Наш рассказ - о событии, которому прежде не придавалось особой важности. Речь пойдет о высылке из страны большой группы философов и ученых осенью 1922 года. Вместе со множеством других, это событие тоже было изъято из истории - но, видимо, больше для порядка, чтобы сознание трудящихся не отвлекалось на мелочи. Покрова глубокой тайны не было; и, хотя о высланных не полагалось писать, как те очутились за рубежом, но в трудах доверенных историков, которые строго блюли партийный наказ говорить народу всю правду, каждый мог, например, прочесть: «В августе-сентябре 1922 г. по постановлению Государственного политического управления из крупных центров страны были высланы наиболее активные контрреволюционеры... Примерно в то же время ГПУ произвело в Москве аресты спекулянтов-валютчиков...». Христианские мыслители России - это о них говорит в первой фразе Давид Львович Голинков - не удивились бы подобному тексту. Так было уже. «И сбылось слово Писания: «и к злодеям причтен» (Мр 15, 28). Точно так же и после события трезвые люди ничего крупного не видели в нем. Главные государственные материи, хозяйство и власть, тут не затрагивались.
И вдруг отношение к давнему эпизоду стало быстро меняться. В начавшейся работе восстановления исторической памяти и духовных основ все чаще и все настойчивей возвращаются к нему. Сначала смутно, потом ясней осознали масштаб имен, размеры культурной утраты. И созревает мысль: не было ли изгнанье философов одною из важных вех, пусковых событий того разрушительного процесса, что поразил не только культуру, но все стороны нашей жизни, сделал возможной Россию Сталина и едва ли побежден полностью до сего дня? Чтобы понять, справедлива ли эта мысль, надо, прежде всего, иметь надежный фундамент фактов. Событие высылки давно обросло легендами и фантазиями, в писаниях о нем великая масса недостоверного. Что взять с Давида Львовича, который знает, чего он хочет? Но вот перед нами научная статья о высылке, солидная и большая, не так давно вышедшая на Западе. Что же? тут «список высланных философов» из 11 имен включает А. Изгоева, который не был философом, Б. Вышеславцева, который не был выслан, и С. Трубецкого, явно сложившегося из двух фигур: С. Е. Трубецкого, высланного, но опять-таки не философа, и выдающегося метафизика С.Н. Трубецкого, умершего за 17 лет до события. Итак - кто же и как был выслан?
Начнем по порядку, с нескольких слов о времени происходящего. 1922 год- разгар нэпа; но в разных областях жизни нэп выглядел весьма различно. Без сомнения, он принес быстрое и ощутимое облегченье повседневной жизни граждан (и легкость, с какою это тогда удалось, в сравнении с нынешними бесплодными потугами, показывает лишний раз, куда с тех пор двигалась Россия). Несбывшейся грезой перестройки сегодня звучат строчки из мемуаров: «Была Москва в то время богата разнообразной снедью, и червонец держался крепко» (Л.Е. Булгакова-Белозерская). Товары пропитания и прочие остро необходимые блага явились в одночасье, будто по манию царя. «Ленин взял, Ленин и дал», - изрекает платоновский приказчик старушке, прослезившейся при виде внезапного изобилия. И в сельском хозяйстве был нэп, кажется, довольно продолжителен и плодотворен («кажется» отражает шаткость познаний автора в аграрном вопросе). Однако иное было в политике и культуре, в нравах людей и в общей атмосфере эпохи. В чутье эпохи больше всех надо доверять великим поэтам - когда они есть. В России они были. У Блока нэп не вызвал и грана светлого чувства, и его символом для него стал «румынский оркестр». Пастернак назвал нэп «самым двусмысленным и фальшивым из советских периодов». И то, что стоит за этим согласным поэтическим неприятием, имеет прямейшее отношение к нашей теме.
Нэп был декларирован как разрешительная политика, сменяющая запретительную, как курс широты, благожелательного принятия и приглашения к сотрудничеству всех политически лояльных сил. И так как будто и было, плоды были налицо. Повсюду открывались издательства, выставки, театрики, во множестве зачинались журналы и альманахи, создавались объединения художников, литераторов, ученых... Опыт бурной эпохи оплодотворял творчество, и многое из сделанного тогда живет поныне в нашей культуре. Но если культура была подлинной, то данная ей свобода - поддельной. Существо нэпа всегда описывалось такими понятиями как отступление, уступка, маневр - словом, нечто вынужденное и допускаемое на время, в жестких пределах. Пределы менялись, на них влияли многие факторы, от международной обстановки до вкусов сановных жен во главе с Ольгою Давыдовной Каменевой (если говорить о культуре). Но главный принцип всегда был в том, чтобы только власть диктовала их, а допускаемые элементы лишь получали указ, докуда они сегодня допущены. Или вовсе запрещены. Шла игра кошки с мышью; и одною из мышек для новых властителей служила блистательная культура Серебряного Века России.
К тому же, в главных вещах уступкам не было места. Во всех основных аспектах, процесс становленья нового строя шел неуклонно, не прерываясь и не меняя направления. Прочтя «Архипелаг Гулаг», мы обязаны знать, что поток репрессий отнюдь не прекращался и в годы нэпа. Репрессии были политическими (хотя прежние оппоненты уже не имели возможности борьбы), классовыми, религиозными. С ними смыкались разнообразные меры контроля, ограничения, подавления, запугивания, шельмования. Но каким же целям служил весь этот подавительный арсенал, когда всякая оппозиция уже была подавлена? Взглянув на историю советского строя, мы можем сказать сегодня, что вслед за ликвидацией оппозиции следующим этапом в его создании стала ликвидация общественности. И если первое было отнюдь не ново (возвращая к совсем недавнему абсолютизму), то второе столкнуло страну на неведомый прежде путь, что очень скоро привел к разрушению общества и полному торжеству тоталитаризма.
Власть и общественность: эта двоица - как бы русский вариант двухпартийной системы, системы двух начал или сил, балансом которых держится общество. Такой вариант бытовал у нас около столетия, сменив предыдущую пару сил, известную как «самовластие и удавка». К сожалению, он редко бывал тем конструктивным соперничеством-сотрудничеством, которое с одобреньем рисовал Пушкин: «Тут натиск пламенный, а там отпор суровый / Пружины смелые гражданственности новой». Что было у нас, напоминало чаще две своры, рыча и ощерясь, стоящие противу друг друга. Но все же, при всем несовершенстве и неприглядности, нехитрая модель работала. Смысл ее был в том, что две враждующие силы создавали между собою зазор, пространство - и за счет этого социального пространства могли существовать свобода личности и культура. И созданное пространство оказалось достаточным, чтобы в нем смог осуществиться ни много ни мало - феномен русской литературной классики.
Надо уточнить: определяющим признаком общественности была не политическая оппозиционность, но независимость, обладание собственною системой ценностей, которая выражалась в таких реальностях, как «общественное мнение», «общественный этический кодекс»... Даже в периоды возбуждений основную часть составляла обыкновенная лояльная общественность - земская, просветительская, академическая, не входящая в крайний политизированный слой («свору»), однако сохраняющая духовную независимость. И именно эта лояльная, но независимая общественность стала объектом нового этапа репрессивной политики. Этап этот широко развернулся в 1921-22 гг., хотя и раньше, когда в центре еще стояла борьба с действительными противниками, многие меры новой власти - прежде всего, религиозные преследования - уже явно относились к борьбе с общественностью, к разрушению устоев общественного и народного самостояния.
Первою крупной акцией, обозначившей новые цели и, видимо, подтолкнувшей к рождению идею высылки, стал разгром Помгола (Всероссийского Комитета помощи голодающим) в августе 1921 г. Помгол, созданный в связи с голодом в Поволжье, был утвержден декретом ВЦИК 21 июня 1921 г. в составе 63-х человек, в числе которых были представители правительства (Каменев, Рыков и др.), специалисты сельского хозяйства и видные общественные деятели (Короленко, Горький, Станиславский и др.). Он развернул работу быстро и эффективно. «Нескольких дней оказалось достаточно, чтобы в голодные губернии отправились поезда картофеля, тонны ржи, возы овощей... в кассу общественного комитета потекли отовсюду деньги, которых не хотели давать комитету официальному... комитет, никакой властью не облеченный, опиравшийся лишь на нравственный авторитет... спас миллион обреченных на ужасную смерть», - писал поздней М. Осоргин, один из активнейших работников Комитета. Авторитет Помгола помог привлечь крупномасштабную помощь из-за рубежа: в конце августа 1921 г. были подписаны соглашения о продовольственных поставках с организацией помощи Нансена и с американской организацией Гувера, знаменитою АРА, посылки которой запомнились с тех пор многим в России. Немедленно после этих соглашений, 26 августа, В.И. Ленин пишет письмо «Сталину и всем членам Политбюро ЦК РКП(б)» с требованием и детальной программой роспуска Помгола и репрессий над его членами. На следующий день, 27 августа, Комитет был разогнан и члены его (за вычетом коммунистов и нескольких знаменитостей) арестованы. Большая часть их после недолгого заключения подверглась ссылке, а многие затем оказались и в списках высланных из страны.
Эпизод выразителен и важен. Как раз в этот период Питирим Сорокин, человек с блестящим талантом социолога, с надеждою развивал свою «англосаксонскую модель»: лояльно смиряясь с невозможностью политической свободы в стране, он все же пытался изыскать какое-то поле деятельности для общественных сил и думал, что таковым может стать сфера разнообразной неполитической инициативы - культура, церковь, благотворительность... (Особое внимание к этой сфере он считал типичным для Англии). Разгром Помгола был и ответом на вопрос о перспективах «англосаксонской модели». О сталинском терроре говорили не раз, что в его бесовщине есть элементы логики, и один из главных таков: удары направлялись скорей на контакты, связи, круги, нежели на определенных лиц. Их целью было не столько убийство (хотя и оно, конечно), сколько разрушение человеческих связей, разрушение нормальной социальной ткани, среды. Коротко - разрушение общества. Именно эта логика явственно выступает уже и в разгроме Помгола. Такая стратегия практикуется издавна по отношению к преступной среде или к завоеванному народу - при особенно жестоких завоеваниях (монголы, скажем, не проводили ее). Но отчего, это происходило в России? Ответ не так уж и сложен, однако увел бы нас от темы статьи. Итак, оставим теорию.
