Настасья Филипповна Барашкова: биография, характеристика персонажа и интересные факты. Настасья Филипповна: психоанализ

За душу Настасьи Филипповны.

Здесь тоже мы должны различать два плана. В эмпирическом (внешнем, описательном) плане Настасья Филипповна – «гордая красавица» и «оскорбленное сердце». В ее образе скрещиваются две линии женских характеров, из которых одна («гордая красавица») восходит к «Неточке Незвановой » (княжна Катя), а другая («оскорбленное сердце») к «Бедным людям » (Варенька). Ей наиболее близки Дуня в «Преступлении и наказании » и Полина в «Игроке ». Семи лет героиня осиротела и воспитывалась в деревне богатого помещика Тоцкого; когда ей исполнилось шестнадцать лет, он сделал ее своей любовницей. Через четыре года она переселяется в Петербург. Робкая и задумчивая девочка превращается в ослепительную красавицу, в «необыкновенное и неожиданное существо», одержимое гордостью, мстительностью и презрительной ненавистью к своему «благодетелю». Тоцкий, намереваясь жениться на дочери генерала Епанчина, Александре, хочет выдать свою бывшую любовницу за Ганю Иволгина. Настасья Филипповна узнает, что тот продает себя за 75 тысяч, и с негодованием его отвергает. В эту минуту в жизнь ее входят Рогожин и Мышкин. Один хочет купить ее любовь за 100 тысяч, другой предлагает ей свою руку. Настасья Филипповна мечется между ними, как затравленный зверь. Она жаждет спасения, но не сомневается в своей гибели. Ей ли, наложнице Тоцкого, мечтать о счастьи с князем? Ей ли, «рогожинской», быть княгиней? Она упивается позором и сжигает себя гордостью; из церкви, в подвенечном платье, убегает от Мышкина и покорно подставляет себя под нож Рогожина. Эту мелодраматическую историю невинной грешницы и кающейся камелии, написанную в духе модной французской идеи о «rehabilitation de la chair» (Сен-Симон , Жорж Занд), Достоевский сделал оболочкой религиозного мифа.

Парфён Рогожин и Настасья Филипповна

В метафизическом (философском) плане героиня его есть «образ чистой красоты», плененной «князем мира сего» и в темнице своей ждущей избавителя. Душа мира – прекрасная Психея , пребывавшая в лоне божества, на грани времени, отпала от Бога. Возгордившись своим богоподобием, она употребила свободу во зло и самоутвердилась в «самости». И вместе с ней весь мир подпал закону греха и смерти; «всякая плоть томится и стенает». От своего прежнего вневременного существования Психея сохранила воспоминание о «звуках небес» и чувство роковой неизбывной вины. Злой дух, пленивший ее, разжигает в изгнаннице гордость и сознание виновности и этим толкает на гибель.

И вот приходит к ней человек с вестью о небесной ее родине. Он тоже был под «кущами райских садов», он видел ее там в «образе чистой красоты» и, несмотря на ее земное унижение, узнает свою нездешнюю подругу. Достоевский искусной градацией подготовляет встречу героев. Сначала князь слышит о Настасье Филипповне, потом три раза рассматривает ее портрет. «Так это Настасья Филипповна? – промолвил он, внимательно и любопытно поглядев на портрет: – удивительно хороша!» – прибавил он тотчас же с жаром. На портрете была изображена действительно «необыкновенной красоты женщина». При первом взгляде князь узнает только красоту Психеи, при втором он замечает ее муку в этом мире. «Удивительное лицо, – говорит он, – лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами, в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое... ».При третьем – «он приближает портрет к губам и целует его».

Наконец, наступает встреча. Князь потрясен: к его восторгу примешивается мистический ужас. Это она, Психея! «А как вы узнали, что это я? – допрашивает его Настасья Филипповна. – Где вы меня видели прежде? Что это, в самом деле, я как будто его где-то видела? И позвольте спросить, почему вы давеча остолбенели на месте? Что во мне такого остолбеняющего?» Князь смущенно отвечает, что узнал ее по портрету, что именно такою ее воображал... «Я вас тоже будто видел где-то». – «Где, где?». – «Я ваши глаза точно где-то видел... да этого быть не может!.. Это я так... Я здесь никогда и не был. Может быть, во сне...».

Так происходит мистическая встреча двух изгнанников из рая . Смутно помнят они о небесной родине... как «во сне».

