Прекрасно помню слова святительские: «Люди самолюбивы и не могут совершать над собой бесстрастного суда» (святитель Василий Великий), но когда остается совсем немного до констатации, что уже дожил до лет преклонных, невольно реверсируешь мыслью в годы прошедшие.
От данного «реверса» очень редко остаешься в позитиве и приходишь в симфоническое согласие с незабвенным попом из «Неуловимых мстителей»: «Все мы немощны, ибо человецы суть». Итоги годов прошедших подвести все же хочется, да и вспомнить о том, что умиляет, вдохновляет и радость вселяет, всегда приятно. И нет ничего зазорного и неправославного в радости. Апостол об этом однозначно сказал: «Впрочем, братия, радуйтесь, усовершайтесь, утешайтесь, будьте единомысленны, мирны, – и Бог любви и мира будет с вами» (2 Кор. 13, 11).
Понятно, что сегодня значение слов и определений изменилось. Мир привнес даже в, казалось бы, четкие понятия свои смыслы, далекие от веры и Бога, но мы ведь православные, и акафисты любим, а там что ни строфа, то «Радуйтесь!».
Отсчитаю десятилетий пять с хвостиком назад и обязательно вспоминается:
Скачет сито по полям,
А корыто по лугам…
Мама читает, а мне Федору жалко, да и как не жалеть, если:
А бедная баба одна,
И плачет, и плачет она.
Села бы баба за стол,
Да стол за ворота ушел.
Сварила бы баба щи,
Да кастрюлю поди поищи!
И чашки ушли, и стаканы,
Остались одни тараканы.
Ой, горе Федоре,
Горе!
Отец не читал мне Чуковского и Маршака. Он знал наизусть иное. О том, что такое дружба и кто такой герой, я узнал из симоновских строк:
– Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла! –
Такая уж поговорка
У майора была.
А как не быть трусом и не бояться ночью, меня научил Александр Сергеевич Пушкин:
Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой,
Весь в поту, от страха бледный,
Чрез кладбище шел домой.
Шли годы. Сказки из трехтомника Александра Николаевича Афанасьева вкупе с Буратино и Снежной королевой сменили волшебник из Изумрудного города с Урфином Джюсом и подземными королями, затем пришел Жюль Верн с капитаном Грантом, Айртоном и Немо.
Детство – оно ведь имело удивительную особенность: с утра до вечера – целая вечность. Это нынче время считаем по принципу: Рождество – Пасха – Троица – Покров… и опять Рождество. Все скоропроходяще, а порой кажется, что мгновенно. В детстве – по-иному, там каждый день удивителен, с поражающей новостью и увлекательным событием. Все впервые.
Школьные годы – открытие русской классики. Ее нельзя было не открыть, так как учительницей была Мария Ивановна. Так что все бесчисленные добрые рассказы и истории про «марьивановну» – это о моей учительнице. Именно благодаря ей до дня нынешнего к месту и не к месту цитирую несравненного Скалозуба: «Уж коли зло пресечь: собрать все книги бы да сжечь», как и перефразирую Молчалина: «В мои года «достойно» сметь свое суждение иметь». Мария Ивановна дала нам умение понимать изучаемые произведения не только по учебнику литературы, но и с точки зрения их всегдашней современности (это главное отличие классики от литературной бульварщины). И хотя фамилия учительницы была абсолютно советская – Комиссарова, нынче понятно, что мыслила она отнюдь не в ракурсе социалистического реализма. Наверное, именно поэтому, когда мы с другом решили защитить бедного Грушницкого и обвинить гордеца Печорина из «Героя нашего времени», Мария Ивановна молча, но с улыбкой вернула нам сочинения, где просто не было оценки.
Уже много лет спустя, в старших классах и в армии, когда я впервые открыл Библию, стало ясно, что многие сюжеты Писания мне известны. Наш историк, не указывая на источник, рассказывал нам и о потопе, и об Иове, и об Аврааме. Урок у него практически всегда заканчивался красивой, как он говорил, «легендой», которые, как позже выяснилось, были изложением Библии.
С книгами в те годы было непросто, а читать хотелось. И даже когда половину своей первой зарплаты я растратил на ростовском полулегальном книжном рынке, родители не бурчали, потому что для них та истина, что «книга – лучший подарок», действительно была непререкаемой.
Шли годы, кардинально менялось время. Стало не боязно произносить имена тех писателей, о существовании которых мы знали лишь из «критических» разгромных статей в советских газетах. Хотя в армии замполит и отобрал у меня изъятый из библиотек «Один день Ивана Денисовича», но при демобилизации вернул журнал. А институтский преподаватель по сопромату, увидев, что я вместо изучения закона Гука и гипотезы Бернулли читаю «Бодался теленок с дубом», лишь усмехнулся, погрозил пальцем, а после лекции попросил посевовскую брошюрку «до утра».
К годам зрелым, уже, можно сказать, семейным, к тридцатилетию, вместе с толстыми литературными журналами с текстами Ю.В. Трифонова, В.Д. Дудинцева, А.П. Платонова, В.Т. Шаламова пришли неизвестные Н.С. Лесков, И.А. Бунин, И.С. Шмелев и А.И. Куприн.
Тогда же именно через книги начался осмысленный интерес к православию. Уже можно было найти Евангелие, а в ростовском кафедральном соборе купить «Журнал Московской Патриархии», где всегда (всего лишь на нескольких страничках!) были проповеди и исторические статьи. На безмерно разросшейся ростовской книжной толкучке почти свободно стали продаваться не только «Вестник русского христианского движения», но и книжки Сергея Александровича Нилуса вкупе с репринтными наскоро сшитыми «Лествицей» и «Отечником».
Вера становилась необходимостью, так как понималось и осознавалось, что в основе всех любимых произведений была именно православная культура, православное наследие.
На маленьком поселковом железнодорожном вокзале в Белгородской области (уж и не помню, что меня туда занесло) встретился мне священник моих лет, в рясе (!), с последним выпуском «Нового мира» в руках, что несказанно удивило. Познакомились. Разговорились. Пошли пить чай к батюшке, увлеченно обсуждая последние литературные новинки.
Чай как-то забылся, а вот два шкафа с богословской литературой, старинными изданиями, неизвестными авторами и таинственными, еще непонятными названиями стали по сути определяющими в дальнейшей жизни. Они просто ее изменили.
