемы коренных американцев, восставших смели. Полиция и сотрудники Федерального бюро расследований взяли «краснокожих» в кольцо, затем начали стрельбу – но не убили. Восстание окончилось тем, что индейцы сложили оружие: они поверили обещаниям правительства позаботиться о коренных жителях. Вот тогда Рассел Минс и произнес фразу, которую сочли дежурной угрозой «недовольных»: «Если государство будет по-прежнему действовать в духе нацистов, нам останется только отстаивать свои права в битве». 16 сентября 1974 года суд снял обвинения с индейского лидера.
После Вундед-Ни Рассел Минс не потерял известности, снявшись в 1992-ом в фильме «Последний из могикан»: говорят, его Чингачгук был великолепен. Играл он и в «Прирожденных убийцах». Затем «вождь краснокожих» иногда снимался на вторых ролях в вестернах и комедиях, даже выпустил компакт-диск «Электрический воин», исполнив песни в стиле «рэп». Казалось, он полностью встроился в систему, и система его приняла, радостно заметив: некогда мощное и деятельное «Движение американских индейцев» уже больше двадцати лет назад отказалось от радикальных и насильственных методов борьбы, власть сумела сделать его «лояльным».
Вундед-Ни - не самая глянцевая страница в истории «бледнолицых», решивших принести «цивилизацию и демократию» на территорию Северной Америки. В советские времена мы знали об индейцах больше – и сочувствовали им. В девяностые годы, с потерей интереса к чтению, уже немногие могли назвать автора «Последнего из могикан»...

Нынешнее решение индейцев – сильный удар ниже пояса, но, думаю, осведомленность сотрудников ФБР подготовила Вашингтон к неприятной новости.

Взять и объявить, как это сделал Рассел Минс, о том, что он и его соплеменники больше не являются гражданами США, направить в государственный департамент официальное заявление о расторжении всех договоров, которые были подписаны с федеральным правительством на протяжении последних 150 лет – головная боль для администрации, и традиционным аспирином ее не излечишь. Не вспомнишь – во всяком случае, прилюдно – и сентенцию насчет «хорошего индейца».
Лидеры «нового государства» юридически подкрепляют свои доводы и решение, значит, государевы правоведы примутся вести с ними долгую изнурительную тяжбу. Быть может, пойдут даже на уступки – стандартный набор которых давно разработан и сделал индейцев самых разных племен лояльными и весьма преуспевающими гражданами страны. Речь идет о сотнях индейских казино, которые получают прибыли, исчисляющиеся в общей сложности миллиардами долларов. Правительству давно надоело возиться с финансированием резерваций: «краснокожим» дали свободу, разрешив наживаться на азарте, в феврале 1987 года Верховный суд США признал право коренных жителей на обустройство игорных заведений на территории резерваций, через год конгресс принял закон о регулировании проведения азартных игр индейскими племенами.
Вот так индейцы охотно вернулись к любимому занятию своих предков и принялись «скальпировать» желающих поразвлечься. Эти племена очень, очень богаты, потому что практически все доходы от «скальпирования» делятся исключительно между «своими». Не самый свежий, но от этого не менее показательный пример: около 70 процентов прибыли казино «Мистик лейк», расположенного в пригороде Миннеаполиса, идет правительству племени мдевакантон – кстати, дакотского племени. Только в 1995 году оно выплатило каждому из «своих» по 500 тысяч долларов - в резервации всего 150 человек, и только они являются владельцами казино. Остальные средства индейцы разумно и грамотно вкладывают в различные сферы бизнеса. Не забывая совершенствовать системы социального обеспечения и медицинского обслуживания, образования, строить жилье и даже заниматься благотворительностью применительно к «бледнолицым».
В командировке в штате Коннектикут я был за три года до открытия теперь всемирно известного, огромного игорного комплекса «Фоксвудс»: семейство племени пекотов численностью около 300 человек обеспечивает игроков всем необходимым.
- Скажи, - вопрошал недавно приехавший в Москву из Коннектикута мой хороший знакомый Рей Буше, - у тебя в роду не было индейцев пекот?
Искренне расстроился, узнав, что ни в Брянской, ни в Рязанской областях, откуда идут мои родители, индейцев отродясь не водилось:
- Если бы ты добыл справку, что в тебе хотя бы одна капля крови пекотов, то не только ты, но и дети, и внуки, и все твои потомки могли бы не работать, а лишь получать хорошие деньги.
Сегодня соплеменникам Рассела Минса могут помочь «войти» в игорный бизнес и быстро решить все проблемы, о которых опять узнала Америка: в резервациях лакота за чертой бедности живут 97 процентов населения, а уровень безработицы достигает 85 процентов.

Могут – пропагандистская машина позволяет легко это сделать – обратить все в шутку и представить новое государство очередным «Диснейлендом», на этот раз индейским.

Разве не забавно: попробовать купить паспорт «индейского государства» или «индейское» водительское удостоверение?
Могут затаскать по судебным слушаниям и за несколько лет запутать дело так, что американцы потеряют всякий интерес к «забавному казусу», а индейцы предстанут крючкотворами, требующими лично для себя неслыханных благ.
В любом случае, нового государства на территории США не будет. С большой долей вероятности - никогда. Только вот индейцы очень терпеливы, лакоты говорят: «Мы жили в этой стране не одну тысячу лет, мы не торопимся. Мы можем подождать еще сто лет. За нами - истина. Мы готовы умереть, чтобы наш дух мог существовать на этой земле».
В официальном гимне штата Северная Дакота, где проживает часть «жителей свободного государства», есть замечательные строки: «Здесь верные дети распевают песни счастья и благодарности».
У индейского государства, если таковое состоится, уверен, будет другой гимн.

Специально для Столетия