Прямое отношение к грядущей высылке имела, конечно, ситуация в сферах религии и идеологии. В центре церковных дел в 1922 г. - обстоятельства, тоже связанные с голодом в Поволжье: изъятие церковных ценностей и последствия этой операции. Хотя достоверной реконструкции всего эпизода до сих пор нет, канва главных фактов вполне надежна. Завязкой служит нижеследующий конфликт: посланием Патриарха Тихона от 19.II.1922 г. церковь по собственной инициативе разрешает «жертвовать на нужды голодающих драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления»; за этим следует декрет ВЦИК от 23.II.1922, предписывающий административное изъятие ценностей помимо церковных властей и без различия между освященными и неосвященными предметами; в новом послании от 28.II.1922 г. Патриарх называет такую меру «актом святотатства». Затем по всей стране проходит изъятие ценностей из храмов, которое сопровождается в отдельных местах столкновениями и почти всюду - арестами. Заключительный этап - обширная серия процессов; в одном из крупнейших, петроградском, - 86 обвиняемых, из которых четверо были расстреляны, включая петроградского митрополита Вениамина. Задачи правительства во всей операции формулирует письмо Ленина членам Политбюро от 19.III.1922, где, в частности, говорится: «Изъятие ценностей... должно быть произведено с беспощадной решительностью... Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». Итак, стратегическая цель - разгром церковных кругов, включая и активные слои мирян. Основные меры против них были иного рода, но все же среди подвергнутых высылке будет и определенная группа «церковников».
Ситуация в философии обладала своей спецификой, которая позволяет понять, отчего именно философы, слой малочисленный и в обычной жизни малозаметный, оказались в центре большого государственного мероприятия. Все предреволюционные годы философия в России развивается с удивительной активностью и достигает небывалого прежде уровня. У нас впервые создается самобытная метафизика, подвергающая осмыслению исторический, религиозный, культурный опыт российского бытия. Начатки ее были уже у славянофилов, но теперь, в трудах последователей Вл. Соловьева, это - зрелое философское течение, заметное и важное в мировом масштабе. Рядом с этим течением развивались и другие, общие с западной мыслью; и в целом, такой насыщенной философской жизни, такого круга больших мыслителей в России не было еще никогда. Бердяев, Флоренский, Булгаков, Е. Трубецкой, Вяч. Иванов, Шестов, Новгородцев, Струве, Франк, Лосский, Шпет в период революции уже были крупными сложившимися философами; целый ряд других успешно входили в философию - Ильин, Карсавин, Степун, Лосев... - всех назвать невозможно. Высказывали идею, что философия уже перевешивает в русской культуре, и духовными лидерами, властителями дум нации все более будут делаться не писатели, а философы.
После революции некоторые из видных философов (Шестов, Новгородцев, Струве и др.) оказались в эмиграции, однако намного преобладающая часть осталась на родине. Почти у всех это время, вопреки неустройствам и лишениям, связано с интенсивным творчеством. Пишется очень многое и, хотя далеко не все удается издать, выходит в свет немало важных трудов: большие итоговые сочинения Е. Трубецкого «Смысл жизни» и П. Новгородцева «Об общественном идеале», новаторская работа И. Ильина о Гегеле, «Душа России» Бердяева, первые книги Карсавина и последние статьи Розанова, включая «Апокалипсис нашего времени»... Творческой активности сопутствовала организационная. Не прекращались попытки устройства объединений и обществ, выпуска журналов, сборников, альманахов. Весьма характерным было распространение этой активности в провинцию, разбуженную бурным временем, да нередко и прежде имевшую недурные культурные традиции. В 1921-22 гг. действуют Философские общества - Петроградское, Киевское, Костромское, Донское; Саратовское Философско-историческое общество, Московское Психологическое общество, Вольная философская Ассоциация (Вольфила) в Петрограде и Москве, Вольная Академия Духовной Культуры в Москве и др. И, конечно, в этих объединениях, помимо традиционных тем метафизики, ставятся, обсуждаются, обдумываются и жгучие темы современности: о смысле войны и революции, о путях России.
«Положение начало меняться с весны 1922 г.», - писал потом в мемуарах Бердяев. В свете сказанного мы согласимся с ним, уточнив, что перемены лишь означали приближенье развязки в цепи событий, ведущих к философским пароходам. Общее же направление этих событий очертилось и раньше: например, в Петрограде, по словам Н.О. Лосского, уже «осенью 1921 г. ... кафедра философии Петербургского университета была совершенно разгромлена». Весна 1922 г. - начало широкого наступления в области идеологии, резко ужесточившего атмосферу культурной жизни. Эта идеологическая кампания - первый образец тех, что проходили у нас во множестве в последующие десятилетия. Конечно, злоба и грубость были врожденными достоинствами советской прессы, но сейчас они заново расширили круг мишеней. Открывается долгий этап сооруженья и сокрушенья врагов по очень знакомой сегодня схеме: берется что-то обыкновенное, простое, мысль, книга, человек - и превращается в устрашающий фантом, и правят шабаш вокруг фантома - под строгим руководством Инстанций. Классическая схема отрабатывалась как раз на фигурах, намечавшихся к высылке. Так вспоминал потом эту пору высланный петроградский журналист: «Сегодня - на „безбожном фронте" ругали философа Н.О. Лосского, завтра - на „хозяйственном" Б.Д. Бруцкуса, послезавтра - на „идеолого-публицистическом" А.С. Изгоева или А.Б. Петрищева... Рубилось сплеча, доносилось - от всего продажного сердца». Появились разносные и глумливые статьи о работах Бердяева, Франка, Флоренского, Карсавина и других; часто они призывали к административным карам, и перспектива высылки уже склонялась в прессе и в публике. Не забывали и социологов, экономистов, на уровне Политбюро обсуждались меры против врачей, на съезде которых были высказывания о преимуществах земской медицины. Большой резонанс, вызвала анонимная статья в «Правде» 2 июня под названием «Диктатура, где твой хлыст?», в которой брошюра Ю. Айхенвальда о русской поэзии длинно поливалась площадной бранью как «мразь и дрянь». Неоднократно в речах грозил интеллигенции Зиновьев, отчего многие и считали его потом инициатором и руководителем высылки. Резко участились цензурные запреты на публикации, закрывались издательства и издания, в большинстве открытые совсем недавно, в 1921 г. Начал выходить теоретический орган «Под знаменем марксизма», задачи и линию которого определяли статьи Троцкого в № 1-2 (февраль) и Ленина в № 3 (март). Последняя статья после критики социологических работ Питирима Сорокина заканчивается словами о том, что рабочему классу следует «вежливенько препроводить в страны буржуазной „демократии"» ученых, подобных этому автору. То было первое предупреждение о готовящейся акции со стороны высшего руководства.
Отсюда следует полагать, что тогда, в марте, принципиальное решение об акции уже было принято. Однако никаких документов о таком решении, либо точных сведений о том, когда оно было принято, по чьей инициативе и т.д. - сегодня нам неизвестно. Весенние сроки решения подтверждаются письмом Горького к Е.Д. Кусковой от 30 июня 1922 г.: как там сообщается, Горький, хотя и находился в Германии, но уже «в апреле знал, что всех членов Комитета (Помгола - С.X.) решено «выселить» из России». Что же до автора идеи, то мы не знаем его - и утрата в том для истории невелика. К событию причастны трое из главных руководителей страны - Ленин, Троцкий, Зиновьев - и, судя по всем материалам, тут они были вполне солидарны между собой. Роль Троцкого, по всей видимости, минимальна: ему принадлежит лишь статья-интервью, вышедшая перед самой высылкой и заявлявшая, что изгнание ученых - акт «предусмотрительной гуманности» к ним, дабы не пришлось их расстреливать в случае внешнего конфликта. (Но не исключено, что он - и автор статьи «Диктатура, где твой хлыст?»: таково семейное предание в роду героя статьи, Ю.И. Айхенвальда). В «Моей жизни», говоря подробно о событиях 1922 г., он даже не упоминает о высылке (впрочем, возможно, - ввиду некоторой параллели с собственной участью). Зиновьев вложил в операцию большее участие, однако оно было, так сказать, не особенно интеллектуальным. Как увидим мы ниже, вся ответственность и командование, все общие и оперативные принципы высылки принадлежат Ленину. Никто из высланных не сумел этого разгадать: все они с уверенностью отводят главную роль Троцкому и Зиновьеву.
Весной 1922 г. активно развертывается практическая подготовка операции. Описанная идеологическая кампания должна была подготовить сознание публики, так чтобы сообщение о высылке явилось ее естественным заключением. Это сообщение, сделанное в «Правде» 31 августа 1922 г. под заголовком «Первое предостережение», блистало полным отсутствием фактической информации: там нет ни имен высылаемых, ни их числа; но зато оно задавало твердую идейную установку - указывалось, что высланные - «идеологические врангелевцы и колчаковцы», «наиболее активные контрреволюционные элементы», которые «на каждом шагу оказывали упорное сопротивление советской власти»; и замечалось также, что «среди высланных почти нет крупных научных имен». Истинность первого утверждения читателю уже ясна, истинность второго он сможет проверить по сведениям, приводимым ниже... Помимо подготовки масс, требовался и определенный инструктаж партийных кругов. Его провела XII Всероссийская Конференция РКП(б), проходившая с 4 по 7 августа 1922 года. На ней был заслушан доклад Зиновьева и принята резолюция об антисоветских партиях и течениях, где, в частности, говорилось: «Нельзя отказаться от применения репрессий... по отношению к политиканствующим верхушкам мнимо-беспартийной буржуазно-демократической интеллигенции». Далее, необходимо было подвести правовую базу под необычную меру - однако этот аспект явно не считался из важных. Окончательное решение возникло уже на последних стадиях, и мы о нем скажем ниже. На первом же месте, как всегда в партийной работе, находился человеческий фактор: кого высылать?
Как принципы, так и практический процесс, технологию отбора высылаемых четко определяет центральный документ всей операции - секретное письмо Ленина Дзержинскому от 19 мая 1922 г. Автор сразу переходит к сути, как бы продолжая тему, хорошо известную обоим - и формулирует «такие меры подготовки.
Собрать совещание Мессинга, Манцева (руководители ГПУ в Петрограде и Москве - С.X.) и еще кое-кого в Москве.
Обязать членов Политбюро уделять 2-3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг... добиваясь присылки в Москву без проволочки всех некоммунистических изданий.
Добавить отзывы ряда литераторов-коммунистов (следуют имена - С.X.).
Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей.
Поручить все это толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ».
Программа, таким образом, ясна полностью. Намечается собрать досье на самый обширный круг «профессоров и писателей» - причем особо, на уровне Политбюро, рассмотреть всех причастных к некоммунистическим изданиям. В ходе работы ее участники выделяют из просеиваемого контингента кандидатов на высылку. «Толковый человек в ГПУ» (таковым, кажется, станет Яков Агранов) подготавливает по всем материалам сводный список. Письмо кончается конкретным примером: отзывами о журналах «Новая Россия» и «Экономист», с выводом, что из сотрудников первого кандидаты на высылку - «не все», из второго же - «почти все». Новую меру предполагалось сделать регулярной: «Надо поставить дело так, чтобы этих „военных шпионов" изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу».
Некоторые подробности выполнения ленинского плана рисует уже нами цитированный Н.М. Волковыский. «Дело было, вероятно, в июле. Однажды прибегает ко мне в Дом Литераторов талантливая поэтесса, шалая женщина, хаотичная - и с религиозным и с коммунистическим уклоном разом. Запирает двери и таинственно-взволнованно говорит: „Подумайте, ловит меня только что идиот (называет имя совершенно невежественного человека, редактировавшего советский театральный журнальчик) и спрашивает меня на ходу, не могу ли я ему в двух словах сказать, какие имеются направления в современной русской литературе? Спрашиваю, зачем это ему нужно, а он мне совершенно беспомощным тоном отвечает, что ему «из Смольного» велели приготовить «справку» с направлениями и именами... Побегу к Луначарскому, нельзя же, чтоб неграмотные идиоты готовили для Чеки «справки» по литературным вопросам, да еще с именами!" И ушла, так же стремительно, как пришла». Неизвестно, чем увенчался визит к наркому Надежды Павлович (речь, несомненно, о ней); но, судя по составу изгнанников, в их отборе и вправду было немало случайности, бессмыслицы, произвола. В статье одного из высланных читаем: «Можно думать, что проскрипционные списки составлялись не в недрах ГПУ, ибо арестованы были и такие лица, о которых при всей тщательности наблюдения не могло быть никаких компрометирующих данных». А вот и иллюстрация к этому, все у того же Н.М. Волковыского: «Почтеннейший и скромнейший учитель математики С.И. Полнер, с которым я неделю сидел в одной камере ГПУ... не мог понять, за что его арестовали и за что высылают. Не разобрался он в этом, тишайший в мире человек, страстный шахматист... и за те немногие годы, на которые судьба сохранила ему жизнь в изгнании».
Но все это, разумеется, «эффекты второго порядка», как скажет физик. Все главные установки ленинского плана были четко претворены в жизнь; в сфере репрессий планы вообще у нас выполнялись успешно. В период болезни Ленина (длившийся с конца мая по начало октября) работу над операцией продолжила комиссия в составе И. Уншлихта, Д. Курского и Л. Каменева, назначенная Политбюро 8 июня. Ее деятельность тесно смыкалась с работой назначенной тогда же другой комиссии, в составе того же Уншлихта (зампредседателя ГПУ) и В. Яковлевой: если первая комиссия занималась профессурой, то вторая - студентами, имея задание провести их «фильтрацию», сократить категорию «с непролетарским происхождением» и ввести «свидетельства политической благонадежности»; отдельные студенты удостаивались и высылки. В совокупности, все это означало капитальную чистку высшей школы и постановку ее под строгий контроль партии и ГПУ. (Можно добавить в связи с последним, что то же заседание 8 июня ввело и правило об обязательном разрешении ГПУ для проведения научных совещаний и съездов.) Все названные меры потребовали более длительного времени, но в части, связанной с высылкою, основная подготовка была завершена в течение лета. В ночь с 16 на 17 августа повсеместно в крупных городах были произведены аресты намеченных деятелей науки и культуры.
Наш рассказ теперь переходит к статистике и фактографии высылки; но сначала нужно общее замечание. Изгоняемые из отечества были людьми высокообразованными и написали о своей высылке немало; немало о ней писали и эмигрантские журналисты. Эти богатые материалы вполне между собою согласны в освещении главных событий и принципиальных моментов, но безбожно расходятся в фактических подробностях - датах, списках имен. Причины этого - не только отсутствие гласности и атмосфера слухов. Эпизод, именуемый «высылкою ученых», едва ли имеет точные границы. Это - два центральных события, «философские пароходы» из Петрограда в Штеттин, но, кроме них, также неясное число небольших партий из Одессы, а, возможно, и других мест: так, в сентябре из Одессы выслана группа профессоров в Константинополь, в октябре - группа из 12 профессоров в Варну, есть сообщения и о группе высланных из Киева. Эти периферийные высылки отражают независимость советских республик: в Грузии, Белоруссии, на Украине акция осуществлялась в известной мере самостоятельно. В Белоруссии 7 сентября местное ЦК принимает решение о высылке профессоров по общественным наукам. В Грузии высылают 62 деятеля социал-демократического движения, они выезжают на Запад в январе 1923 г. Сложно проходит операция на Украине: здесь, как отчасти и в России, высылку комбинируют со ссылкой. Уже на 7 сентября, согласно письму в центр секретаря ЦК КП(б) У.Д. Лебедя, здесь было «изъято» 70 человек, которые подверглись частью высылке, а частью - ссылке на Север; но точное распределение этих двух частей неизвестно. По всей вероятности, в число высланных из этих семидесяти и входят две упомянутые выше партии из Одессы. Широкие и непрекращавшиеся репрессии против украинской интеллигенции известны, но высылка тут не достигла размаха: в ноябре 1922 г. решение местного ЦК признало данную меру нецелесообразной, ибо ведущей к усилению эмиграции... В некоторых случаях высылка по чьим-либо ходатайствам отменялась (например, высылка философа Г.Г. Шпета, отдельных экономистов), иногда она по разным причинам откладывалась. Поэтому за общими высылками еще следовало некоторое число индивидуальных «досылок». Уже через 3 недели после высылки петербуржцев в Берлин прибывает следом литератор В.Я. Ирецкий. В начале 1923 г. высланы декан медицинского факультета Казанского Университета психиатр Г.Я. Трошин, редактор «Экономиста» Д.А. Лутохин, один из организаторов студенческого христианского движения В.Ф. Марцинковский и В.Ф. Булгаков, последний секретарь Льва Толстого; на исходе 1922 г. выслан из Крыма о. Сергий Булгаков. Московский следователь, занимавшийся высылкой трех деятелей «свободного христианства», В.Ф. Марцинковского, В.Ф. Булгакова и В.Г. Черткова (затем все же оставленного на родине), сказал на допросе первому из них: «Эта ваша тройка последняя... Больше мы за границу высылать не будем». Однако отдельные высылки, видимо, изредка совершались и поздней - вплоть до выезда в 1931 г. Е.И. Замятина (высылка которого предполагалась в 1922 г., но была отменена).
Эта неопределенность границ приводит и к неопределенности общего числа высланных. Главные цифровые данные о высылке таковы: первый философский пароход, «Обербургомистр Хакен», привез в Штеттин 30 сентября 30 (или 33?) высланных из Москвы и Казани, с семьями - около 70 человек; «Пруссия» 18 ноября доставила 17 высланных из Петрограда, с семьями - 44 человека. 27 ноября общее собрание высланных констатировало, что группа изгнанников насчитывает в Берлине «33 москвича и провинциала и 17 петербуржцев, с семьями же около 115 человек». Это- поименно известное ядро высланных, - но о полной их численности сведения крайне разноречивы. Волковыский и Харитон говорят о «группе 60-ти»; Лутохин пишет, что были арестованы «в ту же ночь я и еще 161 человек»; в советских публикациях также мелькает цифра в 160 человек; «Руль» в неподписанной «подробной фактической справке об обстоятельствах высылки» утверждает, что имелось «решение о высылке из России 192 представителей профессуры и интеллигенции». Поскольку ни источников, ни принципов подсчета ни в одном случае не сообщается, можно только сказать, что цифра Волковыского-Харитона является заведомо заниженною, тогда как остальные, по-видимому, все же завышены.
География операции такова: помимо двух столиц, есть сведения о высылавшихся из Казани, Одессы, Киева, Харькова, Нижнего Новгорода и Ялты; возможно, этот список неполон. Но, разумеется, более географии важна социология, профессиональный состав и уровень группы изгнанных. Проанализированные мною 77 имен (я не рассматривал тех, о чьей высылке не имел точных подтверждений) распределяются следующим образом:
Экономисты, агрономы, кооператоры - 23
Философы, социологи, правоведы -13
Профессора естественных и технических наук -13
Журналисты и литераторы - 11
Историки - 6
Религиозные деятели - 6
Медики - 5
Перечислим входящих в этот список, следуя данному разбиению.
1) Б.Д. Бруцкус, Л.М. Пумпянский, А.И. Угримов, А.С. Каган, Н.П. Ромодановский, В.С. Озерецковский, В.М. Кудрявцев, В.В. Зворыкин, Н.Н. Бакал, А.А. Булатов, И.И. Любимов, И.И. Матвеев, А.В. Пешехонов, С.Е. Трубецкой, В.Д. Головачев, М.Д. Шишкин, А.Ф. Изюмов, К.Е. Храневич, Ф.Л. Пясецкий, Б.Н. Одинцов, И.И. Лодыженский, П.А. Велихов, С.Н. Постников.
2) Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, Н.О. Лосский, С.Л. Франк, Л.П. Карсавин, И.А. Ильин, Ф.А. Степун, И.И. Лапшин, П.А. Сорокин, А.А. Боголепов, А.С. Мумокин, П.А. Михайлов, М.С. Фельд.
3) М.М. Новиков, Е.Л. Зубашев, В.И. Ясинский, Д.Ф. Селиванов, С.И. Полнер, В.В. Стратонов, Н.П. Козлов, И.М. Юштим, Б.П. Бабкин, Г.А. Секачев, Н.П. Кастерин, С.Л. Соболь, И.В. Малолетенков.
4) А.С. Изгоев, Ю.И. Айхенвальд, М.А. Осоргин, В.А. Розенберг, Н.М. Волковыский, Б.О. Харитон, В.Я. Ирецкий, Д.А. Лутохин, В.Ф. Булгаков, А.Б. Петрищев, И.М. Матусевич.
5) А.А. Кизеветтер, С.П. Мельгунов, В.А. Мякотин, А.В. Флоровский, Ф.Г. Александров, Е. П. Трефильев.
6) В.В. Абрикосов, Д.В. Кузьмин-Караваев, А.Д. Арбузов, А.А. Овчинников, И.А. Цветков, В.Ф. Марцинковский.
7) Г.Я. Трошин, Г.Л. Добровольский, А. ф. Дуван-Хаджи, А.П. Самарин, Д.Д. Крылов.
Наибольший культурный вес и значимость представляет, безусловно, группа философов. Это - основа русской мысли нашего века, включающая фигуры мирового масштаба. Немало славных имен примыкает к ним. П. Сорокин стал за рубежом знаменитейшим социологом, основателем своей школы; В.Н. Лосский, выехавший с отцом, сделался выдающимся православным богословом, книги которого считаются на Западе классикой - у нас же, увы, почти неизвестны. Крупными историками были высланные А.А. Кизеветтер, С.П. Мельгунов, А.В. Флоровский. Известностью и авторитетом пользовались А.С. Изгоев - крупный публицист, один из авторов «Вех» (среди высланных, кстати, 4 из 7 авторов этого сборника!) и литературный критик Юлий Айхенвальд; с успехом входил в литературу М. Осоргин, прежде - известней журналист, а потом ставший и отличным прозаиком.
Свыше половины высланных (члены первой, третьей и последней группы) работали в областях, связанных с хозяйственной и практической жизнью, и в послевоенном восстановлении страны их деятельность была особенно нужной. Как и предполагалось замыслом высылки, в большинстве это были видные члены профессуры, и многие из них играли важную роль в научной среде. В.И. Ясинский был весьма известным путейцем, председателем Дома Ученых в Москве. М.М. Новиков, крупный, широко мыслящий биолог (его философские труды упоминаются в «Истории русской философии» Н.О. Лосского), был последним выборным ректором Московского университета. Правовед А.А. Боголепов и почвовед Б.Н. Одинцов были проректорами Петербургского университета, Е.Л. Зубашев - директором Томского Технологического института, А.И. Угримов был председателем Общества сельского хозяйства, активным деятелем Помгола. С Помголом был связан и ряд других изгнанников - председатель его студенческой секции Д.В. Головачев, уже упоминавшиеся М.А. Осоргин и В.Ф. Булгаков; руководители же его, Е.Д. Кускова и С.О. Прокопович, были высланы еще раньше, в июне. Конечно, выслан был и «почти весь» круг журнала «Экономист»: к нему, помимо упоминавшихся П.А. Сорокина, Д.А. Лутохина и Е.Л. Зубашева принадлежали также Б.Д. Бруцкус, Л.М. Пумпянский, А.С. Каган. Весьма тяжелый удар был нанесен по кооперативному движению: в числе высланных - не менее 10 его руководителей. Напрашивающееся сопоставление этого факта с ленинским восхвалением «строя цивилизованных кооператоров» было сделано немедленно - высланным историком В.А. Мякотиным в берлинском «Руле».
Такова беглая панорама высылки в сухих социологических данных. Нам остается рассказать, как это выглядело в жизни, и какие события развертывались вслед за арестом будущих изгнанников. Судьба нам оставила ценную возможность; сегодня мы еще можем услышать об этом живое изустное свидетельство.
«Это все-таки был сюрприз. За зиму отвыкли от обысков, от ночных стуков. Что-то как будто изменилось. Вы не забудьте, что Николай Александрович Бердяев читал тогда свои лекции, и Флоренский читал свои лекции... Казалось, что начинается нормальная жизнь. И почему вдруг в эту нормальную жизнь нас должны высылать? Это был нонсенс, это был вопрос.
И как же Александр Иванович объяснял себе причины высылки?
А вы думаете, он объяснял? Это было необъяснимо. Мы думали, это недоразумение...»
Так вспоминает, беседуя с нами у себя дома в Москве, Вера Александровна Рещикова, дочь Александра Ивановича Угримова и пассажирка первого философского парохода. Угримовы - из коренных насельников арбатской профессорской Москвы. Жили они в те годы в одном из особнячков на Сивцевом Вражке, и мне не раз думалось - не вспоминал ли о них соратник профессора Угримова по Помголу, собрат по испытаниям высылки Михаил Осоргин, когда он писал свой «Сивцев Вражек», рисуя любовно особнячок, старого профессора и его Танюшу, ровесницу Веры Александровны? (Думать - думал, - а выяснять не пытался - надо ли?) Как осоргинские герои, они - в стороне от политики, хоть вовсе не в стороне от жизни и службы родине. Взгляд политика мог бы уловить ход событий тогда, когда он наметился - едва ли не за год до высылки. Весною различил этот ход философ Бердяев. Угримовы - с доверием надеялись на «нормальную жизнь» до последнего дня. Да что! и по сей день высылка и Помгол не соединяются в сознании нашей хозяйки и, вопреки моим доводам, не входит в это сознание идея власти, для которой помощь умирающим - преступление. Сколь возросли в широте понятий следующие поколения россиян!
Как положено, за арестом у каждого из высылаемых следовали допрос и предъявление обвинения. Допрос, стандартный для всех, заключался лишь в ряде общих вопросов: отношение к советской власти, к эмиграции, взгляд на задачи интеллигенции, и т.п. (впрочем, разные авторы из высланных приводят не совсем одинаковый список вопросов). Затем предъявлялось обвинение по статье 57 уголовного кодекса: контрреволюционная деятельность в период особо тяжелого положения страны. После этого объявлялось решение участи: обвиняемый подписывал бумагу об административной высылке за границу по постановлению коллегии ГПУ. Срок в ней не был указан, но устно сообщалось тут же, что высылка - пожизненна. И наконец, давали на подпись уведомление о том, что возвращение в страну без разрешения будет караться расстрелом. Понятно, что в этой юридической процедуре концы вовсе не сходились с концами. Обвинение по статье предполагало приговор суда, а не административную высылку; основанием же для высылки служил не уголовный кодекс, а декрет ВЦИК, принятый «в последнюю минуту», 10 августа 1922 г., и предусматривавший срок лишь до трех лет. Понятно, однако, и то, что эти неувязки ни в чьих глазах не имели даже тени значения. О них не пишет почти никто из изгнанников, но зато все очень запомнили бумагу о расстреле. Эта впечатляющая деталь - прямое указание Ленина: «расстрел за неразрешенное возвращение из-за границы» - одно из сформулированных им в мае добавлений к уголовному кодексу.
По-разному, конечно, приняли изгоняемые свою судьбу. Недавно журнал «Слово» перепечатал у нас записи в стиле альбомных, которые сделали изгнанники-петербуржцы во время плавания на «Пруссии». Там, сразу по отъезде, почти у всех доминирует одно: тоска расставанья с родиной. Но это - особенный момент, да и не столь большая часть высланных там представлена. В целом же, спектр настроений очень широк. После бесед на эту тему со многими сотоварищами, Н. Волковыский писал: «Отношение к разлуке с родиной было различное. Кое-кто, и я сам в том числе, не хотел уезжать, нам казалось, что самые страшные годы уже пережиты... Отдельные среди нас высылке не радовались, другие - приняли ее с восторгом...». Так чувствовал и думал перед отъездом князь Сергей Евгеньевич Трубецкой - верно, единственный из всех, активно причастный к антибольшевистской борьбе: «Раз я ничего не могу здесь сделать, остается бежать отсюда, бежать, бежать скорее и не видеть... Вон, вон отсюда! -теперь это было мне ясно и я опасался только, что вдруг что-то помешает нам уехать». Не столь далек от него московский литератор Иосиф Матусевич: «Каждый почел бы для себя за спасение уход из советского Эдема. Нам откровенно завидовали». Но вот Бердяев, однако, пишет: «Когда мне сказали, что меня высылают, у меня сделалась тоска. Я не хотел эмигрировать». Философы, строившие самобытную русскую метафизику, связаны были с родиной не только жизнью, но и мыслью, самими истоками своего творчества. Сильнее всех эта глубинная, даже мистическая, если угодно, связь дает знать себя у отца Сергия Булгакова. Он плыл в изгнание на итальянском пароходе, шедшем из Севастополя в Константинополь, и в дневнике своем записал так: «От родины я не должен, не могу и не хочу никогда отказаться, и, значит, умираю всю оставшуюся жизнь». И в заключение этого ряда свидетельств, вернемся опять к Угримовым. Мы ведь догадываемся уже, как приняли весть на Сивцевом Вражке, не правда ли?
«- Я не знаю человека, который бы сказал: «Слава Богу! Мы рады!» Для нас это была катастрофа. Отъезд - горе. Но только мы были убеждены, что мы через год вернемся. У нас был дома молебен перед самым отъездом. И, когда молебен кончился, то папа, я помню как сейчас, встал и сказал, перекрестясь: «Ну, через год мы вернемся!». Он абсолютно был в этом уверен».
В Москве и в Питере с высылаемыми обращались различно. В северной столице, которую прозвали в ту пору «вотчиной Гришки Третьего» (Отрепьев - Распутин - Зиновьев), всех посадили в тюрьму и порядком там продержали: «от 40 до 68 дней», как потом педантично подсчитали сами изгнанники. В Москве в тюрьме почти не держали, обращались с чекистским политесом: стиль Дзержинского. Раньше были закончены и приготовления. Сначала ГПУ собиралось получить въездные документы в Германию по собственному запросу и разом для всех; но так, однако, не вышло. «Канцлер Вирт ответил, - пишет Н.О. Лосский, - что Германия не Сибирь и ссылать в нее русских граждан нельзя, но если русские ученые и писатели сами обратятся с просьбою дать им визу, Германия охотно окажет им гостеприимство». Итак, устройством виз занялись сами высылаемые, а точней, избранные от групп, которых в Москве назвали по-русски старостами, в революционном же городе Питере - делегатами. Старосты были А.И. Угримов и В.И. Ясинский, делегаты - Н.М. Волковыский и Н.О. Лосский. Их миссией было и устройство прочих отъездных дел, в основном, хлопоты о смягчениях более чем спартанских норм вывозимых пожитков: на человека дозволялась одна простыня, один костюм, две рубахи... по словам М. Осоргина, «не было разрешено вывезти ни одной писаной бумажки и ни одной книги».
Наступило отплытие. Последняя деталь, которая запомнилась Вере Александровне в Петрограде, - проходившая с песней по набережной рота солдат. «Мы с мамой заплакали: „Это русские солдаты - не те, что приходят с обыском!"». Н.О. Лосский выезжал вместе с тещей, директрисой известной в Петербурге женской гимназии; и отплытие «Пруссии» сделалось благодаря этому живописным: «Вьющейся разноцветной лентой потянулись через публику, точно гусиный выводок, сотни полторы молодых, возбужденных от холодка, от волнения женских лиц. Студентки, ученицы Стоюнинской гимназии, пришли проститься с Марией Николаевной». После стольких лет войны, голода, террора - полторы сотни бывших гимназисток на набережной. Какая деталь нам скажет больше о том, что было когда-то русское просвещение, русская гимназия?! В недавнем интервью академик Д.С. Лихачев рассказал, что и его гимназический учитель привел на пристань большую группу учеников, справедливо решив, что событие будет для них поучительно и памятно. В Москве студенты университета поднесли С.Л. Франку прощальный адрес, где говорилось: «Ваше философствование, ваш идеал... будут всегда светить нам... Будем верить, что придет время, когда снова сможем мы работать с Вами, дорогой Семен Людвигович...». Когда пароход с москвичами проходил Кронштадт, к нему - вспоминает вновь Вера Александровна - приблизилось несколько шлюпок с матросами. Дивились, жалели: вы ж все тут русские, куда же вы это, как же? И долго махали вслед бескозырками...
Три дня плаванья прошли на обоих судах без происшествий. На «Обербургомистре Хакене» Н.А. Бердяев «в широкополой шляпе на черных кудрях, с толстой палкой в руке и в сверкающих калошах прогуливался с С.Л. Франком». Отмечали в море именины, Вера - Надежда - Любовь - София, и по этому случаю М. Осоргин «говорил витиеватую заздравную речь в честь всех именинниц. - „С нами мудрость (София), Вера, Надежда, но нет -Любви, Любовь осталась там... в России!"». Читатели его знают: Михаил Андреевич грешил немного сентиментальностью... Подплывая, москвичи ожидали, что будут торжественно встречены представителями эмиграции. Рассказ В.А. Рещиковой: «С приближением высадки профессора устраивают собрание: как реагировать на ожидаемые восторги. Настроения патриотические: будем сдержанны. Подплываем к Штеттину... Николай Александрович выходит на палубу и говорит: „Что-то никого там не видно". Никого нет. Ни души». С.Е. Трубецкой хладнокровно уточняет: «На пристани стояло несколько упитанных немцев с толстыми, налитыми пивом животами». Никто не встречал прибывших и в Берлине, один только представитель немецкого Красного Креста. Разместили по небольшим гостиницам, пансиончикам. «Был запах газа и запах Sauerkraut (кислой капусты -С.X.). И тут я легла в постель и очень плакала».
Первые впечатления не всегда правильны. Эмиграция, конечно же, отнеслась к высылке со вниманием. Беспрецедентное событие слегка застало ее врасплох - но уже к прибытию «Пруссии» были и встречи, и речи, а собрания и приемы в честь высланных, по нынешнему выраженью, шли косяком. При всем том, отношение к группе крайне разнилось в разных эмигрантских слоях. Читатель главных эмигрантских газет того времени, кадетского «Руля» и эсеровских «Дней», находит картину полной солидарности и симпатии к прибывшим; «Руль» называет передовицу о высылке «Щедрый дар» и о значении события говорит: «не было бы счастья, да несчастье помогло». Иное было в эмигрантской массе, где многие отвергли с большевиками и Россию, поставили на ней крест и часто имели дичайшие понятия о том, что там происходит. Как вспоминает Вера Александровна, приехавшие лишь диву давались, слыша походя и от столичной аристократии, и от «армейской гущи» высказывания в духе: «Но там ведь у вас все пьяные?» Среди молодежи прибывшие сверстники встретили единственный узкий слой с живым отношением и интересом к России: ранних евразийцев (которые были не те же, что евразийцы позднейшие, занимавшиеся пробельшевистской деятельностью). Близкие впечатления были и у Бердяева: «Большая часть эмиграции встретила группу высланных подозрительно и недоброжелательно. Были даже такие, которые позволяли себе говорить, что это не высланные, а подосланные для разложения эмиграции».
Версия о подосланности, упоминаемая тут Бердяевым, имела и в самом деле хождение. Родилась же она в итоге оригинального симбиоза, соединения усилий пробольшевистской прессы и ультраправых кругов, занятых тогда, как и ныне, разоблачением мирового жидомасонства. В известной берлинской газете «Накануне», контролировавшейся из Москвы, вскоре после высылки пущена была утка о «прогонных деньгах», суммах, якобы полученных высланными от советского правительства. Ложь была тут же опровергнута в других газетах, с точным изложением всех финансовых обстоятельств высылки; но, невзирая на опровержение, она готовно была подхвачена ультраправыми эмигрантами, которые дополнили и обогатили ее. Писатель М. Арцыбашев, известный поборник эротизма и патриотизма, называет прибывших «полусосланными, полувысланными, полупосланными». А немного поздней В.Ф. Иванову в сочинении «Православный мир и масонство» (Харбин, 1935) удается уже и полностью докопаться до правды. Как мы узнаем отсюда, существуют «неопровержимые доказательства» того, что высланные вовсе не полупосланы, а «просто - посланы (курсив автора - С.X.) из СССР со специальной целью внести раскол в русскую православную церковь за границей и погасить среди эмиграции сильный подъем религиозного чувства, а вместе с тем погасить и национально-патриотическое настроение. Оказывается, инициатором высылки был не кто иной как брат Герш Апфельбаум (Зиновьев), связанный с „высылаемыми" общностью интересов и целей ввиду совместной с ними принадлежности к всемирному франкмасонству». Комментарии излишни.
Однако в ту пору творческие силы и эмиграции, и прибывшей группы еще были слишком велики, чтобы черносотенная тупость и чекистская провокация, даже соединившись, могли бы их подорвать. В считанные дни и недели в русском Берлине с размахом развернулась религиозно-философская и научная работа. Петербуржцы прибывают сюда в воскресенье 19 ноября; а уже в следующее воскресенье, 26-го, происходит торжественное открытие Религиозно-Философской Академии с речами Бердяева, Карсавина, Франка. В феврале 1923 г. начинает работу Русский Научный Институт в Берлине, крупное учебное заведение с рядом отделений. Вокруг философов собирается мыслящая, религиозно настроенная молодежь, образуются кружки, и, по русской традиции, наши мыслители выступают не просто носителями школьной науки, но и духовными наставниками. А с переходом центра эмигрантской деятельности в Париж высланные становятся во главе двух, может быть, самых важных духовных начинаний эмиграции: Н.А. Бердяев руководит философским журналом «Путь», выходящим в течение 15 лет, с 1925 по 1940 год, С.Н. Булгаков с 1925 г. и до своей кончины в 1944 г. - бессменный декан Православного Богословского Института имени преподобного Сергия. Не перечесть всего сделанного изгнанниками, да и нет сейчас в том нужды, ибо и так нельзя усомниться: высылка ученых поистине щедрый дар русскому зарубежью.
К сожалению, однако, щедрые дарители распорядились тем, что не принадлежало им; и широкий дар их остался невосполнимой утратой для отечественной культуры. С высылкой кончилась философия в России; и то, что с тех пор у нас называлось этим именем - в действительности, лишь одна из служб тоталитарной машины. Отдельные представители русской мысли, оставленные на родине-Флоренский, Шпет, Лосев, Бахтин - были уничтожены или преследовались, всю жизнь прожив под свинцовым прессом. О более широких социальных последствиях мы уже говорили. Высылка ученых - нагляднейший образец пресловутой негативной селекции, о которой много размышляют сейчас, пытаясь постичь истоки и механизм сегодняшней угрожающей деградации общества и человека. Отобрав не преступников, не врагов, а мыслителей собственного народа, властители сажают их на корабль - корабль мудрецов, классический сюжет навыворот! - и посылают в чужую землю. А обратно из той земли приплыл чуть позднее другой корабль. 1 августа 1923 г. с парохода «Силезия» в Петрограде высадились «сменившие вехи» - А.В. Бобрищев-Пушкин, И.М. Василевский, немедля выпустивший двухтомник «Романовы» с грязнейшими сплетнями о русских царях, и А.Н. Толстой, в ком писательский дар соединялся с абсолютною гражданской циничностью. Чего всем этим могли достичь? Лишь того, чего и достигли: падения нравственного и духовного уровня общества. Обрыва соборной работы национального самоосмысления. И когда сегодня мы с трудом пробуем вернуться к этой работе, мы сразу видим, как важно нам для нее возвращение на родину пассажиров философского парохода.
Русская интеллигенция в своем большинстве не приняла антидемократического большевистского переворота 1917 г., и поэтому она стала одной из главных жертв красного террора. По сведениям, собранным русским историком и политическим деятелем С. П. Мельгуновым, из 5004 расстрелянных во второй половине 1918 г. интеллигенты составляли 1286 – много больше представителей других слоев населения.
С началом нэпа появилась надежда, что коммунистический режим будет эволюционировать к большей свободе не только в экономической, но и в идеологической и даже политической сферах. В частных издательствах и журналах, в различных общественных и культурно-просветительских организациях, в философских кружках находили себе приют мыслители и публицисты, далекие от марксистского официоза. Порой представители интеллигенции пытались прямо оппонировать новой власти. Например, в мае 1922 г. на I Всероссийском съезде геологов была принята следующая резолюция: «Русские ученые остро чувствуют гражданское бесправие, в котором пребывает сейчас весь народ, и полагают, что уже наступило время для обеспечения в стране элементарных прав человека и гражданина, без чего никакая общеполезная работа, и научная прежде всего, не может протекать нормально». Однако большевики очень быстро показали, что не намерены отказываться от идеологической и политической монополии. Длань красного самодержавия оказалась куда тяжелей, чем самодержавия романовского.
8 июня 1922 г. было принято Постановление Политбюро «Об антисоветских группировках среди интеллигенции», гласившее, что отныне «ни один съезд или всероссийское совещание спецов (врачей, агрономов, инженеров, адвокатов и проч.) не может созываться без соответствующего на то разрешения НКВД РСФСР. Местные съезды или совещания спецов разрешаются губисполкомами с предварительным запросом заключения местных отделов ГПУ (губотделов)». Главному политическому управлению предписывалось «произвести… перерегистрацию всех обществ и союзов (научных, религиозных, академических и проч.) и не допускать открытия новых обществ и союзов без соответствующей регистрации ГПУ. Незарегистрированные общества и союзы объявить нелегальными и подлежащими немедленной ликвидации». Политотделу Госиздата совместно с ГПУ надлежало «произвести тщательную проверку всех печатных органов, издаваемых частными обществами, секциями спецов при профсоюзах и отдельными наркоматами…», а также строжайше предписывалось следить за политическими настроениями профессуры и студенчества. В ноябре вышел циркуляр ГПУ своим органам в вузах о том, что на каждого профессора и политически активного студента должен составляться формуляр, куда бы систематически заносился осведомительский материал. Это был конец (пусть и очень относительной) автономии интеллигенции от коммунистического государства.
Одним из наиболее ярких эпизодов антиинтеллигентской кампании стала массовая высылка выдающихся представителей русской интеллектуальной элиты за границу, известная под не совсем точным названием «Философский пароход». Главным инициатором этой высылки был сам «вождь мирового пролетариата» В. И. Ленин (Ульянов), бдительно следивший за немарксистской гуманитарной литературой, все еще издававшейся в «стране победившего социализма». Например, в марте 1922 г. его внимание привлек, в сущности, невинный сборник статей Н. А. Бердяева, Я. М. Букшпана, Ф. А. Степуна и С. Л. Франка «Освальд Шпенглер и Закат Европы», который он «отрецензировал» в письме секретарю Совнаркома Н. И. Горбунову следующим образом: «Секретно. Т. Горбунов! О прилагаемой книге я хотел поговорить с Уншлихтом [зампред ГПУ. – С. Сергеев. ]. По-моему, похоже на “литературное прикрытие белогвардейской организации”. Поговорите с Уншлихтом не по телефону, и пусть он мне напишет секретно, а книгу вернет».
12 марта 1922 г. в журнале «Под знаменем марксизма» была опубликована программная статья Ленина «О значении воинствующего материализма», в которой об авторах журнала «Экономист», и прежде всего о знаменитом социологе П. А. Сорокине, было недвусмысленно заявлено: «Рабочий класс в России сумел завоевать власть, но пользоваться ею пока еще не научился, ибо в противном случае он бы подобных преподавателей и членов ученых обществ давно бы вежливенько препроводил в страны буржуазной “демократии”. Там подобным крепостникам самое настоящее место». 19 мая 1922 г. в письме к Ф. Э. Дзержинскому Владимир Ильич поставил вопрос об авторах «Экономиста» на практическую почву: «Это [«Экономист». – С. С. ], по-моему, явный центр белогвардейцев. В № 3… напечатан на обложке список сотрудников. Это, я думаю, почти все – законнейшие кандидаты на высылку за границу. Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих “военных шпионов” изловить, и излавливать постоянно и систематически, и высылать за границу. Прошу показать это секретно, не размножая, членам Политбюро, с возвратом Вам и мне, и сообщить мне их отзывы и Ваше заключение».