Как-то в Великий пост мой белгородский священник предложил съездить в самое мудрое и святое место на Руси. «Это куда?» – не понял я. «В Оптину. Монастырь уже вернули». Об Амвросии Оптинском, старцах монастырских я уже что-то знал, так как «На берегу Божьей реки» С.А. Нилуса и джорданвилльская книжка Ивана Михайловича Концевича «Оптина пустынь и ее время» числились в любимых. Приехали на пару дней, а задержался я в обители почти на целый год. Изначально решил, что до Пасхи побуду. Слишком уж все необычно. Удивительная служба, пока еще непонятные монахи и постоянное ощущение, что живешь не в реальном времени. Прошлое столь тесно сочетается с настоящим, что если бы встретил на скитской тропинке Льва Николаевича Толстого с Николаем Васильевичем Гоголем, не удивился бы…
Оптина заставила перечитать и переосмыслить нашу классику XIX века. Федор Михайлович Достоевский стал понятен, Николай Васильевич Гоголь – любим, а славянофилы оказались не только борцами за Третий Рим, но и интересными писателями.
Вечерами облюбовал я себе уголок в монастырской гостинице и там книжки читал. Монахи в ту пору еще келий отдельных не имели и жили где придется. Один из них, высокий, худой, в очках, чем-то на меня похожий, заприметил мою личность и пару раз поинтересовался, чего, мол, не сплю и что читаю. Оказалось, что заинтересованность эта была не просто любопытством. Вскоре меня вызвали к монастырскому эконому и предложили потрудиться в издательском отделе монастыря. Быть в Оптиной среди монастырского богослужения, умных монахов и книжек и заниматься книжками… Не верилось.
Неугомонный наш руководитель, тогдашний игумен, нынешний архимандрит Мелхиседек (Артюхин), – человек, который к книге относится благоговейно. Не удивительно, что первое после революции 1917 года издание «Душеполезных поучений» аввы Дорофея вышло именно в Оптиной, как и стало знаковым событием репринтное издание всех томиков «Житий святых» святителя Димитрия Ростовского.
Время скоропроходяще. Минуло уже четверть века с тех монастырских дней. 25 лет священства, которое без книги представить невозможно. Книга и есть та радость, которая учила, воспитывала, образовывала и привела к вере.
Православному современнику, уверен в этом, необходимо читать постоянно. И не только святых отцов, богословов и православных писателей. Великие произведения имеют Божии основания, оттого они и великие.
Сегодня много споров ведется о будущности книги. Уже не надобно искать непрочитанное и сиюминутно нужное. Достаточно зайти в интернет. Поисковик выдаст десятки ссылок и даже определит то место, ту мысль или цитату, которую ищешь. Но все же вечером берешь из стопки очередную книжку, раскрываешь ее наугад, чтобы почувствовать непередаваемый книжный запах, а затем переходишь к закладке…
Вот и сейчас, когда читаю эти строки, за моей спиной – полки с нужными и любимыми книгами – моей всегдашней радостью, берущей начало в βιβλίον («книга» по-гречески), то бишь в Библии.
В уже далеком 1994 году Владислав Листьев в телепередаче «Час пик» спросил у тогдашнего главы издательского отдела Московской Патриархии митрополита Питирима (Нечаева), читает на телеканалах представителя Церкви не только было внове, но и вызывало большой резонанс, так как о том, кто такие служители Церкви, знали лишь по советскому атеистическому шаблону или по слухам, которые, как известно, имеют свойство обрастать выдумками и откровенной ложью. И вдруг оказывается, что те, кто в рясах, не только читают Библию на непонятном языке, молятся и бьют поклоны, но и ориентируются в культуре своего народа, в которой русская классическая литература занимает одно из главных мест.
К чему вспоминается этот диалог убиенного ведущего ли он мирскую литературу. Получив утвердительный ответ, Листьев поинтересовался, что именно нравится Владыке, и тут же получил ответ – Антон Павлович Чехов. Должно сказать, что в начале 90-х любое появление и уже почившего митрополита? Да все из-за того, что раз за разом в разговорах с верующими, как на приходах, так и в православном сегменте пронизывающего весь мир интернета, вспыхивают споры и дискуссии: насколько позволительно и надобно знать верующему литературное наследие наших предков, и прежде всего русских классиков? Может быть, вполне достаточно Священного Писания, трудов святых отцов и агиографического наследия, то есть житий святых и подвижников благочестия? И если на приходе беседы на эту тему вести проще, да и преимущество все же у священника есть не только по должности и сану, но и по возможности включать в свои проповеди конкретные примеры из данного наследия, то во всемирной сети и переписке намного сложнее. Казалось бы, разговариваешь с вполне вменяемым, искренне верующим и образованным собеседником, а итог плачевен. Категоричное: «Священник не имеет права читать мирскую художественную литературу! Достаточно Писания и предания».
С болью вспоминаю дискуссию, года два-три назад, по ответам священнослужителей на вопрос портала «Православие и мир»: «Что бы вы порекомендовали прочесть из художественных книг в дни Великого поста?». К консенсусу прийти не удалось, компромисс был, насколько помнится, лишь в отношении Ивана Сергеевича Шмелева. Анафеме противников, конечно, не предавали, но «банили» и критике разгромной подвергали горячо и жестко.
Вновь и вновь этот вопрос повторяется и обсуждается. Причем в аргументах практически никогда не встречаются слова о том, что вся литература наша церковное, то есть православное, зачало имеет. Беря в руки книгу, вполне достойно вспомнить тех, кто дал нам славянскую азбуку, сделал нас «грамотными» в изначальном понимании этого слова, как не грех будет поблагодарить наших же летописцев, от которых пошла русская книга.
Прежде чем стенать по поводу того, что среди нынешних книжных развалов много откровенно греховных, смущающих и искушающих произведений, надо все же вспомнить, что голова для мысли предназначена, что ты – человек, образ и подобие Божие, только тогда, когда выбирать умеешь. Именно православная вера дает нам уроки, наставления и примеры, как этот выбор совершить. А первый критерий выбора Сам Господь указал: «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Мф. 7, 3). Мы же, зная эти слова, видим в светской литературе лишь грехи писательские, рассуждаем об их философских и житейских ошибках, совершенно забывая, что и сами когда-то, да и сейчас частенько попадаем в пропасти темные.
Позволю себе процитировать не столь давно представшего пред Богом российского ученого, литературоведа, профессора МДА Михаила Михайловича Дунаева: «Православие устанавливает единственно истинную точку зрения на жизнь, и эту точку зрения усваивает (не всегда в полноте) русская литература в качестве основной идеи, становясь таким образом православной по своему духу. Православная литература учит православному воззрению на человека, устанавливает правильный взгляд на внутренний мир человека, определяет важнейший критерий оценки внутреннего бытия человека: смирение. Вот почему новая русская литература (вслед за древнерусской) задачу свою и смысл существования видела в возжигании и поддерживании духовного огня в сердцах человеческих. Вот откуда идет и признание совести мерилом всех жизненных ценностей. Свое творчество русские писатели сознавали как служение пророческое (чего католическая и протестантская Европа не знала). Отношение к деятелям литературы как к духовидцам, прорицателям сохранилось в русском сознании до сих пор, хотя и приглушенно».