Настасья Филипповна готова погубить себя: она покидает Тоцкого, рвет с Ганей и хочет уйти с Рогожиным. Князь бросается ее спасать – он предлагает ей свою руку и уверяет, что «она ни в чем не виновата». «Вы горды, Настасья Филипповна, – говорит он ей, – но, может быть, вы уже до того несчастны, что и действительно виновною себя считаете... Я давеча ваш портрет увидал и точно знакомое лицо узнал. Мне тотчас показалось, что вы как будто уже звали меня... ».Таинственные слова: князь узнал Психею, услышал ее призыв, отгадал ее тоску по освобождению. Он мучительно хочет ее спасти, но не знает как. Он думает, что магическими словами «вы не виновата» он разобьет оковы опутавшего ее зла. Но она знает свое падение, и напоминания князя об утраченной чистоте только терзают ее. Она жаждет искупления греха, а он ей, падшей, говорит о безгрешности. И Настасья Филипповна уезжает с Рогожиным. – «А теперь я гулять хочу, я ведь уличная».

Князь любит говорить «красота спасет мир». И вот он нашел эту красоту. Судьба ее на земле трагична: она осквернена, унижена, одержима демонизмом, возбуждает нечистые и злые чувства: тщеславие (у Гани), сладострастие (у Тоцкого и Епанчина), чувственную страсть (у Рогожина), Среди взметаемых ею вихрей, лик ее темнеет и искажается. Небесная невеста становится земной женщиной и на сострадательную, братскую любовь князя отвечает земной, эротической любовью. Рогожину приходится объяснять своему невинному сопернику: «Да неужто уж ты и впрямь, князь, до сих пор не спохватился в чем тут все дело?.. Другого она любит – вот что пойми. Точно так, как я ее люблю теперь ,точно так же она другого теперь любит. А другой тот, знаешь ты кто? Это ты! Что не знал, что ли?».

Любовь князя не спасает, а губит; полюбив его, Настасья Филипповна казнит себя, «уличную», и сознательно идет на смерть. Князь знает, что она гибнет из-за него ,но старается убедить себя, что это не так, что, «может, Бог и устроит их вместе». Он жалеет ее, как «несчастную помешанную», но любит другую – Аглаю . Однако, когда соперница оскорбляет Настасью Филипповну, князь не может вынести ее «отчаянного безумного лица» и с мольбой говорит Аглае: «Разве это возможно! Ведь она... такая несчастная!».

Теперь Настасья Филипповна не может больше заблуждаться: жалость князя – не любовь и любовью никогда не была. Из-под венца с ним, она убегает с Рогожиным, и тот ее убивает. Вот почему убийца приводит князя к ее смертному ложу: вдвоем бодрствуют они над телом убитой: они – сообщники: они оба убили ее своею «любовью».

Психея ждала избавителя: князь обманул ее: его бессильную жалость она приняла за спасающую любовь. Тот же миф творится автором в «Бесах » и в «Братьях Карамазовых ». В первом романе мотив самозванства избавителя резко подчеркивается: плененная невеста (Марья Тимофеевна) ждет своего суженого. Ставрогин ее обманывает, но она догадывается, что он не Иван Царевич, а самозванец, и кричит ему: «Гришка Отрепьев, анафема!». Таинственная вина ее символизируется физическим недостатком («хромоножка»). В «Братьях Карамазовых» Грушенька занимает место Настасьи Филипповны, Митя – Рогожина, Алеша – князя Мышкина, Лиза Хохлакова – Аглаи. Сострадательная любовь Алеши помогает, страсть Мити не губит. Но это иной духовный план, другой мистический опыт. Символ его не «детский рай» князя Мышкина, а монастырская келья старца Зосимы . Мечтательному христианству светского праведника противопоставляется «православная» вера монаха и подвижника.

Себе самой я с самого начала то чьим-то сном казалась или бредом, иль отраженьем в зеркале чужом, без имени, без плоти, без причины (А.А.)

Красноречивые пробелы
О чем умолчали Федор Михайлович и Лев Николаевич
2009-06-18 / Александр Владимирович Говорков - поэт, эссеист, переводчик. Автор нескольких книг стихов и прозы. Печатался в периодических изданиях России, США, Румынии, Чехии.

Что общего между романом Федора Михайловича Достоевского «Идиот» и пьесой Льва Николаевича Толстого «Живой труп»? Конечно, «Идиот» – самый «толстовский» роман Достоевского, тогда как «Живой труп» – самое «достоевское» произведение Толстого. Забавно, что князя Мышкина зовут – как и Толстого – Львом Николаевичем, а героя «Живого трупа» – Федором.

Эти параллели слишком поверхностны. Надо идти вглубь, в сердцевину. А там, в сердцевине, – штиль, Бермудский треугольник, дырка от бублика. Динамичная первая часть «Идиота» завершается броском князя вслед за Настасьей Филипповной – в ночь, в метель, в бездну. Между первой и остальными тремя частями романа пролегает пропасть шириною в полгода. Все действие на протяжении четырех частей книги занимает от силы месяц. На пробел в действии отведено в шесть раз больше времени. Но самое интересное – князь, вынырнувший из этой пропасти-пробела, – другой человек.

Он будто бы слегка потухший, слегка... обгоревший, как пачка денег, сначала брошенная в камин Настасьей Филипповной, а потом ею же извлеченная оттуда. Словно попугай, князь постоянно твердит: «Она сумасшедшая... Она сумасшедшая...», почти не находя иных слов для характеристики Настасьи Филипповны. На протяжении последних четырехсот страниц романа он пять раз аттестует ее «сумасшедшей», четыре раза – «безумной», три – «помешанной» и по одному разу – «поврежденной», «полоумной», «не в своем уме». Какая разница с экстазом первой части – «в вас все совершенство», «я умру за вас», «я никому не позволю про вас слова сказать»!

Может быть, Настасья Филипповна, как и всякая femme fatale, обладает свойствами зеркала, и каждый видит в ней свое отражение? Отчасти это подтверждается ее собственными словами: «...Я почти не существую... Бог знает, что вместо меня живет во мне». Тогда понятно, что князь видит в ней прежде всего безумие, Рогожин – страсть и измену, Тоцкий – предмет домогательств.

Версия хорошая, но недостаточная. Князь слишком напоминает зомби, временно отпущенного хозяином погулять – до призывного сигнала. На зомби похожи и Рогожин с Настасьей Филипповной – каждый со своей «программой». Князь и Парфен Рогожин боятся Настасьи Филипповны, она боится их обоих. Мышкин боится Рогожина, тот (по-своему) боится князя. И одновременно всех троих влечет друг к другу в самых причудливых комбинациях. Тут скрывается что-то недоговоренное, разгадку чего следует искать в пробеле, разделяющем первую и последующие части романа.

Что же произошло в эти замолчанные Достоевским полгода? Сведения, которые можно найти в тексте, обрывочны, скупы, иногда – противоречивы. Но и они складываются в некую – пусть и неполную – мозаику.

Князь, схватив первого попавшегося извозчика, мчится за Настасьей Филипповной и Рогожиным в Екатерингоф. На следующий день после «ужасной оргии в Екатерингофском вокзале» Настасья Филипповна тайно бежит в Москву. День спустя князь отъезжает вслед за ней. Через неделю Рогожин тоже следует в Москву.

Попутно обратим внимание на удивительный факт: ни в одном из произведений Достоевского действие не происходит в Москве! А ведь Москва не была чужой Федору Михайловичу! Тем знаменательнее, что пробел в повествовании приходится именно на этот город.

Итак, Настасья Филипповна обнаружена Рогожиным в Москве, но через некоторое время опять исчезает. Рогожин вновь ее разыскивает и получает согласие Настасьи Филипповны выйти за него замуж. Все это время князь находится рядом – чуть ли не живет с ними. Это продолжается около двух месяцев, после чего Настьсья Филипповна в очередной раз бежит от Рогожина – на этот раз куда-то в губернию. Вместе с ней бежит князь Мышкин, которого Настьсья Филипповна просит спасти ее.

Показания относительно их провинциальной жизни противоречивы. Сам Мышкин говорит Рогожину, что они «жили там розно и в разных городах». Однако позже князь вспоминает, что «тот месяц в провинции, когда он чуть ли не каждый день виделся с нею, произвел на него действие ужасное». А хорошо информированная Аглая бросает Мышкину: «Вы жили тогда в одних комнатах, целый месяц, с этою мерзкою женщиной, с которою вы убежали». Настасья Филипповна уходит от князя «со слезами, с проклятиями и упреками» в компании некоего помещика, над которым, по словам Мышкина, «лишь надсмеялась».

Мышкин остается в провинции, тогда как Настасья Филипповна возвращается в Москву, к Рогожину. Их отношения сопровождаются скандалами и рукоприкладством, вплоть до травли Рогожиным Настасьи Филипповны собакой – «по всей улице, борзою сукой». В ответ Настасья Филипповна «срамит» Рогожина с офицером Земтюжниковым и – возможно – с Келлером. Через некоторое время она бежит в Петербург, где ее снова настигает Рогожин. Через три недели после Рогожина возвращается в Петербург и князь.

Это реконструкция фактов, относящихся к шестимесячному пробелу в повествовании. Но подлинным ключом к пониманию московских событий является апофеозная заключительная сцена романа.

После бегства Настасьи Филипповны со свадебной церемонии Рогожин везет ее к себе домой. В четвертом часу утра он убивает Настасью Филипповну ударом ножа в сердце и начинает творить запредельную в своей чудовищности инсталляцию, или точнее – натюрморт. Рогожин отгораживает альков, в котором на постели лежит Настасья Филипповна, зеленой шелковой занавеской. Обнаженное тело убитой он с головой накрывает американской клеенкой и поверх нее – простыней. По углам Рогожин ставит четыре откупоренные «стклянки» с ждановской жидкостью (химическое соединение железа, применявшееся для дезинфекции). «Кругом в беспорядке на постели, в ногах, у самой кровати на креслах, на полу даже разбросана была снятая одежда, богатое белое шелковое платье, цветы, ленты. На маленьком столике, у изголовья, блистали снятые и разбросанные бриллианты. В ногах сбиты были в комок какие-то кружева, и на белевших кружевах, выглядывая из-под простыни, обозначился кончик обнаженной ноги; он казался как бы выточенным из мрамора...»

Созданный Рогожиным натюрморт ужасен и невыносимо эротичен, но инсталляция еще не завершена. Рогожин разыскивает князя и ведет его к себе. По дороге между ними происходит бессвязный разговор, полный умолчаний и понимания друг друга без слов. Этот странный диалог продолжается и у тела убитой. Рогожин хлопочет о том, как им с князем лечь вместе подле Настасьи Филипповны: «Ночь мы заночуем вместе... рядом и постелю, и тебе и мне, так, чтобы вместе... пусть уж она теперь тут лежит, подле нас, подле меня и тебя...»

Далее Рогожин с ритуальной подробностью рассказывает об устройстве своего натюрморта – о клеенке, простыне, ждановской жидкости... Князь перебивает его странным вопросом: «Это как там... в Москве?» Рогожин продолжает говорить о своем, словно не замечая вопроса. На первый взгляд вопрос князя кажется бессмысленным. Поскольку разговор князя и Рогожина сумбурен и полон подтекстов, можно предположить, что вопрос относится не к простыням, склянкам и клеенке, а к лежанию втроем – как в Москве.

Но эту версию вдребезги разбивает внимательное чтение писем Настасьи Филипповны к Аглае Епанчиной. В последнем письме она пишет о Рогожине: «...у него... спрятана бритва, обмотанная шелком, как у... московского убийцы; тот... перевязал бритву шелком, чтобы перерезать одно горло... мне все казалось, что где-нибудь... спрятан мертвый и накрыт клеенкой, как и тот московский, и так же обставлен кругом стклянками со ждановской жидкостью...» Видимо, речь идет о подробностях преступления, совершенного неким убийцей в Москве. Рогожин со скрупулезной точностью воссоздает эти подробности в своем натюрморте.

Об этом московском убийстве детально знали все трое: Рогожин – как создатель натюрморта, князь, задавший вопрос: «Это как там... в Москве?» и Настасья Филипповна, упомянувшая убийцу в своем письме. Стало быть, это обсуждалось между ними, стало быть, происходила – пусть и на ментальном уровне – своеобразная репетиция убийства. После Москвы каждый из них знает свою роль, и метания князя и Настасьи Филипповны – всего лишь бесплодные попытки уклониться от судьбы. Без князя и Рогожина Настасья Филипповна – мост из ниоткуда в никуда, они без нее – никчемные катеты, обломки треугольника.

Вот лежат они трое, обретя единственно возможное для них мгновение гармонии. Мертвая женщина и два полупомешанных мужчины образуют ущербную, но на миг устойчивую вселенную. В этом их высшая свобода, и это мгновение потустороннего, запредельного счастья. Да и мертва ли Настасья Филипповна? Если и мертва, то мертвенностью бабочки, пронзенной иглою коллекционера. Улететь она уже не может, но по-прежнему прекрасна. Живой труп...

Мы чрезвычайно увлеклись Федором Михайловичем и совсем позабыли о Льве Николаевиче. О Льве Николаевиче не князе – как написал бы сбрендивший Иван Бездомный, – а графе. У Толстого в пьесе все и проще, и... криминальнее. Следует оговориться, что пьеса считается незаконченной, поскольку окончательно не была отредактирована автором. Но будем ориентироваться на имеющийся текст – другого нет.

Подобно роману Достоевского, пьеса распадается на две неравные части. Место действия не названо, но отчего-то создается ощущение, что это – Москва. Толстой вообще – московский писатель. В неназванном городе (Москве?) происходит завязка пьесы (первые четыре действия) и ее развязка (последние два). Между четвертым и пятым действием зияет уже знакомая нам пропасть-пробел, в которой и происходит все самое интригующее.

Герой пьесы Федя Протасов ушел из дома, влюбившись в цыганку Машу. Он пропадает по трактирам, проматывая остатки денег. Его жена Лиза благосклонно принимает ухаживания Виктора Каренина. Федя согласен на развод, но по ряду причин бракоразводный процесс неудобен Лизе и особенно Виктору и его матери. Последняя посылает своего конфидента, князя Абрезкова, для разговора с Федей. В полном скрытых намеков разговоре Протасов обещает князю «решить вопрос» в течение двух недель. Считая самоубийство лучшим выходом, Федя пытается застрелиться. В этот момент к нему входит Маша. Моментально все поняв, она хладнокровно советует самоубийство инсценировать. «Да ведь это обман!» – пытается протестовать Федя. В ответ Маша предлагает ему... себя: «...потом уедем и будем жить во славу». Устоять Федя не в силах. Он пишет письмо Лизе о своем предрешенном самоубийстве и тайно бежит с Машей.

Далее идет пробел протяженностью около года. Он легче поддается реконструции, нежели пробел в «Идиоте». Если наше предположение о Москве как месте действия пьесы верно, то география побегов в романе и пьесе однонаправленна – с запада на восток. Рогожин, князь Мышкин и Настасья Филипповна перемещаются из Петербурга в Москву, Протасов и Маша подхватывают это движение – из Москвы в Саратов, в «степь», в «десятый век», на «волю». Что происходит между Машей и Протасовым в Саратове, мы не знаем (кроме нетрезвых признаний Феди в невинности их отношений), но в конце концов Маша и Федя расстаются. Протасов возвращается в Москву, где и возобновляется действие пьесы.

В трактире пьяный Федя рассказывает свою историю художнику Петушкову, называя себя «трупом». Их разговор подслушивает некто Артемьев и предлагает Феде шантажировать успевших повенчаться Лизу и Виктора. Протасов отказывается. Разозленный Артемьев «сдает» Федю правоохранительным органам.

В ходе начавшегося следствия вскрывается, что от свежеиспеченной четы Карениных каждый месяц через какого-то Симонова в Саратов приходят денежные переводы.

Попробуем нащупать звенья этой цепочки. Итак, от кого деньги? Это легко выяснить. На следствии Лиза отвечает: «Деньги эти посылал мой муж. И я не могу сказать про их назначение, так как это не моя тайна. Но только они не посылались Федору Васильевичу». Пожалуй, Лиза говорит правду. Следователь задает тот же вопрос Каренину: «Куда вы посылали ежемесячно деньги в Саратов после ложного известия о смерти Протасова?» Виктор отказывается отвечать на этот вопрос. Далее следователь допрашивает Протасова: «Вы получали через Симонова посылаемые вам в Саратов деньги?» Федя молчит. Несмотря на угрозы следователя, он не отвечает на вопросы о денежных переводах и потом переводит разговор на другое.

Никто из допрошенных не отрицает факта перевода денег. Ясно, что деньги посылал Виктор. Но дальше начинается тайна. Для кого эти деньги предназначались? На первый взгляд – Федору Протасову. Кому же еще? Но это совершенно противоречит его образу, выписанному в пьесе, – честному, совестливому. Кроме того, Федя несколько раз отказывается от предлагаемых ему денег. В его защиту служат и реплики сестры Лизы Саши: «...он никогда чужих не брал... он же отдал все свое состояние жене». Нет, Протасов не шантажист, надо искать другого адресата денежных переводов.

Есть ли в пьесе персонаж, посвященный в тайну мнимого самоубийства? Да, есть! Это Иван Петрович Александров, снабдивший Федю револьвером в здании суда. Это человек непутевый и вполне годится на роль подозреваемого. Но обстоятельства доказывают – он не виновен. Шантажист не будет возвращать Феде револьвер, поскольку Протасов нужен ему живым. Кроме того, шантажист должен быть в Саратове, а Иван Петрович находится в Москве.

Остается единственный вариант – шантажировала Виктора Каренина и получала от него деньги цыганка Маша! В самом деле, она не только знает о мнимом самоубийстве, но и является автором его инсценировки. Всякое появление Маши в пьесе сопровождается темой денег. Она откровенно вымогает их у Феди – чтобы убедиться в этом, достаточно перечитать текст. Но главное доказательство Машиной вины – ее исчезновение из пьесы сразу же после мнимого самоубийства Протасова. Все верно, что ей делать в Москве? Как уже было сказано, шантажист должен находиться в Саратове, куда регулярно поступают деньги.

Правда, в самом конце пьесы мелькает какая-то загадочная Маша. В коридоре суда Федя вынимает револьвер и стреляет себе в сердце. Все кидаются к нему. Он, упав, зовет Лизу... После этого следует ремарка автора: «Выбегают из всех дверей зрители, судьи, подсудимые, свидетели. Впереди всех Лиза. Сзади Маша и Каренин и Иван Петрович, князь Абрезков». Происходит коротенький прощальный диалог Феди и Лизы. Последние слова Протасова (и пьесы): «...Виктор, прощай. А Маша опоздала... (Плачет.) Как хорошо... Как хорошо... (Кончается.)»

Вроде бы – вот она, цыганка Маша. Хоть и припоздала, но на суд все-таки явилась. Так и ставят пьесу режиссеры – цыганка бессловесным призраком маячит на сцене в продолжение всей второй картины шестого действия. Но та ли это Маша? Попробуем разобраться подробнее.

Самоубийство происходит в коридоре суда. Кто в этом случае прежде всего должен оказаться около упавшего Феди? Правильно, те, кто там находится.

В момент выстрела в коридоре кроме Феди присутствуют курьер (лицо служебное), Иван Петрович, художник Петушков, Лиза и Виктор Каренин. Никакой Маши. Справедливости ради заметим, что и князя Абрезкова в коридоре не было. Однако появление Абрезкова в суде описано довольно подробно. Он опоздал к началу заседания, и встреченный им в коридоре адвокат советует: «Тут сейчас налево стул свободный». Значит, князь Абрезков сидит где-то неподалеку от входа, слева от двери. Вероятно, это и позволило ему быстро оказаться подле умирающего Протасова.

Если Маша тоже присутствует в первых рядах, то почему Федя ничего ей не говорит? Федор напутствует Лизу, находящуюся к нему ближе всех, и прощается с Карениным. Как свидетельствует ремарка, рядом с тем стоит Маша. Но Федя не обращается к ней напрямую, а как-то странно, в третьем лице, говорит: «А Маша опоздала...» – и плачет. Понять его слова можно только таким образом – «а Маша не пришла». Все правильно, цыганка Маша должна находиться в Саратове. Кроме того, довольно странно представить себе шантажистку, столь беспечно стоящую рядом с шантажируемым.

Что же за Маша столь безмолвно присутствует при кончине Протасова? Поскольку пьеса считается не отредактированной автором, то не исключено, что Толстой просто не вычеркнул это имя из текста ремарки. Или же – что вероятнее – под Машей подразумевается Марья Васильевна Крюкова, подруга Лизы. Эта догадка подкрепляется тем, что ранее в авторской рукописи Марья Васильевна именуется Машей. Исправление же на Марью Васильевну сделано редактором пьесы.

Итак, подлинная картина событий выглядит следующим образом. Цыганка Маша, соблазнив Федю предложением совместного побега, принуждает его к инсценировке самоубийства. Протасов и Маша бегут в Саратов, откуда Маша начинает шантажировать Каренина. Узнав об этом, Федор приходит в ужас и начинает упрекать Машу. Они расстаются. Протасов возвращается в Москву, а Маша остается в Саратове, куда продолжают поступать деньги.

Или же еще циничнее и проще. Никакого совместного побега в Саратов не было. Убедившись в том, что самоубийство инсценировано как надо, Маша обманывает Федю и уезжает в Саратов без него. Если Федя действительно бежал с Машей в Саратов, то зачем ему было возвращаться оттуда? Ведь его могут легко опознать в Москве. Нет, никуда из Москвы Федор Протасов не уезжал. Околачивался по трактирам, тайком смотрел на занавески своей бывшей квартиры...

Нигде на протяжении пьесы Федя ни словом не обмолвился о своем пребывании в Саратове. Вот почему так сбивчивы и полны недоговоренностей его признания Петушкову. На вопрос художника, где же теперь Маша, Протасов отвечает: «Не знаю. И не хотел бы знать. Это все было из другой жизни».

Теперь мы знаем имя саратовского шантажиста и можем ответить на вопрос Петушкова. Маша – в Саратове! Цепочка передачи денег выглядит так: Виктор Каренин (Москва) – Симонов (неизвестно где) – цыганка Маша (Саратов).

— в вагоне поезда Петербургско-Варшавской железной дороги, возвращаясь из Швейцарии в Россию. Он «был небольшого роста, лет двадцати семи, курчавый и почти черноволосый, с серыми, маленькими, но огненными глазами. Нос его был широко сплюснут, лицо скулистое; тонкие губы беспрерывно складывались в какую-то наглую, насмешливую и даже злую улыбку; но лоб его был высок и хорошо сформирован и скрашивал неблагородно развитую нижнюю часть лица. Особенно приметна была в этом лице его мёртвая бледность, придававшая всей физиономии молодого человека изможденный вид, несмотря на довольно крепкое сложение, и вместе с тем что-то страстное, до страдания, не гармонировавшее с нахальною и грубою улыбкой и с резким, самодовольным его взглядом. Он был тепло одет, в широкий, мерлушечий, чёрный, крытый тулуп, и за ночь не зяб...»
Тут же, в вагоне, Рогожин рассказывает князю, и другим случайным попутчикам о своей встрече с , о роковой страсти к ней, о бриллиантовых подвесках за десять тысяч, которые он ей в подарок купил и был за это отцом бит, о недавней смерти отца, оставившего ему миллионное наследство… Встреча с Настасьей Филипповной «ушибла» Рогожина, выбила его из привычной колеи. На всём протяжении романа он находится всё время как бы в исступлении, в горячке, совершает все свои полубезумные поступки в состоянии «аффекта». Он дарит Настасье Филипповне за «секунду блаженства» сто тысяч рублей и вскоре избивает её, он братается с князем Мышкиным и тут же, в припадке ревности, пытается зарезать его, он, в конце концов, убивает Настасью Филипповну и сам заболевает «воспалением в мозгу»... В подготовительных материалах о чувстве Рогожина к Настасье Филипповне сказано: «страстно-непосредственная любовь» (в отличие от «любви из тщеславия» и «любви христианской» князя Мышкина). Злобит Парфёна то, что ответного чувства ему никогда не дождаться, и он это понимает-чувствует. Она даже замуж за него соглашается идти, но для неё выход замуж за Рогожина — просто один из вариантов самоубийства. Настасья Филипповна «давно уже перестала дорожить собой» и, по её собственному признанию, «уже тысячу раз в пруд хотела кинуться, да подла была, души не хватало, ну, а теперь...» А теперь — Рогожин. Она ему, уже в другой раз, прямо заявляет: «За тебя как в воду иду...» А Рогожин и сам не очень-то обольщается, исповедуясь князю Мышкину: «Да не было бы меня, она давно бы уж в воду кинулась; верно говорю. Потому и не кидается, что я, может, ещё страшнее воды...»
Ярко характеризует Рогожина и всю семью Рогожиных их фамильный дом: «Дом этот был большой, мрачный, в три этажа, без всякой архитектуры, цвету грязно-зелёного. Некоторые, очень впрочем немногие дома в этом роде, выстроенные в конце прошлого столетия, уцелели именно в этих улицах Петербурга (в котором всё так скоро меняется) почти без перемены. Строены они прочно, с толстыми стенами и с чрезвычайно редкими окнами; в нижнем этаже окна иногда с решётками. Большею частью внизу меняльная лавка. Скопец, заседающий в лавке, нанимает вверху. И снаружи, и внутри, как-то негостеприимно и сухо, всё как будто скрывается и таится, а почему так кажется по одной физиономии дома, — было бы трудно объяснить. Архитектурные сочетания линий имеют, конечно, свою тайну. В этих домах проживают почти исключительно одни торговые. Подойдя к воротам и взглянув на надпись, князь прочел: "Дом потомственного почетного гражданина Рогожина".
Перестав колебаться, он отворил стеклянную дверь, которая шумно за ним захлопнулась, и стал всходить по парадной лестнице во второй этаж. Лестница была тёмная, каменная, грубого устройства, а стены её окрашены красною краской. Он знал, что Рогожин с матерью и братом занимает весь второй этаж этого скучного дома. Отворивший князю человек провёл его без доклада и вёл долго; проходили они и одну парадную залу, которой стены были "под мрамор", со штучным, дубовым полом и с мебелью двадцатых годов, грубою и тяжеловесною, проходили и какие-то маленькие клетушки, делая крючки и зигзаги, поднимаясь на две, на три ступени и на столько же спускаясь вниз...» Затем князь Мышкин признаётся Парфёну: « — Я твой дом сейчас, подходя, за сто шагов угадал <...> Твой дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я этак заключил, — ничем объяснить не могу. Бред, конечно. Даже боюсь, что это меня так беспокоит...»
И князь же Мышкин говорит Парфёну (возле портрета его отца): «А мне на мысль пришло, что если бы не было с тобой этой напасти, не приключилась бы эта любовь, так ты, пожалуй, точь-в-точь как твой отец бы стал, да и в весьма скором времени. Засел бы молча один в этом доме с женой, послушною и бессловесною, с редким и строгим словом, ни одному человеку не веря, да и не нуждаясь в этом совсем и только деньги молча и сумрачно наживая. Да много-много, что старые бы книги когда похвалил, да двуперстным сложением заинтересовался, да и то разве к старости...»
Ещё, может быть, точнее и полнее, обрисовала суть Рогожина Настасья Филипповна, и тоже возле портрета его отца (Парфён сам об этом князю рассказывает): «На портрет долго глядела, про покойника расспрашивала. "Ты вот точно такой бы и был", усмехнулась мне под конец, "у тебя, говорит, Парфён Семёныч, сильные страсти, такие страсти, что ты как раз бы с ними в Сибирь, на каторгу, улетел, если б у тебя тоже ума не было, потому что у тебя большой ум есть" <...>. Ты всё это баловство теперешнее скоро бы и бросил. А так как ты совсем необразованный человек, то и стал бы деньги копить и сел бы, как отец, в этом доме с своими скопцами; пожалуй бы, и сам в их веру под конец перешёл, и уж так бы "ты свои деньги полюбил, что и не два миллиона, а, пожалуй бы, и десять скопил, да на мешках своих с голоду бы и помер, потому у тебя во всем страсть, всё ты до страсти доводишь"...»
Знаменательно, что в доме Рогожиных висит копия с картины Ганса Гольбейна Младшего «Мёртвый Христос». На полотне крупным планом изображён только что снятый с креста Иисус Христос, притом в самой натуралистической, гиперреалистической манере — по преданию, художник рисовал с натуры, а «натурщиком» ему послужил, настоящий труп, как пишет в «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзин, «утопшего жида». Когда это полотно увидел князь Мышкин, он восклицает: «Да от этой картины у иного ещё вера может пропасть!..» И Рогожин спокойно признаётся: «Пропадает и то...» к слову, как свидетельствует , мысль-восклицание Мышкина — дословное воспроизведение непосредственного впечатления самого Достоевского от картины Гольбейна, когда увидел он её впервые в Базеле.
В «Заключении» сообщается, что Рогожин после выздоровления был судим, осуждён на 15 лет каторги: «выслушал свой приговор сурово, безмолвно и "задумчиво". Всё огромное состояние его, кроме некоторой, сравнительно говоря, весьма малой доли, истраченной в первоначальном кутеже, перешло к братцу его, Семёну Семёновичу...»
В образе и судьбе Парфёна Рогожина отразились отдельные моменты, связанные с московским купцом В.Ф. Мазуриным, убившем ювелира Калмыкова — подробные отчёты в газете по этому делу публиковались в газетах в конце ноября 1867 г., как раз в то время, когда писатель начал работу над окончательной редакцией романа. Мазурин принадлежал к известной купеческой семье, был потомственным почётным гражданином, получил в наследство два миллиона, жил в фамильном доме вместе с матерью, там и зарезал свою жертву... Фамилия Мазурина впрямую упоминается в «Идиоте» — на своих именинах Настасья Филипповна говорит о прочитанных на эту тему газетных сообщениях.

Убийство Настасьи Филипповны

В поезде Настасья Филипповна сразу отвернулась к окну, с ним не сказала ни слова. Рогожин не сводил с нее глаз. На полпути, впрочем, он начал беспокоиться: скромненькая мантилья, которую он давеча купил для Настасьи Филипповны на вокзале, явно не скрывала всего ее роскошного туалета, и какие-то подвыпившие молодые люди (по виду из «наших») прошли специально три раза мимо них, чтобы осмотреть ее с головы до ног, обменявшись при этом выразительными восклицаниями. Настасья Филипповна тут же, не мешкая, так сверкнула на них зрачками из-под густых и длинных своих ресниц, что молодые люди немедленно ретировались. При подъезде к городу она вновь ужасно оживилась, начала быстро разговаривать и почувствовала сильную жажду. Рогожин спросил у проводника лимонаду, и Настасья Филипповна с жадностью отпила пару глотков. Когда уже совсем подъехали и поезд начал замедлять ход, странная мысль сверкнула в голове Рогожина:

– А ну как я бы не пришел нынче, в церковь-то? Али к тебе бы не протолкнулся? Народу-то ведь глазеть понабилось, яблоку негде упасть!

– А не протолкнулся, стало быть, и не было бы ничего.

Рогожин так и впился в нее глазами:

– Чего – ничего?

– А вот того, для чего ты за мной два года по пятам бегаешь.

Кровь бросилась в голову Рогожину. Вот оно, значит, как. Догадалась!

– Загадками ты меня, Настасья Филипповна, не проймешь. Ты мне лучше скажи: жалеешь, может, уже, что князя отставила?

– Может, и жалею, – неторопливо ответила Настасья Филипповна, но глаза ее при этом сверкнули вызовом. – А ты тоже не докучай мне особо расспросами-то. Не в настроении я сейчас с тобой разговаривать.

Отвернулась и стала обеими руками поправлять прическу. Дикая тоска заклокотала в нем. От нелепых надежд и неуверенной радости, которые охватили Рогожина, пока они торопились к поезду, не осталось и следа.