И вновь по инициативе Ленина в Уголовный кодекс РСФСР в июне 1922 г. была включена статья 70, гласившая: «Пропаганда и агитация в направлении помощи международной буржуазии… карается изгнанием из пределов РСФСР или лишением свободы на срок не ниже трех лет». Ее хорошо дополняла статья 71: «Самовольное возвращение в пределы РСФСР… карается высшей мерой наказания». 10 августа 1922 г. был принят декрет ВЦИК об административной высылке за границу или «в определенные местности» страны с целью «изоляции лиц, причастных к контрреволюционным выступлениям». Так было создано «юридическое обеспечение» высылки. Тогда же, в августе, компетентные органы принялись «излавливать и высылать» неугодных рабоче-крестьянской власти инакомыслящих, список которых утверждался на уровне Политбюро.
Операцию лично курировали высшие чины ГПУ: Ф. Э. Дзержинский, В. Р. Менжинский, И. С. Уншлихт, Г. Г. Ягода (Иегуда) и др. 18 августа Уншлихт рапортовал Ленину: «Согласно вашему распоряжению направляю списки интеллигенции по Москве, Питеру и Украине, утвержденные Политбюро. Операция произведена в Москве и Питере с 16-го на 17-е с. г., по Украине с 17-го на 18-е. Московской публике сегодня объявлено постановление о высылке за границу и [арестованные. – С. С .] предупреждены, что самовольный въезд в РСФСР карается расстрелом… Ежедневно буду вам посылать сводку о ходе высылки». Кроме указанных Уншлихтом мест, аресты проводились также в Казани. Сохранилось немало документальных свидетельств о том, как происходил процесс высылки.
Н. А. Бердяев был задержан 16 августа 1922 г., это был уже второй его арест (первый произошел в 1920 г.). Обыск, начавшийся в 1 час ночи, закончился в 5 часов 10 минут утра. Был проведен тщательно запротоколированный допрос, на котором арестованному задавали вопросы об отношении к советской власти, забастовкам профессоров; о взглядах на задачи интеллигенции; о перспективах эмиграции и т. д.
19 августа следователь Бахвалов подписал постановление, решившее судьбу подследственного: «1922 года, августа 19 дня, я, сотрудник 4-го отделения СО ГПУ Бахвалов, рассмотрел дело № 15564 о гр-не Бердяеве Николае Александровиче, постановил: привлечь его в качестве обвиняемого и предъявить ему обвинение в том, что он с Октябрьского переворота и до настоящего времени не только не примирился с существующей в России Рабоче-крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в моменты внешних затруднений для РСФСР свою контрреволюционную деятельность усиливал, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 57-й Уголовного кодекса РСФСР. Как меру пресечения уклонения от суда и следствия гр-на Бердяева избрать содержание под стражей».
В тот же день это постановление было предъявлено Бердяеву. Он отверг его основные пункты: «От 19 августа 1922 г. постановление о привлечении меня в качестве обвиняемого по 57-й статье Уголовного кодекса РСФСР прочел и не признаю себя виновным в том, что занимался антисоветской деятельностью, и особенно не считаю себя виновным в том, что в моменты внешних затруднений для РСФСР занимался контрреволюционной деятельностью». Разумеется, это несогласие не повлияло на решение ГПУ «в целях пресечения дальнейшей антисоветской деятельности Бердяева Николая Александровича… выслать из пределов РСФСР за границу бессрочно». Вот так, без всяких судебных формальностей!
Философа и писателя И. А. Ильина 4 сентября 1922 г. арестовывали уже в шестой (!) раз. На допросе ему были заданы те же вопросы, что и Бердяеву, на которые он отвечал чрезвычайно смело: «Считаю советскую власть исторически неизбежным оформлением великого общественно-духовного недуга, назревавшего в России в течение нескольких сот лет. ˂…> Политическая партия строит государство только тогда, и только постольку, поскольку она искренно служит сверхклассовой солидарности; я глубоко убежден в том, что РКП, пренебрегая этим началом, вредит себе, своему делу, своей власти в России. ˂…> Считаю так называемую забастовку профессуры мерою борьбы, вытекающей из начал здорового правосознания… ˂…> Высшая школа прошла при советской власти через целый ряд реформ; боюсь, что в результате всех этих сломов от высшей школы останется одно название. На высшие учебные заведения советская власть смотрела все время не как на научную лабораторию, а как на политического врага».
Выезжать за границу изгнанники должны были за свой счет. Подавляющее большинство высылаемых вовсе не хотели покидать Родину, несмотря на ненавистную им большевистскую диктатуру. «…Что касается эмиграции, то я против нее: не надо быть врагом, чтобы не покидать постели своей больной матери. Оставаться у этой постели – естественный долг всякого сына. Если бы я был за эмиграцию, то меня уже давно не было в России», – сказал на допросе другой русский философ – Ф. А. Степун. Но людей буквально поставили перед выбором: высылка или расстрел. Об этом говорят те подписки, которые они были вынуждены дать ГПУ: «Подписка. Дана сия мною, гр-ном Бердяевым, Государственному политическому управлению в том, что обязуюсь не возвращаться на территорию РСФСР без разрешения органов Советской власти. Статья 71 Уголовного кодекса РСФСР, карающая за самовольное возвращение в пределы РСФСР высшей мерой наказания, мне объявлена, в чем и подписуюсь».
«Дана сия мною, гражданином Иваном Александровичем Ильиным, СО ГПУ в том, что обязуюсь: 1) выехать за границу согласно решению Коллегии ГПУ за свой счет; 2) в течение 7 дней после освобождения ликвидировать все свои личные и служебные дела и получить необходимые для выезда за границу документы; 3) по истечении 7 дней обязуюсь явиться в СО ГПУ к нач. [альнику] IV отделения тов. Решетову. Мне объявлено, что неявка в указанный срок будет рассматриваться как побег из-под стражи со всеми вытекающими последствиями, в чем и подписуюсь».
Точное количество высланных осенью 1922 – зимой 1923 г. до сих пор уточняется исследователями. По последним данным, всего в чекистские списки попали 270 представителей интеллигенции. Из них 81 человек был вынужден покинуть родину, остальные либо подверглись административной ссылке в отдаленные районы России, либо вовсе не пострадали. Что же касается «философского парохода», то это, конечно, некий обобщенный образ. В реальности высылали не одних лишь философов и не одним пароходом, а несколькими; наконец, не только по морю, но и по суше.
19 сентября 1922 г. пароходом из Одессы в Константинополь прибыла небольшая «украинская» группа. 23 сентября поездами Москва – Рига и Москва – Берлин отправилась большая партия москвичей. 29 сентября из Петрограда в Штеттин отплыл пароход «Обербургомистр Хакен», пассажирами которого были более 30 инакомыслящих. 16 ноября пароход «Пруссия» увез еще 17 человек. В конце 1922 – начале 1923 г. продолжались высылки из Севастополя, Одессы и Петрограда.
Перечислим наиболее значительных изгнанников. Это философы: Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, И. А. Ильин, Л. П. Карсавин, И. И. Лапшин, Н. О. Лосский, Ф. А. Степун, С. Л. Франк; социолог П. А. Сорокин; историки: А. А. Кизеветтер, С. П. Мельгунов, В. А. Мякотин, А. В. Флоровский; общественно-политические деятели и публицисты: А. С. Изгоев (Ланде), А. В. Пешехонов, С. Е. Трубецкой; физиолог Б. П. Бабкин; зоолог М. М. Новиков; математик Д. Ф. Селиванов; астрофизик В. В. Стратонов; инженер-технолог В. И. Ясинский; литераторы Ю. И. Айхенвальд и М. А. Осоргин (Ильин); бывший личный секретарь Л. Н. Толстого, заведующий Толстовским домом-музеем В. Ф. Булгаков… Это была своего рода верхушка айсберга, основной корпус которого включал много менее известных специалистов, среди которых, кроме научных работников, были врачи, агрономы, бухгалтеры.
Н. О. Лосский, отбывший на «Пруссии», вспоминал: «На пароходе ехал с нами сначала отряд чекистов. Поэтому мы были осторожны и не выражали своих чувств и мыслей. Только после Кронштадта пароход остановился, чекисты сели в лодку и уехали. Тогда мы почувствовали себя более свободными. Однако угнетение от пятилетней жизни под бесчеловечным режимом большевиков было так велико, что месяца два, живя за границею, мы еще рассказывали об этом режиме и выражали свои чувства, оглядываясь по сторонам, как будто чего-то опасаясь».
Судьбы наиболее именитых изгнанников на Западе сложились, в общем, достаточно благополучно. Бердяев, живя во Франции, как философ приобрел европейскую известность, был 7 раз номинирован на Нобелевскую премию по литературе; умер в собственном доме в пригороде Парижа Кламаре. Сорокин стал одним из столпов американской социологии, профессором Гарварда, президентом Американской социологической ассоциации. Степун успешно вписался в немецкое академическое сообщество (за исключением периода нацистского правления). С. Булгаков, Ильин, Лапшин, Лосский и Франк пользовались известностью в кругах русской эмиграции и свои главные труды создали именно в это время. Все они умерли своей смертью, надолго пережив большинство своих гонителей.
Единственное исключение – Карсавин, с конца 1920-х гг. живший и преподававший в Литве. Там в конце 1940-х его настигла карающая рука советского правосудия – и свои дни он окончил в ГУЛАГе. Его судьба, как и судьбы философов П. А. Флоренского и Г. Г. Шпета, не подвергшихся высылке и сгинувших в 1930-х гг. в лагерях, показывает, какой участи избежали пассажиры «философских» пароходов и поездов. Так что для их личной биографии высылку, пожалуй, стоит оценить как благо. Однако для развития русской культуры в России она имела самые прискорбные последствия, – прежде всего для культуры философской мысли, которая в СССР была практически уничтожена и заменена примитивным агитпропом марксизма-ленинизма.
29 сентября 1922 г. из Петрограда вышел пароход «Обербургомистр Хакен» (т. н. «Философский пароход»). Так началась реализация кампании советского правительства по высылке неугодных власти людей за границу. Началось всё с того, что в мае 1922 года Владимир Ленин предложил заменить применение смертной казни для активно выступающих против советской власти деятелей высылкой из страны. В июле 1922 г. Ленин предложил ЦК арестовать и выслать из страны без объяснения причин «несколько сот» представителей интеллигенции. 10 августа Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК) принял декрет «Об административной высылке». Согласно декрету допускалась в административном порядке, то есть без проведения суда, высылка за границу или в определенные местности России «лиц, причастных к контрреволюционным выступлениям» (срок высылки был ограничен тремя годами).
Большевик в 1920-е годы строили «новую страну», а для этого было необходимо «зачистить» культурное поле страны от обломков «царизма». Считалось, что творческая интеллигенция получившая воспитание и образование в Российской империи представляла опасность для Советской России.
Перед высылкой были составлены списки на высылку - Московский, Петроградский и Украинский (всего в них попало около 200 человек). 16-18 августа обыски и аресты прошли Москве, Петрограде, Казани и на Украине. Задержанные давали расписку о невозвращении в РСФСР под страхом смертной казни. 19 сентября 1922 года на судне из Одессы в Константинополь прибыли представители украинской интеллигенции - историк А. В. Флоровский и физиолог Б. П. Бабкин. Другие из «Украинского списка» были высланы за границу в сентябре-октябре, часть сослали в отдалённые области России. 23 сентября на поезде Москва – Рига отправили ещё одну партию интеллигенции. Затем высылки произошли и по маршруту Москва – Берлин. Во время двух рейсов немецких пассажирских судов в сентябре и ноябре (16 ноября) 1922 года из Петрограда в Штеттин вывезли более 160 человек. Среди высланных преобладали лица гуманитарных профессий. Пассажирами пароходов были и весьма громкие имена: Николай Бердяев, Семен Франк, Сергей Трубецкой, Александр Кизеветтер, Иван Ильин, Николай Лосский, Лев Карсавин и др. В декабре 1922 года в Берлин выслали 60 человек из Грузии. В 1923 году за границу из Москвы, Петрограда и Украины было выслано ещё несколько десятков человек.
Для либеральной интеллигенции современной России «философский пароход» стал символом бессмысленной жестокости советского правительства и её патологической боязни интеллектуальной мощи пассажиров этого судна. Однако проблема была несколько в другой плоскости. Русская (и поздняя советская, современная либеральная) интеллигенция была во-многом русофобской по сути, западнической. «Передовая часть» творческой интеллигенции была бесконечна далека от России. Воспитанной по западным стандартам интеллигенции были намного ближе Париж, Лондон, Берлин, Рим, Берн, Цюрих и Вена, нежели Рязань и Владивосток. «Передовая часть» русской интеллигенции долгие годы готовила революцию, боролась с «царским режимом» и в результате оказалась не востребованной новой властью. Стране нужны были учителя, инженеры, рабочие, крестьяне, военные, а не профессиональные критики.
Советская Россия в это время только выползала из огня и ужаса Гражданской войны. Отдельные очаги войны ещё тлели на её огромных просторах. Россия проиграла войну с Польшей, потеряла Прибалтику, с трудом вернула Закавказье и Среднюю Азию (хотя с бандформированиями борьба ещё продолжалась). Только завершилась интервенция западных держав. Россия была в настоящем «окружении». Западные спецслужбы, дипломаты и политики, белая эмиграция вели настоящую войну против Советской России, причём не только политико-дипломатическую и информационную. Рубежи государства регулярно нарушали целые отряды, не считая отдельных диверсантов и разведчиков. Экономика и транспортная инфраструктура в руинах. Политику «военного коммунизма» сворачивают и отступая от постулатов коммунизма, проводят Новую Экономическую Политику (НЭП). Сами большевики погрязли в бесконечных заговорах и интригах. Общепризнанный вождь Владимир Ленин болеет и теряет власть, Троцкий стремится её перехватить. Властные группировки грызутся с друг другом. Сталин ещё не обладает и толикой власти, которую получит в годы Великой Отечественной войны. Троцкий, Каменев, Зиновьев, Рыков, Бухарин на первом плане.
Советским лидерам не нужна была ещё одна линия разлома в стране, более серьёзных проблем хватало. Высланные философы, историки, социологи и прочие властители дум были настоящими лидерами ума и воли населения. Не зря работы русских философов получили в Западной Европе значительное распространение. Их знали не только в русских кварталах Парижа, Праги и Берлина - они стали величинами мирового масштаба, а русская философская мысль благодаря их работам стала частью философской культуры человечества. Каждый имел своё мнение на тему «как нам обустроить Россию». В результате возникает угроза нового раскола, конфликта. А в это время России требуется единение, вокруг общей идеологии, а не идеологическая, интеллектуальная вольница. Дискутировать о будущем России было некогда, надо было строить. Только единение смогло спасти Россию-СССР в 1930-1940-е годы. Но для него пришлось пожертвовать (выслать из страны) дискутирующими интеллектуалами, а затем «зачистить» страну и от троцкистов (откровенных членов «пятой колонны»), раскольников в самом стане большевиков. Иного выхода не было стоял вопрос о самом выживании государства Российского.
Во-многом вышесказанное относится и к нашему времени. Разноголосица губит Россию, не даёт ей сосредоточить силы для рывка в будущее. Для спасения и выживания в предстоящем мировом шторме, а его отголоски уже сотрясают планету, нам необходимо единение.
Об этом драматическом событии в нашей истории напоминает сегодня скромный гранитный обелиск, установленный возле Благовещенского моста в Санкт-Петербурге. На нем лаконичная надпись: «С этой набережной осенью 1922 года...
Об этом драматическом событии в нашей истории напоминает сегодня скромный гранитный обелиск, установленный возле Благовещенского моста в Санкт-Петербурге. На нем лаконичная надпись: «С этой набережной осенью 1922 года отправились в вынужденную эмиграцию выдающиеся деятели отечественной философии, культуры и науки».
В этом самом месте и стоял пароход «Обер-бургомистр Хаген», который потом назовут «философским».
Точнее, таких пароходов было два: «Обер-бургомистр Хаген» покинул Петроград в конце сентября 1922 года, второй – «Пруссия» – в ноябре того же года. Они доставили в Германию более 160 человек – профессоров, преподавателей, писателей, врачей, инженеров. Среди них были такие блестящие умы и таланты, как Бердяев, Ильин, Трубецкой, Вышеславцев, Зворыкин, Франк, Лосский, Карсавин и многие другие, цвет нации. Высылали еще и поездами, пароходами из Одессы и Севастополя. «Очистим Россию надолго!» – довольно потирал руки Ильич, по личному распоряжению которого и была предпринята эта небывалая акция.
Высылка носила грубый, демонстративно унизительный характер: разрешалось взять с собой лишь две пары кальсон, две пары носков, пиджак, брюки, пальто, шляпу и две пары обуви на человека; все деньги и остальное имущество, а самое главное книги и архивы высылаемых подвергались конфискации. Художник Юрий Анненков вспоминал: «Провожающих было человек десять, не больше… На пароход нас не допустили. Мы стояли на набережной. Когда пароход отчаливал, уезжающие уже невидимо сидели в каютах. Проститься не удалось…»
На корабле – он был германским – изгнанникам дали «Золотую книгу», которая на нем хранилась, – для памятных записей именитых пассажиров. Её украшал рисунок Федора Шаляпина, покинувшего Россию чуть раньше: великий певец изобразил себя голым, со спины, переходящим море вброд. Надпись гласила, что весь мир ему – дом.
Участники первого рейса вспоминали, что все время плавания на мачте сидела какая-то птица. Капитан показал на нее изгнанникам и заявил: «Не помню такого. Это необыкновенный знак!»
Такого в истории и в самом деле никогда не было – чтобы государство само выдворяло не террористов, уголовников или опасных политических противников режима, а свои лучшие умы.
Операция по высылке была поручена ГПУ, которое составляло списки изгнанников.
Троцкий с присущим ему цинизмом объяснил это так: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно». Главная цель большевиков состояла в том, чтобы запугать интеллигенцию, заставить ее замолчать. Но надо признать, что уехавшим еще повезло. Позднее всех несогласных, в том числе самых известных людей России, стали безжалостно расстреливать или отправлять в лагеря.
Русская интеллигенция в своем большинстве не приняла революцию, так как осознавала, что насильственный переворот обернется для страны трагедией. Именно поэтому она и составляла угрозу для большевиков, захвативших власть насилием. По этой причине Лениным было принято решение о ликвидации интеллигентов посредством, сначала высылок, а потом беспощадных репрессий и чисток. М. Горький – «буревестник революции» был жестоко разочарован. Он писал в «Новой жизни»: «С сегодняшнего дня даже для самого наивного простеца становится ясно, что не только о каком-нибудь мужестве и революционном достоинстве, но даже о самой элементарной честности применительно к политике народных комиссаров говорить не приходится. Перед нами компания авантюристов, которые ради собственных интересов, ради промедления ещё на несколько недель, агонии своего гибнущего самодержавия, готовы на самые постыдные предательства интересов родины и революции, интересов российского пролетариата, именем которого они бесчинствуют на вакантном троне Романовых».
Интеллигенты, не принявшие большевистский режим, в 1920-е годы попали под тяжкий пресс цензуры, были закрыты все оппозиционные газеты. Не подлежали изданию философские статьи, написанные с немарксистских или религиозных позиций. Основной удар пришелся на художественную литературу, по приказам властей книги не просто не издавались, а изымались из библиотек. С полок пропали Бунин, Лесков, Лев Толстой, Достоевский…
Интеллигенция России стала очень малочисленна уже к 1923 году, она составляла около 5 % городского населения, поэтому интеллектуальные возможности и потенциал государства ослабились. Детей интеллигенции не принимали в вузы, для рабочих были созданы рабфаки. Россия лишилась огромного количества мыслящих и образованных людей. О. Н. Михайлов писал: «Революция оторвала от России, от русской почвы, вырвала из сердца России наиболее крупных писателей, обескровила, обеднила русскую интеллигенцию»…
Русская Атлантида
В результате высылки лучших русских умов и талантов заграница, и прежде всего США, получили в «подарок» от России целую когорту блестящих специалистов, позволивших им далеко продвинуть вперед свою науку и технику, развивать культуру.
Игорь Сикорский, выпускник Петербургского политехнического института, построил в США первый в мире вертолет, русские инженеры Михаил Струков, Александр Картвели, Александр Прокофьев-Северский фактически создали американскую военную авиацию, инженер Владимир Зворыкин изобрел в США телевидение, химик Владимир Ипатьев создал высокооктановый бензин, благодаря чему во время войны американские и немецкие самолеты летали быстрее немецких, Александр Понятов придумал первый в мире видеомагнитофон, Владимир Юркевич спроектировал во Франции самый больший в мире пассажирский лайнер «Нормандия», профессор Питирим Сорокин стал за океаном создателем американской социологии, гениальный актер МХАТа Михаил Чехов – основоположником американского психологического театра, Владимир Набоков – знаменитым писателем, а русского композитора Игоря Стравинского в США считают американским гением музыки. Имена всех утраченных Россией гениев и талантов просто невозможно перечислить.
Из-за катастрофы 1917 года и драматических событий последующих лет за рубежом оказалось в общей сложности, около 10 миллионов русских людей.
Одних выслали, другие бежали, спасаясь от тюрем и расстрелов. Цвет нации, гордость России, целая утраченная Атлантида. Имена этих русских гениев и талантов, наш невольный «подарок» другим странам и континентам, от нас долгие годы в СССР скрывали, называли их «отщепенцами», а о некоторых мало кто у нас знает и до сих пор.
К этой страшной трагедии утраты лучших умов и талантов добавилась еще и другая, последствия которой мы ощущаем до сих пор. В нашей стране произошел разгром, «геноцид умов», сознательное уничтожение русской интеллигенции, ее места в университетах, научных институтах, в конструкторских бюро, в искусстве заняли другие люди. Произошло разрушение сложившейся в России веками преемственности традиций чести, благородства, высоких идеалов верного служения Отечеству и народу, что всегда было отличительным признаком русской творческой интеллигенции.
Может, именно по этой причине и смогла сформироваться у нас сейчас эта русофобская либеральная тусовка – потомки «комиссаров в пыльных шлемах», – которая из себя сегодня интеллигенцию лишь изображает.
А на самом деле Россию не любит, открыто презирает нашу историю и народ, при первой же возможности стремится уехать на Запад.
«Мы этих людей выслали потому, что расстрелять
их не было повода, а терпеть было невозможно»
Л.Д. Троцкий
Философский пароход
Осенью 1922 г. из советской России было выслано около двухсот неугодных власти интеллектуалов: в их число входили инженеры, экономисты, врачи, писатели, журналисты, юристы, философы, преподаватели... На двух пароходах тогда уместились почти все русские философы. 29 сентября на борту парохода "Обербургомистр Хакен" уплыли в Германию Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, И. А. Ильин, С. Е. Трубецкой, Б. П. Вышеславцев, М. А. Осоргин и многие другие.
Через полтора месяца пароход "Пруссия" увез Н. О. Лосского, Л. П. Карсавина, И. И. Лапшина, А. А. Кизеветтера. Еще раньше в Ригу были депортированы философы П. А. Сорокин и Ф. А. Степун, а историк А.В. Флоровский - в Константинополь. В начале 1923 г. за рубеж был выслан известный философ и религиозный деятель С. Н. Булгаков.
Н.А. Бердяев
Акция принудительной высылки лучшей части отечественной интеллигенции ознаменовала не столько начало политических репрессий, сколько раскол внутри русской культуры. С момента, как пароход «Пруссия» отправился в свой исторический рейс, русская мысль перестала быть единым феноменом, культурным событием, - она трагически разделилась на Русское Зарубежье и Россию Советскую. Поразительно точно описал ситуацию Н. О. Лосский: "...Германия - все же не Сибирь, но как же чудовищно трудно было оторваться от корней, от самой своей сути, которая умещалась в одном коротком слове - Россия". Те же, кто остался, кто не был предан своей страной, предвидели ужасные последствия высылки: "Страна, лишившись своей интеллигенции, двигается вспять", - писал Максим Горький, - "без творцов русской науки и культуры нельзя жить, как нельзя жить без души".
Спустя много лет это драматическое событие получило символическое название "философские пароходы". Тем самым авторы данного термина хотели подчеркнуть огромный вклад, который внесли высланные философы в воспитание нового поколения русской эмиграции, в мировую и отечественную философскую мысль. Размышляя о феномене "философского парохода" стоит обратить внимание на характерную деталь в судьбе "изгнанников идеи": "..в отличие от писателей, известность которых фактически не выходила за круг эмиграции, работы русских философов получили в Западной Европе широкое распространение. Их знали не только в русских кварталах Берлина и Парижа - они сделались величинами мирового масштаба, а русская философская мысль благодаря их трудам стала частью философской культуры человечества".
И.А. Ильин
Сегодня известно множество причин высылки русской интеллигенции из страны: это и выход русского варианта книги О. Шпенглера "Закат Европы", изданной философами Н. А. Бердяевым, Ф. А. Степуном и С. Л. Франком, и критические отзывы о советской власти и экономической модели в журнале "Экономист", издававшемся в Петрограде, и выступления профессуры против большевистских реформ высшей школы в 1921 г., и много другое. Однако настоящей причиной, как писал И.А. Бунин в "Окаянных днях", были не события, а время... По мере перехода к НЭПу В. И. Ленин и его окружение оказались перед дилеммой: сопроводить определенную свободу в сфере экономики политической либерализацией, определенным ограничением своей власти или для ее сохранения в будущем пойти по пути высылок, репрессий по отношению к политическим оппонентам и потенциальным конкурентам. Большевистским правительством был выбран второй вариант. В 1921 - 1922 гг. обычным делом стали аресты, высылки, расстрелы, которые выносились революционными трибуналами и коснулись всех политических противников РКП(б) - меньшевиков, эсеров, кадетов, священнослужителей.
В русле этой тактики уничтожения политической и идеологической оппозиции к лету 1922 г. было принято решение организовать высылку за границу представителей «антисоветской интеллигенции», тех, кто скептически относился к эксперименту большевиков, выступал публично против их идей, кто до октября 1917 г. был активным сторонником демократических идей и не собирался от них отказываться. Они работали в вузах, в издательствах, в журналах, в различных государственных учреждениях, в кооперации, то есть, в целом оказывали влияние на интеллектуальное развитие страны. "Политиканствующие ученые-профессора» обвинялись в том, что «на каждом шагу оказывали упорное сопротивление советской власти, упорно, злобно и последовательно старались дискредитировать все начинания советской власти, подвергая их якобы научной критике".
А.А. Кизеветтер
"Операция" против инакомыслящих представляла собой не одномоментное действие, а серию последовательных акций. Можно выделить следующие ее основные этапы: аресты и административные ссылки врачей, репрессии вузовской профессуры и профилактические мероприятия в отношении буржуазного студенчества. В этот же период проходили аресты руководителей политических партий, оппозиционных большевикам.
Идею высылки представителей оппозиции за границу выдвинул В. И.Ленин. «Почти все [философы] - законнейшие кандидаты на высылку за границу, явные контрреволюционеры», - писал он Л. Д. Троцкому. Из директив В. И. Ленина: "Продолжать неуклонно высылку активной антисоветской интеллигенции за границу. Тщательно составить списки. На каждого интеллигента должно быть дело...". Существовало несколько параллельно разрабатывавшихся списков: московский, петроградский, украинский. На высылаемых заготавливались характеристики. Их основу составлял компрометирующий материал, которым располагали органы политической полиции. Всех философов высылали по статье № 75 Уголовного Кодекса: "контрреволюционная деятельность".
Аресты, процесс и сама высылка напоминали фарс. Вот, что вспоминает философ и публицист М. А. Осоргин: "...все эти следователи были малограмотны, самоуверенны и ни о ком из нас не имели никакого представления... в одной бумажке оказалось изложение нашей вины: «нежелание примириться и работать с советской властью".
Н.О. Лосский
И далее о том, как проходила высылка: "Это тянулось больше месяца. Всесильное ГПУ оказалось бессильным помочь нашему добровольному выезду за пределы Родины. Германия отказала в вынужденных визах, но обещала немедленно предоставить их по нашей личной просьбе. И вот нам, высылаемым, было предложено сорганизовать деловую группу с председателем, канцелярией, делегатами. Собирались, заседали, обсуждали, действовали. Меняли в банке рубли на иностранную валюту, заготовляли красные паспорта для высылаемых и сопровождающих их родных. Среди нас были люди со старыми связями в деловом мире, только они могли добиться отдельного вагона в Петербурге. В Петербурге сняли отель, кое-как успели заарендовать все классные места на уходящем в Штетин немецком пароходе. Все это было очень сложно, и советская машина по тем временам не была приспособлена к таким предприятиям. Боясь, что всю эту сложность заменят простой нашей ликвидацией, мы торопились и ждали дня отъезда; а пока приходилось как-то жить, добывать съестные припасы, продавать свое имущество, чтобы было с чем приехать в Германию. Многие хлопотали, чтобы их оставили в РСФСР, но добились этого только единицы... Люди разрушали свой быт, прощались со своими библиотеками, со всем, что долгие годы служило им для работы, без чего как-то и не мыслилось продолжение умственной деятельности, с кругом близких и единомышленников, с Россией. Для многих отъезд был настоящей трагедией,- никакая Европа их манить к себе не могла; вся их жизнь и работа были связаны с Россией связью единственной и нерушимой отдельно от цели существования".
Л.П. Карсавин
В "Правде" публикуется сообщение о высылке, в котором указывается, что наиболее активные «контрреволюционные элементы» из среды профессуры, врачей, агрономов, литераторов, высылаются частью в Северные губернии России, частью за границу. Среди высылаемых почти нет крупных научных имен.
Что касается судьбы высланных, то она удивительна: оторванные от родины, лишенные привычного культурного контекста, помещенные в чуждую среду отечественные философы и мыслители не растворились в потоках эмиграции, а наоборот преподнесли Европе совершенно неизвестную интеллектуальную Россию.
Изгнание выдающихся представителей русской культуры и науки, - безусловно, трагической эпизод истории России XX в. Между тем, анализ с позиций сегодняшнего дня, как это и ни странно, показывает не только негативные стороны этого события. Благодаря высылке остались в живых выдающиеся ученые, которые внесли существенный вклад в развитие мировой науки, техники и искусства. Примерно такой же точки зрения придерживаются и некоторые историки Русского Зарубежья: "Благодаря Ленину, Зарубежная Россия получила когорту блестящих ученых и интеллектуалов, чья деятельность призвана была заложить основы культуры русской эмиграции".
П.А. Сорокин
Высылка за границу была решением радикальным, но, по сравнению со смертными приговорами, выносимыми на публичных процессах, мерой достаточно "гуманной". К тому же советское правительство не могло рискнуть в 1922 г. расстрелять сто или двести виднейших представителей русской интеллигенции.
Многие изгнанники, находясь за границей, вошли в число выдающихся ученых XX века: Питирим Сорокин стал «отцом» американской социологии, Николай Бердяев оказал существенное влияние на умы всей думающей Европы, основал Религиозно-Философскую академию, публикует журнал «Путь» , С. Н. Булгаков возглавлял Православный Богословский Институт в Париже, Л. П. Карсавин организует Русский научный институт, Н. О. Лосский создает в эмиграции выдающие труды по этике и теории познания, повлиявшие на развитие многих философских школ.
"Философский пароход" стал знаковым явлением для российской истории мысли. Сегодня многие требуют дать однозначный ответ: отрицательное ли это событие с точки зрения культуры или положительное с точки зрения судьбы высланных. А есть ли необходимость выносить вердикт? "Философский пароход" - факт нашей истории, его, разумеется, нельзя игнорировать при том, что идеологизация его неизбежна. Существенно здесь то, что мысль, свободная мысль, была сохранена, и диалог с ней продолжается до сих пор.
Гусев Д.А.
Аспирант факультета философии и политологии СПбГУ
Молочная пшенная каша с тыквой
Упражнения для руки после инсульта сидя за столом
Делимся кулинарными секретами!
Письменную речь мы произносим
Строение и функции мужской и женской половых систем у человека Что входит в половую систему человека