Так какая же литература возжигает и поддерживает духовный огонь в наших сердцах? Прежде всего, русская классика, начиная от былин и заканчивая приснопоминаемым Распутиным.
Где можно найти пример преображения души человеческой от страстей юности к пониманию и воспеванию веры? В творчестве А.С. Пушкина. Он одним своим стихом «Отцы пустынники и жены непорочны…» и поэтическим письмом к святителю Филарету все свои грехи молодости искупил.
Или «Мертвые души» Н.В. Гоголя. Где, как не в этой поэме в прозе, так красочно, подробно, толково и со всеми нюансами показан весь перечень так называемых «смертных» грехов? Эта книга – своего рода практическое наставление о том, каким не следует быть. Нападая на гоголевского «Вия» и прочие рассказы о нечисти всяческой, посмотрите на духовную прозу автора, которая у этой же нечисти, в человеческом обличье, столь сильное раздражение вызывает.
Великий и непревзойденный А.П. Чехов. Рассказы, где доброта и душевность или побеждают (что чаще), или плачут о том, что их забыли. В коротких повествованиях – правдивые истории о слабости силы человека, который только на себя надеется.
Печально, когда Ф.М. Достоевского пытаются оценивать через призму его неупорядоченной жизни и страсти к азартным играм. Божий талант в его повестях и романах приумножается, а падения и грехи… Брось в Федора Михайловича камень тот, у кого их не наблюдается.
И Толстых читать позволительно и нужно. Всех. Даже Льва. «Войну и мир» и многие повести вкупе с «Севастопольскими рассказами» по мастерству, широте сюжета, исторической, нравственной и философской ценности никто не превзошел. Оценивать творчество этого великого писателя за его отлучение от Церкви – верх неразумности. Лучше уразуметь, что Лев Николаевич, в конце своей жизни попытавшийся из Бога Христа сделать Христа человека, забыл предупреждение Апостола: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Пет. 5, 8). Рекомендую прочитать книгу Павла Валерьевича Басинского «Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды», где автор сравнивает двух тогдашних современников.
Многие из тех, кто доказывают вредность и ненужность для православного человека светской литературы, в том числе и классической, задают банальный вопрос: «Как я могу читать эту книжку, если там нет ни слова о Боге?». Но ведь в Книге Песни Песней Соломона тоже ни разу слово Бог не встречается, а она включена в Библию!
Описание красоты природы и человека, благородных дел и поступков, защиты обиженных и Отечества разве не заставляет вспомнить знаменитое «Вся премудростию сотворил еси»?
Безусловно, надобно уметь выбирать полезное и нужное. Отличать доброе от плохого. Но для этого и разумение нам Господь дал. Критерий выбора лично для меня ясен: любая книга, где человек определен в вечности, где есть понимание добра и зла, где сострадание, милосердие и любовь главенствуют, вполне приемлема для нашего чтения. И на первом месте – русская классика. Так что не будем уподобляться грибоедовскому Скалозубу.
Хотелось бы после темы вечности классической русской литературы, ее непреходящей духовной ценности и значимости для современного человека, позиционирующего себя православным, шагнуть в день нынешний. Всегда хочется найти новых, современных, интересных авторов, пишущих о православии или с точки зрения православия. Что греха таить, надо признаться: небогаты мы на писательские имена. Те, для кого книга – неотъемлемая часть жизни, наверное, без труда перечислят фамилии прозаиков, поэтов и публицистов, умеющих видеть действительность через призму нашей веры. Сейчас есть множество литературных групп, кружков, содружеств и т.д. Но, к сожалению (или к радости?), любое литературное сообщество дня нынешнего – это, прежде всего, пииты, рифмы составляющие. Поэтов много, вот только поэзии мало.
Хотя встречаются и неплохие строфы, отвечающие вызовам дня нынешнего:
Все, что нацией зовется,
Все, что гордость вызывает
У нормальных патриотов
Без клинических интриг –
Сохраняет неизменный,
Мудрый, пушкинский, богатый,
Наш родной, свободный,
Русский, смачный, красочный язык!
Дай Бог, чтобы открытия подобные регулярными были, и не только поэтические.
Прозы намного меньше, но все же надо назвать авторов-священников, которых не только нужно, но и интересно читать: Николай Агафонов, Ярослав Шипов, Андрей Ткачев, Валентин Бирюков. Я не записываю их в «классиков», но то, что перед нами – добротные произведения, написанные в нашей русской, православной традиции, сомнений не вызывает.
Мы ведь часто говорим о памяти предков, об отеческих гробах, о преемственности и традициях. Более того, наше предание – это преломление традиции в православном ее понимании. Несколько лет назад Патриарх наш сказал: «…традиция – это механизм и способ передачи ценностей, которые не могут исчезнуть из народной жизни. Не все то, что в прошлом, хорошо, ведь мы выбрасываем мусор, мы же не все сохраняем от нашего прошлого. Но есть вещи, которые необходимо сохранять, потому что если мы их не сохраняем, разрушается наша национальная, культурная, духовная идентичность, мы становимся другими, и чаще всего мы становимся хуже».
P.S. Кроме классики настоятельно рекомендую книги из серии «Жизнь замечательных людей». В последние годы выпущено уже почти два десятка прекрасных работ о наших святых и подвижниках благочестия. Написаны эти книги, в большинстве своем, православными авторами.
Способствует ли чтение художественной литературы спасению души? Читать ли верующему православному человеку русскую классику? Священное Писание или русские писатели? Совместимо ли чтение Евангелия и творений святых отцов с литературным трудом и поэтическим творчеством? Может ли вообще человек верующий заниматься литературным творчеством? И каково назначение литературного слова? Эти вопросы горячо интересовали и интересуют православных читателей и русских писателей во все времена, порождая разные, порою противоположные и зачастую весьма жесткие и категоричные суждения.
Невозможно согласиться с тем мнением, что русская классическая литература совершенно отстоит или даже, как утверждают некоторые, противостоит Православию с его евангельскими ценностями и идеалами. В то же время, невозможно согласиться и с другим крайним взглядом, отождествляющим духовный опыт наших классиков с опытом святых отцов.
Каково же назначение человеческого слова в свете учения Слова Божия? И как это назначение исполнилось и исполняется в русской литературе?
«Словом Господа сотворены небеса, и духом уст Его - все воинство их» (Пс. 32, 6). «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин. 1, 1-3).
О Слове как о второй Ипостаси Божественной Троицы - Господе нашем Иисусе Христе - у нас, верующих православных людей, есть ясное учение Священного Писания, свидетельства апостолов, святителей и святых отцов.
Но ведь и творение Свое, человека, Господь наделил способностью слова. С какой же целью дал Творец человеку возможность словотворчества? И каким оно должно быть в устах человеческих?
И это разъяснил нам Сам Господь, а также его апостолы и святые отцы.
«Всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов... Восхотев, родил Он нас словом истины, чтобы нам быть некоторым начатком Его созданий» (Иак. 1, 17-18).
То есть возможность слова человек получил как создание по образу и подобию Божию.
И этот благодатный дар слова дал Господь человеку для служения Богу и людям светом истины: «Служите друг другу, каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители многоразличной благодати Божией. Говорит ли кто, говори как слова Божии; служит ли кто, служи по силе, какую дает Бог, дабы во всем прославлялся Бог через Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь» (1 Пет. 4, 10-11).
Слово человеческое служит или ко спасению или к погибели: «Смерть и жизнь - во власти языка...» (Притч. 18, 22); «Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12, 36-37).
Мысль о том, что слово человеческое, подобно Слову Божию - сила творящая и действующая, а не просто средство общения и передачи информации, неоднократно подчеркивал в своих трудах святой праведный отец наш Иоанн Кронштадтский: «Словесное существо!.. Веруй, что при вере твоей в зиждительное Слово Отчее и твое слово не возвратится к тебе напрасным, безсильным... но созиждет умы и сердца внимающих тебе... Слово и в наших устах является уже творческим... со словом выходит живой дух человека, не отделяющийся от мысли и слова. Видите, слово, по природе своей, даже в нас творительно... Веруй твердо в осуществимость всякого слова.., памятуя, что виновник слова есть Бог-Слово... Благоговейно обращайся со словом и дорожи им... Никакое слово не праздно, но имеет или должно иметь в себе свою силу... «ибо у Бога не останется безсильным никакое слово» (Лук,1,37)... это вообще свойство слова - сила и совершенность его. Таким оно должно быть в устах человека».
Наиболее полно и глубоко истинное назначение слова человеческого - служить Богу и нести людям свет Истины - воплотилась в литературе Древней Руси. Литература этого времени отличается удивительной цельностью, неразрывностью слова и дела, одухотворенностью. Этот период собирания русских земель, борения с врагами внешними и внутренними нестроениями, аскетизма, скудости и суровости быта - знаменовался высочайшим духовным подъемом. Это был период, когда воздвигся фундамент, на котором зиждется наше русское слово, русская литература.
Милостью Божией, Россия как сильное централизованное государство возникла с принятием христианства. Русский народ сложился из разобщенных, хотя и родственных племен, по словам первого известного нам русского летописца Нестора, как «един язык, крестившийся во единого Христа». Это было время, когда Запад почти полностью подчинился ереси католицизма, а Восток готов был пасть под властью ислама. Русь была создана Господом как вместилище христианского учения, хранительница Православия.
Православная вера, придав Руси крепость и освящение, стянув русскую землю воедино незримыми духовными нитями, все озарила и наполнила собою. Православие стало основой нашей государственности, законодательства, нравственных основ хозяйствования, определило отношения в семье и обществе. Православие стало основой самосознания русского народа, источником благочестия, просвещения, культуры. Оно воспитало и нравственные качества, идеалы русского человека, сформировало особый, цельный, самобытный характер. Русская литература родилась как акт церковный, молитвенный, духовный. С самых первых своих шагов усвоила она строжайше-нравственное христианское направление, приняла религиозный характер.
Князь Евгений Николаевич Трубецкой (1863-1920), замечательный русский мыслитель, обладавший редким писательским даром, глубокий исследователь иконописи писал: «Нигде, ни в одной стране мира с тех пор, как великий Константин провозгласил свой достопамятный эдикт о свободе Христианской веры, - нигде святая вера Православная не имела такой жизненной, можно сказать животворной связи с жизнью души народной, как у нас на Руси».
Таким родным, понятным, близким, живым Православие стало для русского человека еще и потому, что явилось сразу на родном языке, со славянским богослужением и письменностью. Благодаря равноапостольным просветителям, святым Кириллу и Мефодию, русские люди услышали голос призывающего их Бога на своем же языке, понятном уму и доступном сердцу. Они перевели с греческого важнейшие книги Священного Писания и церковно-богослужебные книги на славянский язык, создав две графические разновидности славянского письма - кириллицу и глаголицу. В 863 году в Моравии Константин-философ (святой равноапостольный Кирилл) составил первую славянскую азбуку.
Священное Писание было первой книгой, которую прочитал русский человек. Слово Божие сразу же стало общим достоянием всего русского народа. В огромном количестве пошло оно по рукам. Библия стала родной, домашней книгой русского человека, освящая мысли, чувства, слова, просвещая. Евангелие, Псалтырь, Апостол многие русские люди знали наизусть. А единственный в своем роде звучности, певучести, гибкости и выразительности русский язык, освятившись светом Христовым, став языком богообщения, и далее развивался под влиянием Слова Божия. Русский человек так и понимал русский язык как освященный, отданный на служение Богу.
Русская литература открывается творением первого русского митрополита Киевского Илариона. Еще и на не совсем обработанном русском языке отразил он мощь и величие Православного учения, его значение для всего мира и для России. Это - «Слово о Законе и Благодати» (ХI в.)
Литература Древней Руси являет нам такие шедевры как «Слово о полку Игореве», «Повесть временных лет» Нестора, «Поучение Владимира Мономаха»»; жития - «Житие Александра Невского» и «Сказание о Борисе и Глебе»; творения Феодосия Печерского, Кирилла Туровского; «Хождение за три моря» Афанасия Никитина; сочинения старца Филофея, явившего идею Москвы как Третьего Рима; сочинение Иосифа Волоцкого «Просветитель»; «Четьи-Минеи» митрополита Московского Макария; монументальные произведения «Стоглав» и «Домострой»; поэтические легенды и духовные стихи русского народа, получившие название «Голубиная книга» (глубокая), отражавшие идеалы христианской нравственности, евангельскую кротость и мудрость.
За древний период русской письменности (ХI-ХVII вв.) мы знаем до 130 известных по имени русских писателей - епископов, священников, иноков и мирян, князей и простолюдинов. Русские таланты того времени - ораторы, писатели, богословы стремились только к предметам, открытым и указанным христианским учением. Вера отразилась на всем творчестве русского человека. Все произведения и творения русского слова того времени, разные по силе выражения и талантливости, имели одну цель - религиозно-нравственную. Неразрывностью слова и дела дышат все эти произведения. Вся русская литература того времени - воцерковленная, духовная. Писатели, мыслители -не фантазеры, а - духовидцы, тайнозрители. Источником их вдохновения была молитва. Светской литературы, как и светского образования совсем не было у людей Древней Руси.
Период древнерусской истории и культуры - период наивысшего духовного подъема русского народа. На целый ряд столетий вплоть до XVIII века хватило этого духовного подъема.
Коренное переустройство, которое вознамерился совершить и совершил царь Петр в общественном и политическом бытии России, нашло свое отражение и в культуре, искусстве, в том числе, и в литературе. Но петровская реформа, имевшая целью уничтожить то, чем жила Древняя Русь, совершалась не на пустом месте. Проблема поврежденности православного сознания и мировосприятия у русского человека XVII столетия, которую точно удалось подметить протопопу Аввакуму: «Возлюбиша толстоту плотскую и опровергоша долу горняя» - стала подтачивать духовное бытие русского народа еще ранее.
Достигнутые Россией в XVI-XVII вв. мирские успехи, возрастание земного благополучия таили в себе опасные искушения. Уже Стоглавым Собором (1551г.) было отмечено понижение духовного настроения и благочестия.
«В XVII веке мы можем наблюдать начало мощного и безблагодатного западного воздействия на всю русскую жизнь, причем воздействие это шло, как известно, через присоединившуюся в середине века Украину, которая довольствовалась тем, что досталось ей от Польши, бывшей, в свою очередь, задворками Европы... а окончательный слом совершился в период петровских преобразований», - указывает выдающийся православный исследователь русской литературы, магистр богословия Михаил Михайлович Дунаев.
Страшный период в начале XVII века, названный на Руси Смутным временем, когда казалось, что разорена и погибла вся русская земля и не подняться государству, разорванному на части, только благодаря Православию, которое было духовной опорой и источником сил, помогло русскому народу взять верх над врагом. Когда же прошло это неимоверное напряжение сил, настали успокоение, умиротворенность, спокойствие, тишина и изобилие, принесшие, как и бывает, духовную расслабленность. Появилось стремление изукрасить землю и превратить ее облик в символ райского сада. Это отобразилось и в искусстве (храмостроительство, иконопись), и в литературе.
Появляются новые, невозможные ранее для русского человека, жившего по Слову Божию: «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18, 38) и превозносившего идеал святости над всеми жизненными ценностями, - устремления человеческой души к «сокровищам земным», нашедшие свое отражение в литературе.
Наряду с традиционными литературными произведениями, основанными на религиозном взгляде, духовном опыте и неопровержимом факте, появляются иные, неведомые доселе на Руси, жанры и методы литературы. Вот, например, знаменательное и невозможное в литературе раннего периода «Сказание о роскошном житии и веселии». Или «Слово о бражнике, како вниде в рай», где бражник устраивается на лучшем месте... Появляется и западная ренессансная переводная литература со своей верой, безверием и своими, чисто земными идеалами, где к духовным сферам применяются чисто земные мерки. Возникают даже антиклерикальные произведения, как «Калязинская челобитная» - сатирическая пародия на монастырскую жизнь, написанная, якобы, монахами. Зарождается и традиция совмещения вымысла и реального факта (например, «Повесть о Савве Грудцине»), в то время как в древнерусской литературе было единственно - литературно-художественное осмысление факта и отсутствие вымысла. Начинает преобладать бытовизм. Появляются и авантюрные повести, в подражание западной литературе, несущие в себе зачатки психологизма темных страстей, например «Повесть о Фроле Скобееве», где нет вообще религиозного осмысления бытия. «И стал жить Фрол Скобеев в великом богатстве» - таков итог повести, где худородный дворянин хитростью и обманом соблазняет дочь именитого и богатого стольника, и, женившись на ней, становится наследником богатства.
Повлияли на все бытие России и два раскола, потрясшие русское общество в XVII веке - раскол церковный, при царе Алексее Михайловиче, и при Петре I - не менее губительный раскол нации - сословный. Положение Церкви в государстве и обществе тоже изменилось. Церковь еще не отделена от государства, но уже не имеет безраздельного и безусловного авторитета. Секуляризация общества возрастает.
Звериное царство во все времена подступало к народам все с тем же вековым искушением: «Всё это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне» (Мф. 4, 9). Но в мире, который во зле лежит, человек Древней Руси старался жить по законам иного, горнего мира. Видением иного смысла жизни, иной жизненной правды и исполнена вся древнерусская литература. С XVIII века начинается новый период истории и литературы России. Литература этого периода так и называется - «литература нового времени».
Человек не отвратился от Бога, но стал видеть смысл своей жизни в обустройстве на земле. Небо человек стал сводить на землю. Не человек уподобляется Богу, а Бог - человеку. А самое главное - происходит разрыв между словом и делом - творчеством и молитвой.
XVIII век прошел под знаменем Просвещения - идеологии, совершенно чуждой для русского человека в его понимании истины. Что такое Просвещение? Это признание за наукой способности дать конечное толкование мироздания. Это обожествление и признание всесильности человеческого разума. Это превознесение «мудрости мира сего», о которой сказал Апостол: «Мудрость мира сего есть безумие перед Богом» (1 Кор. 3, 19-20).
Загнать литературу в жесткие рамки Просвещения не удалось. Какие бы изменения во внешней жизни ни происходили, духовный идеал русского человека оставался связанным с образом святости, во многих существенных чертах отличном от святости в западном понимании. Это не давало окончательно свернуть с изначально обозначенного пути духовного развития. Православная святость основана на стяжании Святого Духа посредством аскетического молитвенного подвига. Тип католической «святости» - эмоционально-нравственный, основанный на чувственной экзальтации, на психофизической, но не духовной основе (если вспомнить католических «святых»).
Литература этого периода не явила достижений, которыми были отмечены предшествующий и последующие периоды. Метод просветительского классицизма, явленный Мольером, Расином, Лессингом, в России дал имена М.В. Ломоносова, А.П. Сумарокова, В.К. Тредиаковского, Г.Р. Державина, Д.И. Фонвизина. В классицизме все подчинено идеям государственности, а обращаются при этом писатели прежде всего к рассудку. Поучения, наставления, резонерство, схематизм, штампы и условности делают эти произведения скучноватыми, а ограниченность просветительского разума обнаруживает себя в произведениях писателей даже помимо их воли.
Но живые ростки творческой мысли пробиваются на Руси и в самые безблагодатные времена. Нередко уступающая лукавому духу гуманизма, русская литература и тогда не могла удовлетвориться идеалом самоутверждения человека на земле, ибо Православие, взрастившее русского человека, изначально отвергает такой идеал. Все творчество, например, Г.Р. Державина, великого художника, мудрого философа и смиренного христианина, не укладывающееся в схемы какого-либо литературного направления, и освящено истинной верою и сугубо православным восприятием жизни.
А один из зачинателей классической русской поэзии Михаил Васильевич Ломоносов сделал научное познание формою религиозного опыта. «Правда и вера суть две сестры родные, дщери одного Всевышнего Родителя, никогда между собою в распрю придти не могут», - так ясно выразил он смысл своего научного мировоззрения. Свои научные представления он поверял трудами святых отцов, например, святителя Василия Великого, а в науке видел помощницу и союзницу богословия в познании «премудрости и могущества Божия».
Да и все лучшие делатели слова этого периода, являя благоговение перед величием Зиждителя и воздавая молитвенную хвалу Ему, хотя и следуют литературным законам классицизма, но вкладывают в свои произведения смысл, отличный от того взгляда на жизнь, который предлагал западный классицизм.
В этот период нашей культуры начинается формирование литературного языка и законов русского классического литературного творчества.
Складываются и законы русской риторики - науки, излагающей правила красноречия, то есть умения правильно излагать свои мысли письменно и устно, основы которой были заложены еще преподобным Феофаном Греком, человеком большой учености, приглашенным в 1518 году в Москву для написания и перевода церковных книг.
Немало способствовало развитию литературного русского языка творчество Александра Петровича Сумарокова - поэта, драматурга и литературного критика - одного из крупнейших представителей русской литературы XVIII века, удостоенного ордена Святой Анны и чина действительного статского советника.
Знаменательна его работа «О Российском духовном красноречии». В ней он приводит в пример всем, кто желает заниматься духовным словом, «отличных духовных риторов», чьи труды служат славе России: Феофана архиепископа Новогородского, Гедеона епископа Псковского, Гавриила архиепископа Петербургского, Платона архиепископа Тверского и Амвросия префекта Иконоспасского училища.
Нужно сказать, что в это время соборное, еще не раздробленное сознание русского человека, и осознание каждой личностью своей включенности в единство всего творения, еще не успело полностью испариться из бытия и духа русского человека. Именно оно требовало возвыситься до всеохватного видения любой проблемы. Именно это свободное единение всех к любви к Богу и друг к другу, дающее полную духовную свободу, накладывало на русского человека нелукавую ответственность личности. Ответственность перед Богом и людьми. Может быть, отсюда и идет тот широкий и глубокий охват проблем, который всегда был свойственен русской литературе, ее неравнодушие к судьбам Отечества, Церкви и своего народа.
Ничего удивительного, странного или тем более кощунственного, как может показаться замкнутому в себе нашему современнику, нет в том, что А. П. Сумароков, рассматривает проблемы русской духовной риторики. Не было у нас еще и того уродливого, превозносящегося над всеми остальными членами Церкви папизма, присущего католицизму. «Служите друг другу, каждый тем даром, какой получил », - русский человек понимал эти слова прямо и действенно.
Сумароков, рассмотрев все лучшее в трудах замечательных русских духовных ораторов того времени, как то - «огромность, важность, согласие, яркость, цветность, быстроту, силу, огонь, разсуждение, ясность», сопровождающие истинное глубокое понимание духовных вопросов, говорит о том, что он касается сугубо дара красноречия. Конечно, говорит он, если бы мы требовали, чтобы все риторы обладали таким великим талантом риторики, как перечисленные сии мужи, которые «яко светлые звезды в густом мраке воссияли» то опустели бы храмы Божии за неимением проповедников. Но в то же время, по его словам, «достойно воистину сожаления, когда прославление великого Бога попадает в уста невежд». Сумароков сожалеет, что порою «глубокомысленные пустомели», которые говорят «витиевато», но сами не понимают того, о чем говорят, опираясь лишь на свои понятия и не войдя в великие духовные вопросы ни умом, ни сердцем, берутся проповедовать Истину Божию.
Об этом же говорили святые отцы всех времен. Святитель Григорий Богослов писал: «Любомудрствовать о Боге можно не всякому! Да, не всякому. Это приобретается не дешево и не пресмыкающимися на земле!.. О чем можно любомудрствовать и в какой мере? О том, что доступно для нас и в такой мере, до какой простирается состояние и способность разумения в слушателе... Согласимся в том, что о таинственном нужно говорить таинственно, а о святом - свято». А преподобный отец наш Иоанн Дамаскин в творении «Точное изложение Православной веры» говорил, что не все человеку из Божественного можно узнать и не все может быть выражено речью.
Не удивительно, что Сумароков не советует всем подряд обладателям дара красноречия богословствовать и вторгаться в исследование глубин домостроительства Божия и непостижимого Его для нас Промысла, но - проповедовать Слово Божие, призывать к вере и истинной нравственности.
В целом же культура нового времени, в том числе и литература, разделяются на церковную, духовную и - светскую.
Духовная литература идет своим путем, являя дивных духовных писателей: святителя Тихона Задонского, святителя Филарета митрополита Московского и Коломенского, святителя Игнатия Брянчанинова, святителя Феофана Затворника Вышенского, святого праведного Иоанна Кронштадтского. Наше святоотеческое наследие велико и неисчерпаемо.
Светская же литература (сосредотачивающая свое внимание на проблемах секулярного общества, какого в Древней Руси вообще не существовало), претерпела влияние ренессанса, просвещения, гуманизма, атеизма и утратила очень многое.
Но, в отличие от литературы Запада, где процесс секуляризации начался уже с эпохи Возрождения и к XIX веку сложилась литература без Христа, без Евангелия, русская классическая литература оставалась всегда, по ее миропониманию и характеру отображения действительности, хоть и не во всей полноте - по духу своему православной.
Алексей Александрович Царевский - сын протоиерея, профессор кафедры славянских наречий и истории иностранных литератур, а также кафедры славянского языка, палеографии и истории русской словесности Казанской духовной академии приводит в своей книге «Значение Православия в жизни и исторической судьбе России» (1898) высказывание французского критика Леруа-Белье о том, что во всей Европе русская литература остается самой религиозной: «Глубина великих созданий русской словесности иногда даже против воли авторов - христианская; несмотря на кажущийся даже рационализм, великие писатели русские в сущности глубоко религиозны».
М.М. Дунаев пишет: «Как ни сильно было западное влияние, как ни победно проникал в российскую жизнь земной соблазн, а Православие оставалось неискорененным, пребывало со всею полнотою заключенной в нем Истины - и никуда не могло исчезнуть. Души были повреждены - да! - но как бы ни блуждала в темных лабиринтах соблазнов общественная и личная жизнь россиян, а стрелка духовного компаса все равно упрямо показывала прежнее направление, хотя бы большинство и двигалось в прямо противоположном. Западному человеку, скажем еще раз, было проще: для него неповрежденных ориентиров не существовало, так что и сбившись с пути, он порою о том мог и не подозревать вовсе».
Лариса Пахомьевна Кудряшова , поэт и литератор
Список использованной литературы
1. «Евангелие Господа нашего Иисуса Христа». Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, М., 1993.
2. «Толкование на Евангелие от Матфея» под редакцией архиепископа Никона (Рождественского), М., 1994.
3. «Монашеское делание». Составитель священнник Владимир Емеличев, Свято-Данилов монастырь, М., 1991.
4. Энциклопедический словарь русской цивилизации. Составитель О.А. Платонов, М., 2000.
5. «Руководство к изучению догматического богословия», СПб., 1997.
6. «Точное изложение православной веры». Творения святого Иоанна Дамаскина, М-Ростов-на-Дону, 1992.
7. «О вере и нравственности по учению Православной Церкви», Издание Московской патриархии, М., 1998
8. Митрополит Иоанн (Снычев). «Русский узел». СПб. 2000.
9. А.А. Царевский. «Значение Православия в жизни и исторической судьбе России», СПб., 1991.
10. «Писания мужей апостольских», Рига, 1992.
11. «Полное собрание творений Святого Иоанна Златоуста». т.1, М.,1991.
12. «Собрание писем святителя Игнатия Брянчанинова, епископа Кавказского и Черноморского», М-СПб, 1995.
13. Святитель Григорий Богослов. «Пять слов о богословии», М., 2001.
14. Святой праведный Иоанн Кронштадтский. «В мире молитвы». СПб., 1991.
15. «Беседы схиархимандрита Оптинского скита старца Варсонофия с духовными детьми», СПб., 1991.
16. Князь Евгений Трубецкой. «Три очерка о русской о русской иконе». Новосибирск, 1991.
17. Святитель Феофан Затворник. «Советы православному христианину». М., 1994.
18. М.М.Дунаев. «Православие и русская литература». в 5 ч., М., 1997.
19. И.А.Ильин. «Одинокий художник». М., 1993.
20. В.И.Несмелов. «Наука о человеке». Казань, 1994.
21. Святитель Феофан Затворник. «Воплощенное домостроительство. Опыт христианской психологии». М., 2008.
Примечания
1. Библия, Новый Завет, Мф. 7; 13; 14. - М.: Международный издательский центр православной
литературы, 1994. - 1018 с.
2. Дунаев М. М. Православие и русская литература: учеб. пособие для студентов духовных академий и семинарий. - М.: Христианская литература, 1996. - С. 190-200.
3. Иванова С. Ф. Введение во храм слова. - М.: Школа-Пресс, 1994. - 271 с.
4. Лермонтов М. Ю. Сочинения. - М.: Правда, 1986. - Т. 1. - 719 с.
5. Пушкин А. С. Сочинения. - М.: Художественная литература, 1985. - Т. 1. - 735 с.
Л. Н. Куваева
ХРИСТИАНСКИЕ ТРАДИЦИИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
В статье рассматривается особая общественная социально-воспитательная роль русской классической литературы, а также изучения христиански ориентированных текстов, и, прежде всего, самой Библии, в школе.
Ключевые слова: литература, христианские тексты, обучение и воспитание в школе.
CHRISTIAN TRADITION IN RUSSIAN LITERATURE
The article deals with a particular public and social educational role of the Russian classical literature and studying the role of Christian-oriented texts, and, above all, the Bible at school.
Keywords: literature, Christian texts, training and education in schools.
Русское православие столкнулось с собственно художественной литературой исторически недавно, сосуществует с ней около двухсот лет. Прозорливые православные мыслители раскрыли его важный для христиан смысл. Православный взгляд на литературу, в самых общих чертах, заключается в понимании литературы, поэзии как некоего Божьего дара, позволяющего людям открывать непостижимую другими способами правду, которая может стать ступенью к высшей Божьей правде. Этот взгляд, согласно которому литература на столь высоком месте вводится в иерархию ценностей, восходит к принадлежащему апостолу Павлу представлению о том, что душевное развитие человека предшествует его духовному развитию: «Сеется тело душевное, восстает тело духовное» (1 Кор. 15, 44). Литература не только сохранила, но и блистательно развила способность открывать правду, обращаясь не только к сердцу, но и уму человека. И практически всегда, во всех цивилизациях литература в ее лучших образцах была признана обязательным элементом воспитания детей - так было и в дореволюционной христианской России.
Литература и мировая поэзия являют нам глубину и сложность человеческой личности, убеждая нас в том, что человек не является продуктом среды и производственных отношений, а представляет для нас нечто гораздо более сложное и значительное. В этом возрождении, возвращении разрушенного мира, восстановлении связи с ним огромную
и совершенно особую роль играла русская классическая литература. Она практически первая открывала нам ту Россию, которая была когда -то, разделение добра и зла, устои той ушедшей жизни, а также представления о чести и милосердии, совести, которые долго существовали в советском обществе как пережитки старого, не давая окончательно вытравить человеческое из человека. И что, может быть, самое важное, вера в Бога, объявленная ложью, нелепым пережитком, уделом отсталых старух, «опиумом для народа», представала со страниц этих книг важнейшей частью человеческой жизни, объектом сложнейших размышлений и трудных и мучительных сомнений. И поразительны те высота и свет, которыми были исполнены обладающие верой или обретшие ее герои русских классических книг. Несмотря на все запреты и давление властей продолжала существовать подлинная литература - гонимые, неиздаваемые, писали Ахматова, Булгаков, Пастернак, Цветаева и Мандельштам, Твардовский. Символом новой подлинной литературы стали А. Солженицын и такие разные по масштабу и характеру дарования писатели и поэты, как Шаламов, Распутин, Астафьев, Искандер, Бродский, Абрамов, Белов...
В одном из писем Ф. М. Достоевского находим: «Над всем этим (литературой), конечно, Евангелие, Новый Завет в переводе. Если может читать в оригинале (по-церковнославянски), то есть всего бы лучше, Евангелие и Деяния апостольские -непременно».
Осознавая, что понимание духовной жизни народа, объяснение рожденных в ней слов и образов возможно лишь при знании ключевых текстов, составивших эту культуру, приходим к выводу о необходимости знакомства на уроках литературы с Библией как одним из ключевых текстов европейской и в том числе русской культуры.
Отказавшись в свое время от Библии как от основы христианского вероучения, мы отказались еще и от важнейшего канонического текста, содержание и значимость которого, безусловно, не исчерпываются его религиозным аспектом.
Пытаясь возвратить Библию в школу, необходимо взглянуть на нее, прежде всего, как на один из первых письменных текстов (переводных), представляющий собой экономный свод текстов, включающий разные жанры. Смысл уроков по изучению Библии - не обзор с историческим комментарием. Цель занятий - донести до учащихся художественное совершенство и религиозно-гуманистическое, человеческое содержание величайшего памятника мировой культуры, помочь им почувствовать своеобразие поэтического языка Библии, ее высочайшую художественность; определить значение Библии в контексте мировой литературы.
Библия является литературным памятником, легшим в основу всей нашей письменной словесной культуры. Образы и сюжеты Библии вдохновляли не одно поколение писателей и поэтов. На фоне библейских литературных историй мы часто воспринимаем сегодняшние события. В этой книге есть начала многих литературных жанров. Молитва, псалмы нашли продолжение в поэзии, в песнопениях. Многие библейские слова и выражения стали пословицами и поговорками, обогатили нашу речь и мысль. Множество сюжетов легло в основу рассказов, повестей, романов писателей разных народов и времен.
«Русская литература задачу свою и смысл существования видела в возжигании и поддержании духовного огня в сердцах человеческих, - отмечает М. М. Дунаев. -Вот откуда идет признание совести мерилом всех жизненных ценностей».
Это чутко воспринял и точно выразил Н. А. Бердяев: «В русской литературе, у великих русских писателей религиозные темы и мотивы были сильнее, чем в какой-либо ли-
тературе мира. Вся наша литература XIX века ранена христианской темой, вся она ищет спасения, вся она ищет избавления от зла, страдания, ужаса жизни... Соединение муки о Боге с мукой о человеке делает русскую литературу христианской даже тогда, когда в сознании своем русские писатели отступали от христианской веры».
Учащемуся, знакомому с Библией, не приходится навязывать свое объяснение при чтении таких произведений, как «Пророк» А. С. Пушкина или М. Ю. Лермонтова, «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского, «Стихотворения Юрия Живаго» из романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго», И. Шмелева «Лето Господне» и др. Такой ученик сам уже ориентируется в литературе, умеет самостоятельно сопоставить «Иуду Искариота» Л. Андреева и сочинение булгаковского Мастера, причем в их отношении к Библии. Чтобы организовать работу с детьми по изучению произведений в сопоставлении с библейскими текстами, мы разработали дидактические материалы, которые состоят из системы вопросов и заданий к произведению (или эпизоду) и карточки-информатора. Карточка-информатор включает в себя тексты из Священного Писания, справочный материал из энциклопедий, словарей, произведения или отрывки из произведений писателей или поэтов (для сопоставления), выдержки из критических работ литературоведов.
На наш взгляд, Библия как ключевой текст культуры должна использоваться в школьном курсе литературы. Она возвышает детей духовно и трогает их эмоционально.
«Народ, забывший свою культуру, исчезает как нация», - писал А. С. Пушкин. Во избежание этого надо позаботиться, чтобы наши дети стали не только наследниками своей отечественной культуры, но и продолжателями ее лучших традиций. И главная роль в этом принадлежит учителю литературы.
Обращаясь к изучению на уроках литературы в старших классах классических произведений Х1Х-ХХ веков с точки зрения использования в них христианских сюжетов и образов, решаем следующие задачи:
Приобщение к духовному наследию своего народа;
Воспитание любви и уважения к Родине, к своему народу, к его культуре, традициям;
Формирование у учащихся умения определить свое отношение к прочитанному, интерпретировать канонический текст в контексте творчества того или иного писателя.
Знакомство с основными художественными версиями христианских сюжетов поможет учащимся осмыслить ценностные ориентации современной культуры.
Выдающийся ученый, лингвист, филолог и философ М. М. Бахтин справедливо отмечает: «В каждой культуре прошлого заложены огромные смысловые возможности, которые остались не раскрытыми, не осознанными и не использованными на протяжении всей истории жизни культуры. Античность сама не знала той античности, которую мы теперь знаем. Та дистанция во времени, которая превратила греков в древних греков, имела огромное преобразующее значение: она наполнена раскрытием все новых и новых смысловых ценностей, о которых греки действительно не знали, хотя сами и создали их» .
Одна из реалий современной жизни - подмена ценностей. В связи с этим замечанием нельзя не привести в качестве иллюстрации комментарий к поэме о Великом инквизиторе известного английского писателя Д. Лоуренса: «Я перечитываю "Великого инквизитора", и у меня падает сердце. Я слышу окончательное опровержение Христа. И это разрушительный итог, потому что он подтверждается и долгим опытом человечества. Тут реальность против иллюзий, и иллюзии - у Христа, тогда как само течение вре-
мени опровергает его реальностью... Нельзя сомневаться, что Инквизитор произносит окончательное суждение Достоевского об Иисусе. Это суждение, увы, таково: "Иисус, ты ошибся, людям приходится поправлять тебя". И Иисус в конце концов молчаливо соглашается с Инквизитором, целуя его, как и Алеша целует Ивана» .
Подобное парадоксальное прочтение Достоевского, причем предпринятое мастером психологического романа, еще раз убеждает в том, что в XXI веке обострилась проблема понимания христианских традиций и смысла их интерпретации.
Полемическое осмысление Библии актуально в науке, публицистике, художественной литературе. Говоря на уроках литературы об использовании христианских сюжетов и образов, необходимо помнить, что перед нами интерпретации канонического текста в творчестве того или иного писателя, но никак не копирование библейских историй и не попытка какого-либо автора создать свое Писание.
Интерес к Библии не ослабевает у ученых, философов, писателей на протяжении веков. Необходимость обращения к Библии, ее огромное воспитательное значение подчеркивал Л. Толстой: «Заменить эту книгу невозможно». А. С. Пушкин называл ее «ключом живой воды». Обращение к Библии на уроках литературы - это вытеснение бездуховности, поразившей нас, возрождение русского самосознания.
«Быть русским - значит не только говорить по-русски. Быть русским - значит верить в Россию так, как верили в нее русские люди, все ее гении и строители. Без веры в Россию нам не возродить ее» (И. