Замок броуди содержание. Роман Арчибальда Кронина «Замок Броуди»: сюжет, главные герои, отзывы

События романа разворачиваются в 1880-х годах в предместье небольшого шотландского городка Ливенфорд. В доме, построенном по оригинальному архитектурному плану, разработанному лично мистером Броуди, живет его большая семья. Пожилая мать Броуди не видела для себя другого удовольствия кроме как в еде. Жена мистера Броуди Маргарет была достаточно измучена жизненными неурядицами и побаивалась мужа. У Броуди были две красавицы дочери: Несси - отличница, с перспективой на большое будущее и Мэри отважная и энергичная девушка, бросившая учебу, чтобы помогать матери по хозяйству. Сын мистера Броуди Мэтью готовился уехать в Индию и там начать свою карьеру. У Джеймса Броуди был свой магазин по продаже шляп, известный во всем городе, благодаря своим богатым покупателям. Броуди строг и даже проявляет тиранию по отношению к своим домашним. Так он запретил Мэри посещать ежегодную ярмарку. Он знал о встречах своей дочери с Дэнисом Фойлом, ирландцем и агентом торговой компании. Но Мэри вопреки запретам отца идет вместе с Дэнисом на ярмарку, там они веселятся, смотрят представление в балагане, катаются на карусели. Позже они выходят на берег реки, где пылкий юноша признается в любви к Мэри и овладевает ею. Наивная девушка даже сначала не поняла, что с ней случилось. Дэнис предлагает Мэри выйти замуж, но оба понимают, что сразу пожениться у них не получится. Отец Мэри вряд ли даст согласие на брак. Да и Фойлу нужно купить дом, обзавестись прочным положением. На это понадобится время. Тем временем Мэри замечает странные округлости своей фигуры. Не догадываясь что происходит, она идет к врачу, который сообщает девушке о беременности. Мэри просит Дэниса поторопиться со свадьбой. Дэнис решает просить руки Мэри у Броуди. Броуди пытается ударить юношу, но промахивается и попадает по стене, повредив руку. Мэри оказывается под домашним арестом.
Мэри полна отчаяния, она не знает как дальше жить и решает покончить жизнь самоубийством. Но скоро девушка получает записку от Фойла, в которой юноша сообщает, что снял небольшой домик, и теперь они могут пожениться. Мэри передумывает принимать яд, и прячется от домашних в своей комнате. Но тут в комнату входит ее мать, она видит круглый живот дочери и все понимает. Напрасно Мэри слезно умоляет ее не говорить ничего отцу. Миссис Броуди получила классическое воспитание, в котором нередко господствовали ханжество и приторная мораль. К тому же она очень боится Броуди. поэтому Маргарет рассказывает мужу о положении их дочери. Вне себя от ярости мистер Броуди едва сдерживается, чтобы не избить дочь, но затем просто вышвыривает девушку на улицу.
На улице бушевала гроза, тем более ночью Мэри не знала, куда ей идти. Выбравшись к реке, в одном платье, под проливным дождем, она неожиданно спотыкается и падает в воду. Едва поднявшись, она через какое-то время проваливается в болотную жижу. Наконец, впереди Мэри увидела огонек и пошла туда, но не решилась войти в дом, потому что боялась хозяев, а забралась в сарай и родила там мальчика.
В сарай случайно заходит хозяйка и видит потерявшую сознание девушку. Она вызывает врача, и Мэри увозят в ближайшую больницу.
Дэнис Фойл по заданию своей фирмы едет в глухой шотландский городок на поезде. Поезд оказывается на шатком мосту, который не выдерживает массы состава и ломается, и поезд летит в ущелье. Дэнис Фойл погибает.
В городе мистер Броуди беседует с известным переносчиком слухов Гирсоном, который сообщает Броуди о несчастье с ее дочерью. Доктор Рэнвик заботился о девушке, но ее ребенок умер в больнице, а родители Дэнис Фойла помогли устроиться Мэри горничной в богатый лондонский дом. Мистер Броуди и слышать ничего не хочет о примирении с дочерью, зато радуется смерти Фойла.
Скоро Броуди узнает, что рядом с его магазином откроется крупный магазин моды компании "Манджо и К". Понятно, что соседство такого конкурента не сулит ничего хорошего. Управляющий Броуди - Питер Перри предлагает ему сделать кое-какие усовершенствования для привлечения клиентов, но Броуди отказывается. Вскоре дела коммерсанта идут всех хуже и хуже. Покупателей больше привлекал соседний магазин, с большими витринами и манекенами с красивой одеждой. Скоро все клиенты Броуди перешли в магазин "Манджо". Спустя некоторое время сам Перри, не выдержав грубости и скучной работы у Броуди, тоже переходит работать в новый магазин. Финансовое положение Броуди оставляет желать лучшего. Но он продолжает грубить клиентам.
Но главные неприятности семьи Броуди были еще впереди. Из Индии возвращается Мэтью, по слухам, его уволили за плохую работу. Скоро Маргарет Броуди получает от Мэтью письмо, в котором просит мать выслать ему сорок фунтром. Раньше Мэтью каждый месяц посылал по пять фунтов, чтобы мать собирала их, но из-за тяжелого материального положения в семье Маргарет растратила эти деньги. Чтобы вернуть сыну сорок фунтов, мать обращается к ростовщикам, отказывает себе во многом, влезает в долги и просто тает на глазах от мучившей ее болезни.
Тем временем Мэтью приезжает домой. Он не утруждает себя работой, долго спит, обедает в дорогих городских увеселительных заведениях. Выясняется, что к своей невесте Агнес он также относится с пренебрежением. После беседы с сыном у Маргарет случается очередной припадок от непонятной болезни.
Мэтью выиграл крупную сумму денег в бильярд. Он идет в публичный дом и там начинает приставать к хорошенькой официантке Нэнси. Неожиданно в комнату врывается Броуди-отец. Оказывается Нэнси ждет именно его. Между сыном и отцом начинается драка, и Мэтью даже стреляет в отца, но промахивается.
Тем временем нестерпимая боль Маргарет снова дает о себе знать. Врач ставит диагноз - рак, и говорит, что женщина будет еще жить не больше полугода. Маргарет просит Броуди написать Мэри, чтобы она приехала как можно быстрее и, как раньше, вела домашнее хозяйство. Но Броуди и думать об этом не хочет.
Вскоре Броуди понимает, что полностью обанкротился. Узнав об этом, Маргарет умирает.
Чтобы зарабатывать на жизнь и содержать семью, Броуди устраивается на работу счетоводом на верфь к местному богачу Лэтту. В доме теперь хозяйничает Нэнси. Но она не может управиться с домом как эта делала покойная миссис Броуда. Из Нэнси получается плохая экономка, к тому же она хочет выйти замуж и обращает внимание на Мэтью, который отвечает ей взаимностью. В доме царит запустение, Броуди-отец стал пить. Теперь все свои надежды он связывал с университетской стипендией младшей дочери Несси. Девушка недоедает и занимается через силу, она пишет письмо Мэри, умоляя ее вернуться домой.
Скоро Мэри присылает письмо, в котором просит у отца прощения. Броуди собирается написать грубый ответ, как вдруг узнает, что Мэтью с Нэнси сбежали в Латинскую Америку. Он вынужден согласиться на приезд старшей дочери.
Мэри не была дома уже четыре года, возвратившись в Ливенфорд, она обращается к доктору Рэнвику, так как обеспокоена состоянием здоровья своей младшей сестры. Доктор уже давно влюблен в Мэри. Он определяет, что у Нэсси нервное истощение, и ей нужен отдых и покой. Однако Несси продолжает много заниматься. Но стипендия ей не достается. Тогда Несси приходит в отчаяние и вешается.
Мэри возвращается домой и вытаскивает сестру из петли. Приходит доктор Рэнвик, но было уже поздно. Несси умерла. Рэнвик понимает, что Мэри нужно как можно быстрее увезти из этого дома. Он признается Мэри в любви и они оказались в объятиях друг друга.
Броуди возвращается домой и обвиняет Мэри и Рэнвика в непотребном поведении. Но Рэнвик, указывая на бездыханное тело Несси, обвиняет Броуди в том, что именно из-за отца дочь испытала большие нервные перегрузки и удавилась в петле. Он навсегда уходит с Мэри из дома Броуди. И тут Броуди понимает всю чудовищность своего положения. Он остался один в доме с умалишенной престарелой матерью, которая тоже до ужаса боится его.

Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Замок Броуди». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.

Арчибалд Кронин

ЗАМОК БРОУДИ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Весна 1879 года была удивительно ранняя и теплая. По полям нижней Шотландии ровной пеленой стлалась зелень ранних хлебов, «свечки» на каштанах распустились уже в апреле, а кусты боярышника, живой изгородью окаймлявшие белые ленты проселочных дорог, зацвели на целый месяц раньше обычного. В деревнях фермеры сдержанно радовались, ребятишки босиком мчались за поливальными машинами. В городах, расположенных по берегу широкой реки, лязг железа на верфях теперь не казался уже таким навязчивым и в мягком весеннем воздухе, поднимаясь к холмам, сливался с жужжанием первой пчелы и тонул в ликующем блеянии ягнят. В конторах клерки, сняв пиджаки и в изнеможении развалясь на стульях, кляли жаркую погоду, возмущались политикой лорда Биконсфильда, известием о войне с зулусами и дороговизной пива.

Над всем устьем реки Клайд, от Глазго до Портдорена, над Овертоном, Дэрроком, Эрдфилленом - городами, расположенными между Уинтонскими и Доренскими холмами и образующими как бы три вершины треугольника плодородной земли на правом берегу, лимана, - и над старинным городком Ливенфордом, лежащим в основании этого треугольника, в том самом месте, где Ливен впадает в Клайд, - над всем ослепительно сияло солнце, и, пригретые его чудесным благодатным теплом, люди трудились, бездельничали, болтали, ворчали, молились, любили - жили.

В одно майское утро над Ливенфордом, в истомленной зноем вышине, лениво висели редкие клочки облаков. Но к концу дня эти тонкие, как паутина, облака медленно зашевелились. Поднялся теплый ветерок и погнал их по небу, а когда они скрылись из виду, ветерок налетел на город. Первое, что он встретил на пути, была высокая историческая скала, которая стояла, словно маяк, на месте слияния реки Клайд с ее притоком Ливеном и четко рисовалась на опаловом небе, напоминая неподвижную тушу громадного слона. Теплый ветер обогнул скалу, быстро пронесся по жарким улицам убогого предместья. Нового города, а затем между высоких стапелей, подъемных кранов и каркасов недостроенных судов на расположенных вдоль морского рукава верфях Лэтта и Кo , где кипела работа; после этого он прогулялся по Черч-стрит - медленно, как и подобает прогуливаться по главной улице, где находятся городская ратуша, городская школа и приходская церковь, и, наконец, миновав эту чинную улицу, весело закружился в гостеприимно открытом пространстве главной площади. Потом как-то нерешительно, словно в раздумье, направился между рядами лавок Хай-стрит и достиг Ноксхилла, высоко расположенного квартала жилых домов. Здесь ему скоро надоело гулять по террасам из выветрившегося красного песчаника да шелестеть в плюще на стенах старых каменных домов, и, стремясь поскорее выбраться в поля, ветерок снова пронесся через город между чопорных вилл аристократического квартала Уэл-холл, овеяв мимоходом круглые цветнички пурпуровой герани, украшавшие палисадник перед каждым домом. Затем, беспечно пробежав по широкому, красивому проспекту, который от аристократического квартала вел за город, ветерок внезапно похолодел, налетев на последний дом в конце этой улицы.

Дом этот представлял собой своеобразное сооружение. Небольшой, таких размеров, что в нем могло быть не более семи комнат, но массивный, из серого камня, поражающий суровой тяжеловесностью и совершенно необычайной архитектурой.

Внизу дом имел форму узкого прямоугольника, длинной стороной обращенного к улице. Стены поднимались не прямо от земли, а стояли на каменном цоколе, который был на целый фут длиннее и шире их основания, так что все здание опиралось на него, как животное - на глубоко врытые в землю лапы. Фасад, с холодной суровостью высившийся на этом цоколе, одной своей, половиной переходил в круто срезанный конек, а другая половина заканчивалась низким парапетом, который тянулся горизонтально до соединения со вторым таким же коньком над боковой стеной дома.

Эти остроконечные выступы имели очень своеобразный вид: каждый из них рядом крутых прямоугольных ступенек переходил в украшенную канелюрами верхушку, на которой гордо красовался большой шар из полированного серого гранита. Они соединялись между собой парапетом, который своими правильно чередовавшимися острыми зубцами образовал как бы тяжелую цепь из каменных звеньев, кандалами сковывавшую все здание.

У того угла, где сходились боковая и передняя стены дома, поднималась невысокая круглая башня, также опоясанная зубчатой лентой парапета, украшенная посредине глубокой ромбовидной нишей и увенчанная башенкой, на которой торчал тонкий камышовый флагшток. Тяжеловесные пропорции ее верхней части делали башню приземистой и уродливой, придавая ей сходство с широким нахмуренным лбом, обезображенным глубоким шрамом, а из-под этого лба угрюмо и загадочно глядели два глубоко посаженных глаза - прорезанные в башне узкие оконца. Как раз под башней был вход - невзрачная узкая дверь, весьма негостеприимная на вид, похожая на враждебно сжатый тонкий рот; боковые створки двери круто сходились вверху в стрельчатую арку, окружавшую окно из темного стекла и заканчивавшуюся острием. Окна дома, как и дверь, были узки, без всяких украшений, казались просто пробитыми в стене отверстиями, которые неохотно пропускали свет, но скрывали от посторонних глаз внутренность жилища.

Весь дом в целом имел какой-то таинственный, мрачный и отталкивающий вид, и непонятно было, какая мысль руководила теми, кто его строил. Небольшие его размеры мешали ему достигнуть надменного величия какого-нибудь замка баронов, если таково было назначение его готической башенки, бастионов и круто скошенных углов. Однако от этого здания веяло таким холодом, такой суровой мощью, что невозможно было увидеть в нем лишь самодовольную претензию на показное великолепие. Его зубчатые стены производили впечатление холодно-напыщенное, но не забавное, и он, при всей своей нелепости, вовсе не казался смешным. В его грандиозной архитектуре было что-то такое, от чего замирал смех, - что-то глубоко скрытое, извращенное, ощущаемое всеми, кто пристально всматривался в дом, как уродство, как воплощенное в камне нарушение гармонии.

Жители Ливенфорда никогда не смеялись над этим домом, - по крайней мере не смеялись открыто. Такова была неуловимая атмосфера могущества, окружавшая его, что никто не решился бы и улыбнуться.

Перед домом не было даже палисадника; вместо него - усыпанный гравием, голый, палимый солнцем, но безукоризненно чистый двор, посреди которого стояла в качестве единственного украшения маленькая медная пушка; пушка эта некогда находилась на борту фрегата, участвовала в последнем залпе с него, а теперь, провалявшись много лет на портовом складе, важно красовалась, начищенная до блеска, между двумя симметричными кучками ядер, придавая последний штрих нелепости этому своеобразному жилищу.

За домом находился поросший травой квадратный клочок земли с четырьмя железными столбиками по углам, окруженный высокой каменной стеной, под которой росло несколько кустов смородины - единственная растительность в этом жалком подобии сада, если не считать заглядывавшего в окно кухни унылого куста сирени, который никогда не цвел.

Через это окно, хоть его и заслонял сиреневый куст, можно было разглядеть кое-что внутри. Видна была просторная комната, обставленная комфортабельно, но безвкусно. Здесь стояли диван и стулья с сиденьями из конского волоса, большой стол, пузатый низенький комод у одной стены и большой красного дерева буфет - у другой. Пол был покрыт линолеумом, стены оклеены желтыми обоями, а камин украшали тяжелые мраморные часы, своим важным видом как бы подчеркивавшие, что здесь - не просто кухня, место для стряпни (стряпали главным образом в посудной, за кухней), а скорее столовая, общая комната, где обитатели дома ели, проводили свой досуг и обсуждали все семейные дела.

Стрелки на украшавших камин часах показывали двадцать минут шестого, и старая бабушка Броуди уже восседала на своем стуле в углу у огня, поджаривая гренки к вечернему чаю. Это была ширококостная, угловатая старуха, сморщенная, но не дряхлая, несмотря на свои семьдесят два года, высохшая, похожая на сучковатый ствол старого дерева, лишенного соков, но еще крепкого и выносливого, закаленного временем и непогодами. Особенно подчеркивали это сходство узловатые руки с утолщенными подагрой суставами. Лицо ее, цветом напоминавшее увядшие листья, было все изрыто морщинами; черты лица - крупные, резкие, мужские, волосы, еще черные, аккуратно разделены посредине прямым пробором, обнажавшим белую линию черепа, и тугим узлом закручены на затылке. Жесткие редкие волоски, подобно сорным травам, пробивались на подбородке и верхней губе. На бабушке Броуди была черная кофта и длинная, волочившаяся за ней по земле юбка такого же цвета, маленькая черная наколка и башмаки с резинками, которые, несмотря на то, что были очень велики, не скрывали подагрических утолщений на суставах пальцев и плоской стопы.

HATTER’S CASTLE

Copyright © A. J. Cronin, 1931

All rights reserved

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство Иностранка ®

Часть первая

I

Весна 1879 года была удивительно ранняя и теплая. По полям Нижней Шотландии ровной пеленой стлалась зелень ранних хлебов, свечки на каштанах распустились уже в апреле, а кусты боярышника, живой изгородью окаймлявшие белые ленты проселочных дорог, зацвели на целый месяц раньше обычного. В деревнях фермеры сдержанно радовались, ребятишки босиком мчались за поливальными машинами. В городах, расположенных по берегу широкой реки, лязг железа на верфях теперь не казался уже таким навязчивым и в мягком весеннем воздухе, поднимаясь к холмам, сливался с жужжанием первой пчелы и тонул в ликующем блеянии ягнят. В конторах клерки, сняв пиджаки и в изнеможении развалясь на стульях, кляли жаркую погоду, возмущались политикой лорда Биконсфильда, известием о войне с зулусами и дороговизной пива.

Над всем устьем реки Клайд, от Глазго до Портдорена, над Овертоном, Дэрроком, Эрдфилленом – городами, расположенными между Уинтонскими и Доренскими холмами и образующими как бы три вершины треугольника плодородной земли на правом берегу лимана, – и над старинным городком Ливенфордом, лежащим в основании этого треугольника, в том самом месте, где Ливен впадает в Клайд, – над всем ослепительно сияло солнце, и, пригретые его чудесным благодатным теплом, люди трудились, бездельничали, болтали, ворчали, плутовали, молились, любили – жили.

В одно майское утро над Ливенфордом в истомленной зноем вышине лениво висели редкие клочки облаков. Но к концу дня эти тонкие, как паутина, облака медленно зашевелились. Поднялся теплый ветерок и погнал их по небу, а когда они скрылись из виду, ветерок налетел на город. Первое, что он встретил на пути, была высокая историческая скала, которая стояла, словно маяк, на месте слияния реки Клайд с ее притоком Ливеном и четко рисовалась на опаловом небе, напоминая неподвижную тушу громадного слона. Теплый ветер обогнул скалу, быстро пронесся по жарким улицам убогого предместья, Нового города, а затем между высоких стапелей, подъемных кранов и каркасов недостроенных судов на расположенных вдоль морского рукава верфях «Лэтта и К о », где кипела работа; после этого он прогулялся по Черч-стрит – медленно, как и подобает прогуливаться по главной улице, где находятся городская ратуша, городская школа и приходская церковь, и наконец, миновав эту чинную улицу, весело закружился в гостеприимно открытом пространстве главной площади. Потом как-то нерешительно, словно в раздумье, направился между рядами лавок Хай-стрит и достиг Ноксхилла, высоко расположенного квартала жилых домов. Здесь ему скоро надоело гулять по террасам из выветрившегося красного песчаника да шелестеть в плюще на стенах старых каменных домов, и, стремясь поскорее выбраться в поля, ветерок снова пронесся через город между чопорных вилл аристократического квартала Уэлхолл, овеяв мимоходом круглые цветнички пурпуровой герани, украшавшие палисадник перед каждым домом. Затем, беспечно пробежав по широкому, красивому проспекту, который от аристократического квартала вел за город, ветерок внезапно похолодел, налетев на последний дом в конце этой улицы.

Дом этот представлял собой своеобразное сооружение. Небольшой, таких размеров, что в нем могло быть не более семи комнат, но массивный, из серого камня, поражающий суровой тяжеловесностью и совершенно необычайной архитектурой.

Внизу дом имел форму узкого прямоугольника, длинной стороной обращенного к улице. Стены поднимались не прямо от земли, а стояли на каменном цоколе, который был на целый фут длиннее и шире их основания, так что все здание опиралось на него, как животное – на глубоко врытые в землю лапы. Фасад, с холодной суровостью высившийся на этом цоколе, одной своей половиной переходил в круто срезанный конек, а другая половина заканчивалась низким парапетом, который тянулся горизонтально до соединения со вторым таким же коньком над боковой стеной дома.

Эти остроконечные выступы имели очень своеобразный вид: каждый из них рядом крутых прямоугольных ступенек переходил в украшенную каннелюрами верхушку, на которой гордо красовался большой шар из полированного серого гранита. Они соединялись между собой парапетом, который своими правильно чередовавшимися острыми зубцами образовал как бы тяжелую цепь из каменных звеньев, кандалами сковывавшую все здание.

У того угла, где сходились боковая и передняя стены дома, поднималась невысокая круглая башня, также опоясанная зубчатой лентой парапета, украшенная посредине глубокой ромбовидной нишей и увенчанная башенкой, на которой торчал тонкий камышовый флагшток. Тяжеловесные пропорции ее верхней части делали башню приземистой и уродливой, придавая ей сходство с широким нахмуренным лбом, обезображенным глубоким шрамом, а из-под этого лба угрюмо и загадочно глядели два глубоко посаженных глаза – прорезанные в башне узкие оконца. Как раз под башней был вход – невзрачная узкая дверь, весьма негостеприимная на вид, похожая на враждебно сжатый тонкий рот; боковые створки двери круто сходились вверху в стрельчатую арку, окружавшую окно из темного стекла и заканчивавшуюся острием. Окна дома, как и дверь, были узки, без всяких украшений, казались просто пробитыми в стене отверстиями, которые неохотно пропускали свет, но скрывали от посторонних глаз внутренность жилища.

Весь дом в целом имел какой-то таинственный, мрачный и отталкивающий вид, и непонятно было, какая мысль руководила теми, кто его строил. Небольшие его размеры мешали ему достигнуть надменного величия какого-нибудь замка баронов, если таково было назначение его готической башенки, бастионов и круто скошенных углов. Однако от этого здания веяло таким холодом, такой суровой мощью, что невозможно было увидеть в нем лишь самодовольную претензию на показное великолепие. Его зубчатые стены производили впечатление холодно-напыщенное, но не забавное, и он, при всей своей нелепости, вовсе не казался смешным. В его грандиозной архитектуре было что-то такое, от чего замирал смех, – что-то глубоко скрытое, извращенное, ощущаемое всеми, кто пристально всматривался в дом, как уродство, как воплощенное в камне нарушение гармонии.

Жители Ливенфорда никогда не смеялись над этим домом – по крайней мере не смеялись открыто. Такова была неуловимая атмосфера могущества, окружавшая его, что никто не решился бы и улыбнуться.

Перед домом не было даже палисадника; вместо него – усыпанный гравием, голый, палимый солнцем, но безукоризненно чистый двор, посреди которого стояла в качестве единственного украшения маленькая медная пушка; пушка эта некогда находилась на борту фрегата, участвовала в последнем залпе с него, а теперь, провалявшись много лет на портовом складе, важно красовалась, начищенная до блеска, между двумя симметричными кучками ядер, придавая последний штрих нелепости этому своеобразному жилищу. За домом находился поросший травой квадратный клочок земли с четырьмя железными столбиками по углам, окруженный высокой каменной стеной, под которой росло несколько кустов смородины – единственная растительность в этом жалком подобии сада, если не считать заглядывавшего в окно кухни унылого куста сирени, который никогда не цвел.

Через это окно, хоть его и заслонял сиреневый куст, можно было разглядеть кое-что внутри. Видна была просторная комната, обставленная комфортабельно, но безвкусно. Здесь стояли диван и стулья с сиденьями из конского волоса, большой стол, пузатый низенький комод у одной стены и большой красного дерева буфет – у другой. Пол был покрыт линолеумом, стены оклеены желтыми обоями, а камин украшали тяжелые мраморные часы, своим важным видом как бы подчеркивавшие, что здесь – не просто кухня, место для стряпни (стряпали главным образом в посудной, за кухней), а скорее столовая, общая комната, где обитатели дома ели, проводили свой досуг и обсуждали все семейные дела.

Стрелки на украшавших камин часах показывали двадцать минут шестого, и старая бабушка Броуди уже восседала на своем стуле в углу у огня, поджаривая гренки к вечернему чаю. Это была ширококостная угловатая старуха, сморщенная, но не дряхлая, несмотря на свои семьдесят два года, высохшая, похожая на сучковатый ствол старого дерева, лишенного соков, но еще крепкого и выносливого, закаленного временем и непогодами. Особенно подчеркивали это сходство узловатые руки с утолщенными подагрой суставами. Лицо ее, цветом напоминавшее увядшие листья, было все изрыто морщинами; черты лица – крупные, резкие, мужские, волосы, еще черные, аккуратно разделены посредине прямым пробором, обнажавшим белую линию черепа, и тугим узлом закручены на затылке. Жесткие редкие волоски, подобно сорным травам, пробивались на подбородке и верхней губе. На бабушке Броуди была черная кофта и длинная, волочившаяся за ней по земле юбка такого же цвета, маленькая черная наколка и башмаки с резинками, которые, несмотря на то что были очень велики, не скрывали подагрических утолщений на суставах пальцев и плоской стопы.

Согнувшись над огнем (при этом от ее усилий наколка съехала немного набок) и держа вилку обеими трясущимися руками, она с бесконечными предосторожностями поджарила два толстых ломтя булки, с любовной старательностью подрумянив их сверху так, чтобы внутри они оставались мягкими, и, когда все было проделано к ее полному удовлетворению, положила их на том конце блюда, куда она сможет сразу дотянуться и быстро взять их себе, как только семья сядет за стол. Остальные ломтики она поджарила кое-как, не проявляя к ним никакого интереса. Делая это, она недовольно размышляла о чем-то, то втягивая, то надувая щеки и лязгая при этом вставными зубами, что у нее всегда служило признаком недовольства. «Это просто безобразие, – говорила она себе, – Мэри опять забыла купить сыр! Девчонка становится все невнимательней, и на нее, как на какую-нибудь дурочку, в столь важных вопросах нельзя полагаться. Что же это за ужин без сыра, свежего дэнлопского сыра?»

От мысли о нем длинная верхняя губа старухи задрожала, и струйка слюны потекла из угла рта.

Размышляя так, она метала из-под насупленных бровей беглые обвиняющие взгляды на свою внучку Мэри, сидевшую против нее в кресле, в котором обычно сидел отец и которое поэтому было священным и запретным для всех остальных.

Но Мэри не думала ни о сыре, ни о кресле, ни о преступлениях, которые она совершила, забыв о первом и усевшись во второе. Ее кроткие карие глаза были устремлены в окно, сосредоточенно глядели вдаль, словно видели там нечто, чаровавшее ее сияющий взор.

По временам ее выразительные губы складывались в улыбку, затем она тихонько бессознательно качала головой, потряхивая локонами, и при этом по ее волосам, как рябь по воде, скользили блики света. Ее маленькие ручки, гладкие и нежные, как лепестки магнолии, лежали на коленях ладонями кверху, своей пассивностью свидетельствуя о том, что Мэри вся поглощена размышлениями. Она сидела прямо, как стебель тростника, прекрасная задумчивой и безмятежной красотой глубокого, спокойного озера, где качаются тростники.

В ней была вся нетронутая свежесть юности, но вместе с тем, несмотря на ее семнадцать лет, бледное лицо и стройная, еще не сформировавшаяся фигура дышали спокойной уверенностью и силой.

Все возраставшее негодование старухи наконец прорвалось. Чувство собственного достоинства не позволяло ей прямо приступить к вопросу о сыре, и вместо этого она сказала с подавленной и оттого еще более сильной злобой:

– Мэри, ты сидишь в кресле отца!

Ответа не было.

– Ты села на место отца! Слышишь, что тебе говорят!

Все еще никакого ответа.

Тогда старая карга закричала, вся дрожа от сдерживаемой ярости:

– Ах ты, разгильдяйка, ты что же – не только глупа, но вдобавок еще глуха и нема? Почему ты сегодня забыла купить то, что тебе наказывали? На этой неделе не было дня, чтобы ты не выкинула какой-нибудь глупости. Или ты очумела от жары?

Как внезапно разбуженная ото сна, Мэри подняла глаза, очнулась от задумчивости и улыбнулась, словно солнцем осветив тихое и грустное озеро своей красоты.

– Вы что-то сказали, бабушка?

– Нет! – хрипло прокричала старуха. – Я ничего не сказала, я просто открыла рот, чтобы ловить мух. Это замечательное занятие для тех, кому делать нечего. Верно, ты этим и занималась сегодня, когда ходила в город за покупками. Меньше бы зевала, так лучше запомнила бы, что надо!

В эту минуту из посудной вошла с большим металлическим чайником в руках Маргарет Броуди. Вошла торопливо, мелкими и быстрыми шажками, наклонившись вперед и волоча ноги. Такова была ее обычная походка, – казалось, она всегда куда-то спешит и боится опоздать. Она сменила халат, в котором обычно стряпала и убирала, на юбку и черную шелковую блузку, но юбка была в пятнах, у пояса болталась какая-то неаккуратно завязанная тесемка, а волосы были растрепаны и висели прядями вдоль щек. Голова Маргарет была постоянно наклонена набок. Когда-то это делалось для того, чтобы выразить покорность и истинно христианское смирение в дни испытаний и бедствий, но время и вечная необходимость изображать самоотречение сделали этот наклон головы привычным. Ее нос, казалось, тоже отклонился от вертикального направления – быть может, из сочувствия, но вероятнее всего – вследствие нервного тика, который развился у нее в последние годы и создал привычку проводить по носу справа налево тыльной стороной руки.

Лицо у Маргарет было истомленное, усталое, и в выражении его было что-то трогательное. Она имела вид человека, падающего от изнеможения, но постоянно подстегивающего в себе последнюю энергию. Ей минуло сорок два года, но она казалась на десять лет старше.

Такова была мать Мэри, и дочь так же мало походила на нее, как молодая лань на старую овцу.

«Мама» (ибо так называли миссис Броуди все в доме), привыкшая в силу необходимости улаживать семейные передряги, с первого взгляда заметила гнев старухи и растерянность дочери.

– Сию же минуту встань, Мэри! – воскликнула она. – Уже почти половина шестого, а чай еще не заварен! Ступай позови сестру. А вы, бабушка, все ли поджарили? Ах, боже мой, да у вас один кусок подгорел! Давайте его сюда, придется мне его съесть. В этом доме ничего не должно пропадать даром!

Она взяла подгоревший ломтик и демонстративно положила его к себе на тарелку, затем принялась без всякой надобности переставлять посуду на накрытом к чаю столе, как бы показывая, что все сделано не так, как надо, и придет в порядок только тогда, когда грех небрежной сервировки будет заглажен ее безропотными, самоотверженными усилиями.

– Кто ж так накрывает на стол! – пробормотала она пренебрежительно, когда дочь встала и вышла в переднюю.

– Несси! Несси! – позвала Мэри. – Чай пить! Чай пить!

– Иду-у! Подожди меня!

Через минуту обе сестры вместе вошли в кухню. Не говоря уже о разнице в возрасте (Несси было только двенадцать лет), они резко отличались друг от друга и наружностью и характером, и контраст между ними сразу бросался в глаза.

Несси была прямая противоположность Мэри. Волосы у нее были светлые, как лен, почти бесцветные и заплетены в две аккуратные косички; она унаследовала от матери ее кроткие глаза с поволокой, нежно-голубые, как цветы вероники, испещренные едва заметными белыми крапинками, – глаза с тем неизменно ласковым и умильным выражением, которое заставляло думать, что она постоянно стремится всех задобрить. Личико у нее было узкое, с высоким белым лбом, розовыми, как у восковой куклы, щеками, острым подбородком и маленьким ртом, всегда полуоткрытым благодаря несколько отвисающей нижней губе; все это, так же как и мягкая, неопределенная улыбка, с которой она в эту минуту вошла в кухню, свидетельствовало о природной слабости этого еще не сложившегося характера.

– А не рановато ли у нас сегодня чай, мама? – заметила она лениво, подойдя к матери на обычный осмотр.

Миссис Броуди, занятая последними приготовлениями, отмахнулась от нее.

– Руки вымыла? – спросила она в свою очередь, не глядя на Несси. Затем, не ожидая ответа, посмотрела на часы и скомандовала: – Садитесь все!

Четыре женщины уселись за стол, – первой, как всегда, старая бабка. Они сидели в ожидании, и рука миссис Броуди беспокойно повисла наготове над стеганой покрышкой чайника. Но вот в это выжидательное молчание ворвался низкий и густой звон старых дедовских часов в передней, пробивших один раз, и в то же мгновение щелкнул замок входной двери, затем ее с силой захлопнули. Стукнула поставленная на место трость; по коридору мерно прозвучали тяжелые шаги; дверь в кухню отворилась, и вошел Джемс Броуди. Он направился к ожидавшему его стулу, сел, протянул руку за своей собственной большой чашкой, наполненной до краев горячим чаем; потом ему подали прямо с плиты полную тарелку ветчины с яйцами, булку, специально для него нарезанную и намазанную маслом, и он, как только сел, принялся за еду. Строгая пунктуальность, с какой вся семья собиралась к вечернему чаю, и их напряженное ожидание тем и объяснялись, что ритуал немедленного обслуживания главы дома во время трапез, как и во всех других случаях, был одним из неписаных законов, царивших в этом доме.

Броуди ел жадно и с явным удовольствием. Это был человек громадного роста, выше шести футов, с плечами и шеей, как у быка. Голова у него была массивная, глаза – небольшие, серые, глубоко ушедшие под лоб, а челюсти такие крепкие и мускулистые, что, когда он жевал, под гладкими загорелыми щеками ритмически вздувались и опадали большие твердые желваки. Лицо его, широкое и здоровое, было бы красиво, если бы не слишком низкий лоб и узкий разрез глаз. Густые темные усы отчасти прикрывали рот, но нижняя губа выступала из-под них с угрюмым и дерзким высокомерием.

Тыльная сторона его больших рук и даже толстые лопатообразные пальцы поросли густыми темными волосами. Нож и вилка, зажатые в этой громадной лапе, казались по сравнению с ней просто игрушечными и до смешного неуместными.

После того как глава семейства приступил к еде, разрешалось начать и остальным, но их меню состояло, разумеется, из одного только чая с гренками; сигнал подала бабушка, жадно завладев своими мягкими ломтиками. Иногда, если ее сын бывал в особенно благодушном настроении, он милостиво уделял ей со своей тарелки лакомые кусочки, но сегодня она по его манере держать себя видела, что этого редкого угощения ей не дождаться, и безропотно удовлетворилась тем скромным наслаждением, какое могла доставить ей имевшаяся в ее распоряжении пища. Остальные члены семьи ели каждый на свой лад: Несси – с большим аппетитом, Мэри – рассеянно, а миссис Броуди, втихомолку закусившая какой-нибудь час тому назад, ковыряла подгорелый кусок на своей тарелке с видом существа, слишком хрупкого и слишком обремененного заботами о других, чтобы находить удовольствие в еде.

Стояла полная тишина, нарушаемая лишь чавканьем отца, когда он обсасывал усы, лязгом вставных зубов бабушки, старавшейся извлечь максимальное наслаждение и пользу из процесса насыщения, да время от времени шмыганьем неугомонного носа мамы. На лицах участников этого странного семейного чаепития не заметно было ни удивления, ни сожаления по поводу отсутствия общего разговора за столом: они жевали, пили, глотали, не произнося ни слова, а над всем царил грозный глаз Джемса Броуди. Когда хозяину угодно было молчать, никто не смел произнести ни слова, сегодня же он был в особенно сердитом настроении и, хмурясь, в промежутках между глотками бросал мрачные взгляды на свою мать, которая в порыве жадности не замечала его недовольства и макала корочки в чай.

Наконец он сказал, обращаясь к ней:

– Ведь ты же не свинья, чтобы так есть, старая!

Она испуганно уставилась на него, моргая глазами.

– А? Что такое, Джемс? Как я ем?

– Да совсем так, как свинья, которая непременно вываляет или размажет свою еду по всему корыту. Неужто у тебя не хватает ума понять, что ты ешь, как жадная свинья? Влезет ногами в корыто – и счастлива и довольна. Что ж, продолжай! Веди себя как животное, если уж ты до того опустилась! Неужели в твоем высохшем мозгу не осталось ни гордости, ни чувства приличия?

– Я забыла… Я совсем забыла… Я больше не буду. Да, да, я буду помнить! – И от волнения она нечаянно громко рыгнула.

– То-то! – фыркнул Броуди. – Впредь веди себя прилично, старое чучело! – Лицо его потемнело от гнева. – Безобразие, что такому человеку, как я, приходится терпеть это в своем собственном доме. – Он ударил себя в грудь огромным кулаком, и грудь загудела, как барабан. – Такому, как я! – прокричал он. – Как я! – И вдруг замолк, обвел всех взглядом из-под насупленных кустистых бровей и снова принялся за еду.

Слова, сказанные им, были гневны, – но раз он заговорил, то, согласно принятому в этом доме неписаному своду законов, можно было разговаривать и другим, запрет был снят.

– Передай мне папину чашку, Несси, я налью ему еще чаю, – начала миссис Броуди примирительным тоном.

– Сейчас, мама.

– Мэри, милочка, сиди прямо и не беспокой отца. Я уверена, что у него сегодня был трудный день.

– Хорошо, мама, – ответила Мэри, которая и без того сидела прямо и никого не беспокоила.

– Передай же отцу варенье.

Умилостивление разгневанного льва было начато, и нужно было его продолжать: выждав минуту, мама начала снова, на этот раз с испытанного и надежного хода.

– Ну, как сегодня твои успехи в школе, Несси?

Несси испуганно встрепенулась.

– Хороши, мама.

Рука Джемса, подносившая к губам чашку, задержалась в воздухе.

– Хороши? Ты, конечно, по-прежнему первая в классе?

Несси потупила глаза:

– Сегодня нет, папа. Сегодня я только на втором месте.

– Что такое?! Ты позволила себя обогнать? Но кто же это? Кто первый?

– Джон Грирсон.

– Грирсон! Отродье этого сплетника-хлеботорговца! Этого гнусного нищего! Теперь он не один день будет повсюду хвастать! Да что это с тобой приключилось, скажи ради бога? Или ты не понимаешь, как важно для тебя получить образование?

Девочка разрыдалась.

– Она почти полтора месяца была первой, папа, – храбро вступилась за сестру Мэри. – И потом, другие постарше ее.

Броуди смерил ее уничтожающим взглядом.

– А ты держи язык за зубами, пока к тебе не обращаются! – загремел он. – С тобой разговор впереди, моя милая, – вот тогда у тебя будет возможность пустить в ход свой длинный язык!

– Все этот французский, – всхлипывала Несси. – Никак у меня не держатся в голове спряжения… И по арифметике, и по истории, и по географии у меня хорошие отметки, а с французским ничего не выходит. Я чувствую, что никогда его не одолею.

– Не одолеешь! А я тебе говорю, что одолеешь, – ты у меня будешь образованной, дочь моя! Ты хоть и мала еще, да все говорят, что голова у тебя с мозгами (это ты от меня их унаследовала, потому что мать твоя всегда была дура), и я позабочусь о том, чтобы ты их употребила с пользой. Сегодня вечером ты сделаешь два упражнения вместо одного.

– Да, да, папа, я сделаю все, что ты велишь, – вздохнула Несси, судорожно пытаясь подавить рыдания.

– Вот и отлично. – Жесткие черты Джемса Броуди на миг неожиданно осветились чувством, в котором была и доля нежности, но гораздо больше необъятного тщеславия. Оно промелькнуло, как внезапный дрожащий луч света на мрачной скале.

– Мы покажем всему Ливенфорду, чего может добиться моя умница-дочка. Я об этом позабочусь. Когда мы добьемся того, что ты будешь первой ученицей, ты узнаешь, чтó твой отец хочет сделать из тебя. Но ты должна учиться серьезно, учиться изо всех сил.

– Ты моя дочка, и ты с честью будешь носить фамилию Броуди.

Потом, когда он повернул голову, взгляд его упал на другую дочь и сразу же омрачился, и выражение лица изменилось.

– Да, папа.

– Ну, теперь поговорим с тобой. Ты ведь за словом в карман не полезешь.

Развалясь на стуле, он заговорил, не повышая голоса, с саркастической усмешкой, взвешивая каждое слово с холодным спокойствием судьи.

– Приятно бывает иной раз услышать от посторонних о том, что делается в твоей собственной семье. Конечно, не слишком-то почетно для главы семейства, что узнавать приходится окольным путем, но это, в сущности, пустяки. И очень лестно было мне услышать о моей дочери новость, от которой у меня нутро перевернулось… – Он говорил все более и более холодным тоном. – Сегодня из разговора с одним из членов городского управления я узнал, что тебя видели на Черч-стрит болтающей с молодым человеком, да, с молодым человеком весьма приятной наружности… – Он оскалил зубы и продолжал едко: – Которого я считаю подозрительным субъектом, негодяем и бездельником!

Тут робко вмешалась миссис Броуди, воскликнув чуть не со слезами в голосе:

– Нет, нет, Мэри, это, конечно, была не ты, – порядочная девушка не станет так вести себя. Скажи же отцу, что это была не ты!

Но Несси, радуясь, что общее внимание отвлечено от нее, необдуманно воскликнула:

– Это был, верно, Денис Фойль, да, Мэри?

Мэри сидела неподвижно, не отводя глаз от тарелки, побледнев до самых губ. Она проглотила клубок, подкатившийся к горлу, и, повинуясь бессознательному порыву, сказала тихо, но твердо:

– Он не бездельник и не негодяй.

– Что такое?! – прорычал Броуди. – Ты смеешь возражать отцу и вступаться за какого-то бродягу-ирландца! Пускай эти Пэдди приходят сюда с их болот копать для нас картошку, но дальше мы их не пустим. Обнаглеть мы им не дадим. Пусть у старого Фойля самый известный трактир во всем Дэрроке, это еще не делает его сына джентльменом!

Мэри чувствовала, что ее всю трясет. Губы у нее пересохли, язык одеревенел. Никогда еще до сих пор она не осмеливалась спорить с отцом, но теперь что-то заставило ее сказать:

– У Дениса есть профессия, папа. Она ничего общего не имеет с торговлей спиртными напитками. Он служит у «Файндли и К о » в Глазго. Это крупная фирма, которая импортирует чай и ничего общего не имеет с… другими напитками.

– Вот как! – сказал Броуди насмешливо-поощрительным тоном. – Это важная новость! Ну, ну, что ты еще можешь сказать в доказательство благородства этого господина? Он в настоящее время не торгует виски. Он торгует чаем. Какое благочестивое занятие для сына кабатчика! Ну а дальше что?

Мэри понимала, что он издевается над нею, но у нее хватило выдержки продолжать тоном кроткого убеждения:

– Он не рядовой конторский служащий, папа. Он на очень хорошем счету и часто разъезжает по делам фирмы. И… и рассчитывает выдвинуться, может быть, он даже станет через некоторое время компаньоном в деле.

– Да неужели?! – усмехнулся Броуди. – Так вот каким вздором он набивал твою глупую голову! «Не рядовой служащий»! Самый обыкновенный коммивояжер – вот и все. А не говорил ли он тебе, что будет когда-нибудь лорд-мэром Лондона, а? Это так же правдоподобно, как все остальное. Щенок!

Слезы текли по щекам Мэри, но, не обращая внимания на протестующий вопль матери, она снова возразила:

– Он на очень хорошем счету, папа, уверяю тебя. Мистер Файндли принимает в нем участие. Я знаю.

– Ба! Уж не думаешь ли ты, что я поверю в его россказни? Все это вранье, сплошное вранье! – снова заорал он на нее. – Этот малый принадлежит к подонкам общества. Чего можно ожидать от людей такого сорта? Одной нравственной испорченности! Ты осрамила меня уже тем, что говорила с ним. Но этот разговор был последним. – Не отводя от дочери властного взгляда, он повторил свирепо: – Никогда ты не будешь больше с ним разговаривать, слышишь? Я запрещаю тебе это!

– Ах, папа… – заплакала Мэри. – Ах, папа, я… я…

– Мэри, Мэри, не смей перечить отцу! Мне даже слушать страшно, как ты позволяешь себе говорить с ним! – раздался голос мамы с другого конца стола. Она пыталась таким образом умилостивить мужа, но на этот раз ее вмешательство было тактической ошибкой и только сразу же направило гнев Броуди на ее собственную покорно склоненную голову. Сверкнув глазами, он обрушился на нее:

– А ты чего суешься? Кто здесь говорит – ты или я? Если имеешь что сказать, так пожалуйста! Мы все замолчим и выслушаем твою мудрую речь. А не имеешь, так держи язык за зубами и не мешай. Ты виновата не меньше, чем она. Это твое дело – следить, с кем она водит знакомство.

Он сердито фыркнул и, по своему обыкновению, выдержал эффектную паузу. Наступила гнетущая тишина, но вдруг старая бабушка, которая то ли не следила за разговором, то ли не уловила характера наступившего молчания и поняла только одно – что Мэри в немилости, не выдержала наплыва чувств и нарушила молчание, прокричав шипящим от злобы голосом:

– Она сегодня забыла сделать то, что ей поручили, Джемс! Она забыла купить для меня сыр, эта разгильдяйка!

И, излив таким образом свое бессмысленное раздражение, сразу осела и затихла, бормоча что-то себе под нос. Голова у нее тряслась, как у паралитика.

Сын не обратил ровно никакого внимания на это выступление и, глядя на Мэри, медленно повторил:

– Я сказал. И да помилует тебя Бог, если ты посмеешь ослушаться! Да, вот еще что: сегодня вечером открытие ярмарки в Ливенфорде, – я по дороге домой видел уже все эти вонючие балаганы. Так запомните: никто из моих детей не подойдет ближе чем на сто ярдов к территории ярмарки. Пусть туда бежит хоть весь город, пускай приезжает деревенщина, пускай идут всякие Фойли и их приятели, но никто из членов семьи Джемса Броуди не унизится до этого. Я это запрещаю.

Произнеся последние слова, в которых звучала угроза, он отодвинул стул, тяжело поднял свое громадное тело и с минуту стоял, выпрямившись, возвышаясь над группой слабых людей, окружавших его. Наконец отошел к своему креслу в углу, сел, привычным, механическим жестом нащупал подставку для трубок, выбрал трубку не глядя, на ощупь и, достав из глубокого бокового кармана квадратный кожаный кисет с табаком, открыл его и не спеша набил хорошо обкуренную головку. Затем из кучки за подставкой взял бумажную трубочку, с трудом нагнувшись вперед, зажег ее от огня в камине и поднес к трубке. Проделывая все это, он ни на мгновение не отвел грозного взгляда от безмолвной группы людей за столом. Все так же не спеша закурил, выпятив мокрую нижнюю губу и не переставая наблюдать за всеми, но уже более спокойно, созерцательно, с видом критическим и высокомерным. Несмотря на то что им пора бы привыкнуть к тирании этого холодного наблюдения, оно их всегда подавляло, и теперь они, разговаривая, невольно понижали голос. У мамы лицо все еще пылало. У Мэри дрожали губы. Несси вертела в руках чайную ложку и, уронив ее, смущенно покраснела, словно уличенная в каком-нибудь дурном поступке. Только старуха оставалась безучастной, погруженная в блаженное ощущение сытости.

С первых же страниц этого произведения читатели погружаются в унылую и пугающую атмосферу весьма странного дома, который решил выстроить для себя и своих близких главный герой романа Джеймс Броуди. Он желал жить в настоящем замке, поскольку претендует на аристократичность происхождения, однако размеры его обиталища совершенно не соответствуют подлинным замкам, поэтому дом, стоящий на отшибе от всего города, выглядит крайне нелепо и вызывает у сограждан Броуди, также проживающих в шотландском городке под названием Ливенфорд, только насмешки.

Но самого Джеймса просто переполняет гордость за самого себя и за свое имя, он уверен в том, что состоит в прямом и достаточно близком родстве с семьей самого герцога. Броуди смотрит на всех остальных людей сверху вниз как в силу своего действительно огромного роста, так и из-за презрительного к ним отношения, он твердо уверен в том, что относится к категории избранных и все прочие просто недостойны общения с ним и его семьей. Над его гордостью, граничащей с одержимостью, в городе посмеиваются, но Джеймс не желает этого замечать, не сомневаясь в собственной исключительности.

Уклад семьи Броуди также отличается от жизни в других семьях. Все подчинено исключительно воле, желаниям и прихотям главы семейства, все домочадцы буквально трепещут перед этим человеком и дрожат от страха, находясь в его присутствии. Достаточно вспомнить лишь первое чаепитие в этом доме, показанное автором. Чай в доме Броуди каждый вечер подается в одно и то же время, все члены семьи обязаны находиться за столом, не опаздывая ни на минуту.

Жена Джеймса Маргарет занята только тем, чтобы как можно лучше обслужить жестокого супруга, он постоянно издевается над женщиной и способен даже ее ударить, но Маргарет покорно терпит абсолютно все, молча склонив голову. Она давно утратила всякую способность сопротивляться домашнему тирану и думает лишь о том, чтобы лишний раз его не рассердить, страх перед Джеймсом фактически убил в ней чувство собственного достоинства, она никогда даже не пытается высказать собственного мнения, во всем соглашаясь с мужем. Правда, она втихомолку потакает своему любимцу, старшему сыну Мэтью, но делает это так, чтобы Броуди ни о чем не узнал. К дочерям женщина почти равнодушна, в особенности к старшей из них, Мэри.

Что касается Мэри, то эта девушка оказывается единственным человеком в доме, который в состоянии возразить отцу, хотя ей также приходится преодолевать страх. Мэри твердо настаивает на том, что ее возлюбленный Деннис Фойл вовсе не является негодяем и бездельником, как утверждает мистер Броуди. Даже страшная ночь, когда Джеймс в ужасную грозу выгоняет из дома пинком ноги Мэри, у которой уже начались роды, и смерть младенца не заставляют мужественную девушку сломаться, только она в финале романа уходит из родового замка для того чтобы продолжить жить дальше вместе с достойным и порядочным человеком, доктором Ренвиком.

Мэтью, старший из детей Джеймса и Маргарет, слабоволен и слабохарактерен, постоянный страх перед тираном-отцом с детства учит его лгать и притворяться, безмерная материнская любовь также помогает сформироваться в нем именно таким чертам. Молодой человек боится отца, но не в силах и отказаться от тех развлечений, к которым он привык во время пребывания в Индии, куда сам Джеймс и направил его на службу. Мэтью до самого последнего предела использует уже безнадежно больную мать, а после ее смерти поспешно убегает навсегда из дома отца, прихватив с собой и любовницу Броуди Нэнси.

Смерть миссис Маргарет Броуди от тяжелой болезни, которую она в течение длительного времени скрывала от мужа из страха перед ним, выглядит столь же жалкой, как и ее жизнь рядом с деспотичным супругом, полностью сломившим и подавившим ее. Так же трагична и участь самой младшей дочери Броуди Несси, девочка с детских лет отличается незаурядными способностями, педагоги в школе постоянно ее хвалят, и Джеймс твердо верит в то, что именно Несси обязательно прославит его имя, став известным ученым.

После того как Броуди испытывает полное разочарование в старших детях, он связывает все надежды только с младшей дочерью и заставляет девочку заниматься не переставая, запугивая ее жестоким наказанием в том случае, если ей не удастся получить пресловутую стипендию Лэтта, которую до сих пор ни разу не вручали представительницам слабого пола. Несси, с детства трепетавшая перед отцом, находится в состоянии непрекращающегося нервного напряжения, ее днем и ночью преследует страх провала, и в итоге все заканчивается плачевно. Не выдержавшая экзамена на стипендию шестнадцатилетняя девушка, терзаемая ужасом от предстоящей встречи с отцом и думающая лишь о том, что он теперь с нею сделает, решает покончить жизнь самоубийством, считая, что для нее это станет наилучшим выходом.

Роман завершается тем, что Джеймс Броуди теряет всех близких, кроме матери, давно впавшей в старческий маразм и не интересующейся ничем, помимо еды. Жены и младшей дочери более нет в живых, сын находится на другом конце света, в Южной Америке, старшая дочь Мэри также не собирается в дальнейшем поддерживать отношений с отцом. По окончании чтения этого произведения не остается сомнений в том, что именно Джеймс стал для членов своей семьи настоящим убийцей, именно его тирания, беспредельная жестокость и вера в собственную избранность привели его к полному одиночеству и жизненному краху.

Последняя четверть 19 века. На окраине небольшого шотландского городка Ливенфорда располагается огромный нелепый дом, который горожане насмешливо именуют замком Броуди, построенный в соответствии с фантазиями его хозяина, владельца магазина шляп Джеймса Броуди. В доме, помимо главы семейства, проживают его жена Маргарет и трое детей разного возраста, а также престарелая мать Джеймса. Мистер Броуди, рослый мужчина, отличающийся недюжинной физической силой, ведет себя с домочадцами грубо и деспотично, требуя безукоризненного соблюдения распорядка дня и выполнения любого его распоряжения, все обитатели этого замка испытывают перед ним глубокий страх.

Миссис Маргарет Броуди лишь немногим за сорок, однако женщина уже полностью измождена непрекращающейся работой по дому и тиранией супруга, внешне она кажется существенно старше. С раннего утра и до позднего вечера Маргарет трудится не покладая рук, стараясь угодить мужу, которого она безумно боится, однако Джеймс никогда не оценивает по достоинству ее стараний. Женщина слышит от него только издевательские замечания, он называет ее неряхой, безрукой, недотепой, в приступе гнева Броуди способен и ударить Маргарет, которая абсолютно не в силах ему противостоять.

Старшему из детей, Мэтью, уже больше двадцати, в самое ближайшее время он собирается уехать на службу в Индию, куда его устроил отец. Трусливый и избалованный матерью парень боится уезжать из дома, однако Маргарет твердит ему о том, что выбора нет, что воле Броуди-отца невозможно не подчиниться, хотя и сама жестоко страдает из-за того, что вынуждена будет расстаться со своим любимцем.

Дочери Броуди Мэри исполнилось семнадцать, девушка день ото дня расцветает и хорошеет, однако Джеймс предпочитает держать ее дома взаперти, отпуская лишь за покупками и не позволяя общаться ни с кем из местной молодежи. Мэри вместе с матерью день за днем работает по дому, но чувствует, что постоянное давление отца уже становится для нее невыносимым.

Младшей девочке Несси двенадцать, все учителя в школе считают ее чрезвычайно способной, и отец многого от нее ожидает, рассчитывает на то, что со временем она станет известной ученой и прославит его фамилию. Он жестко требует от дочери ежедневного успеха в ее школьных успехах и приходит в ярость, если оказывается, что Несси оказалась не самой лучшей среди одноклассников. Броуди заставляет девочку заниматься уроками все свободное от школьных занятий время, не разрешая ей бывать на улице и играть с другими детьми. Несси, как и ее мать, постоянно боится не угодить отцу и навлечь на себя его гнев, поэтому учится весьма старательно, стараясь не думать о том, что она лишена фактически всех радостей детства.

Первой сценой романа становится ежевечернее чаепитие в замке Броуди, которое, как и заведено в этом доме, начинается ровно в половине шестого. Во время трапезы Маргарет, как всегда, усердно обслуживает супруга, стараясь ничем его не рассердить, а Джеймс обрушивается с упреками на Мэри. Ему рассказали о том, что девушка общается с неким Деннисом Фойлом, сыном торговца виски, и он резко требует от Мэри прекратить всякое знакомство с этим юношей, которого он считает абсолютно недостойным своей дочери. Но Мэри, хотя и испытывает определенный страх, пытается защитить молодого человека, говоря о том, что он вполне порядочен и ничего дурного в их разговорах нет.

После ужина девушка решает ненадолго выйти из дома, надеясь, что родители ее не хватятся. Она встречает Денниса, и молодые люди вместе отправляются на ярмарку и маскарад. Мэри, которая постоянно вынуждена находиться дома, приходит в восторг от зрелищ, представших перед ее глазами, а завершается все близостью с Фойлом на берегу реки, хотя наивная, абсолютно не знающая жизни девушка, не совсем осознает, что в этот момент с нею происходит.

Через несколько дней после этого Мэтью уезжает в Индию, а вскоре Мэри замечает, что ее состояние несколько меняется, она начинает поправляться, а естественные женские недомогания у нее прекращаются. Но Мэри не понимает, в чем дело, до того момента пока ей не удается показаться врачу, ускользнув на несколько часов из-под надзора матери. Доктор объясняет девушке, что у нее в скором времени появится ребенок и ей лучше всего как можно скорее выйти замуж.

Когда Мэри объявляет Деннису о том, что она станет матерью, молодой человек сначала приходит в ужас и думает о том, чтобы скрыться, но затем чувствует, что просто не сможет оставить девушку одну, зная вспыльчивый и безжалостный нрав ее отца. Фойл обещает возлюбленной, что обязательно на ней женится, но надо подождать несколько месяцев, чтобы он успел подготовить дом, где они с Мэри станут жить после венчания. Он просит девушку тщательно скрывать от родственников свое положение, Мэри и сама понимает, что отец просто убьет ее, узнав правду.

Беременности девушки действительно никто не замечает в течение достаточно долгого времени, но однажды ночью, когда в окрестностях бушует ужасная гроза, у Мэри раньше времени начинаются роды. Когда мать видит, что с нею происходит, Маргарет охватывает панический ужас перед тем, как на это отреагирует ее супруг. Даже не пытаясь защитить дочь, миссис Броуди сообщает мужу о том, что случилось с Мэри, клятвенно уверяя его в собственной невиновности, в том, что она воспитывала девушку правильно, в соответствии с христианскими заповедями.

Разъяренный Джеймс ударяет Мэри сапогом по животу и выгоняет из дома под проливной дождь. Девушка рожает мальчика в хлеву у одного из местных крестьян, где она пытается скрыться от непогоды, но ребенок умирает, невзирая на все усилия доктора Ренвика, которого вызывают на помощь Мэри. В эту же ночь по роковому стечению обстоятельств поезд, на котором Деннис уже едет за возлюбленной, терпит крушение, и молодой человек погибает. После длительной болезни Мэри с помощью доктора Ренвика поднимается на ноги и решает уехать в Лондон, не желая никогда больше вспоминать о родительском доме и обо всем, что с нею произошло.

Джеймс Броуди категорически запрещает всем домашним когда-либо упоминать имя Мэри, считая, что дочь унизила и опозорила их семью, и в его жизни для нее больше нет места. Через некоторое время возвращается Мэтью, хотя он должен был провести в Индии не менее двух лет. Броуди получает письмо о том, что его сын был уволен со службы за недобросовестное исполнение обязанностей и регулярную выпивку. Он встречает Мэтью издевательскими насмешками, а слабохарактерный, но хитрый молодой человек всячески пытается задобрить мать и выпросить у нее денег на спиртные напитки. Однако в последнее время дела в лавке Джеймса Броуди идут совсем неважно, и он дает жене на хозяйство мизерные суммы, требуя в то же время, чтобы его она кормила по-прежнему вкусно и качественно.

Вернувшись домой после очередного весело проведенного вечера, Мэтью видит, что мать почти без сознания лежит у порога дома. Юноша спешит за доктором и находит только Ренвика, не зная о том, что его отец крупно поссорился с этим врачом из-за Мэри. Ренвик, осмотрев Маргарет, объявляет о том, что у нее запущенная форма рака, что она больна уже очень давно и теперь ничего невозможно сделать, несчастной женщине остается жить не более полугода. Джеймс не желает ему верить, однако и его собственный домашний врач подтверждает диагноз Ренвика.

После смерти Маргарет Броуди приводит в дом девушку Нэнси, работавшую раньше в питейном заведении. Сам Джеймс теперь постоянно находится навеселе, его лавка окончательно разоряется, и он вынужден устроиться самым обыкновенным служащим в контору. Нэнси, молодой и здоровой женщине, вскоре становится крайне тоскливо и скучно в доме Броуди, она сближается с Мэтом и затем убегает вместе с ним на американский континент, оставив Джеймсу издевательскую записку.

Теперь все надежды Броуди связаны только с Несси, уже ставшей старшеклассницей. Он одержим мыслью о том, что девушка обязательно получит стипендию имени сэра Джона Лэтта и поступит в высшее учебное заведение, заставляя ее не переставая заниматься. Перенапряжение и полуголодное существование приводит к тому, что Несси все чаще начинает страдать головными болями, девушка чувствует, что просто не выживет рядом с деспотичным отцом, если кто-либо не придет ей на помощь. Ей удается узнать лондонский адрес Мэри, и она пишет письмо сестре, умоляя приехать и защитить ее от отца.

Мэри, жалея младшую сестренку, действительно возвращается домой, хотя отец и встречает ее крайне неприветливо и холодно. Она пытается уговорить Джеймса оставить Несси в покое, к тому же доктор Ренвик откровенно говорит о том, что ему не нравится душевное состояние запуганной девушки, но Броуди не желает никого слушать и продолжает настаивать на том, чтобы Несси обязательно сдавала экзамены на стипендию Лэтта.

По окончании испытаний Несси просит Мэри сходить в аптеку за порошками от головной боли. Старшая сестра уходит из дома, и в этот момент Несси получает ответ из школы. Девушка с ужасом видит, что стипендия досталась не ей, а другому ученику, и с отчаянием думает о том, что отец теперь просто уничтожит ее, как он не раз угрожал прежде.

Несси решает покончить с собой, считая, что у нее просто не остается иного выбора, сестра застает ее уже висящей в петле. В это время в дом приходит и Ренвик, они пытаются вернуть Несси к жизни, но безуспешно, девушка уже мертва. Доктор уводит рыдающую Мэри с собой, предлагая ей стать его супругой и более не возвращаться в отцовский дом.

Оставшись в одиночестве, Броуди с горечью осознает, что потерял в жизни абсолютно все, что рядом с ним теперь никого нет и надеяться ему уже не на что. Мужчина смотрит на окрестности из окна своего замка, понимая, что сам виноват в своем полнейшем одиночестве и трагедии, постигшей его семью.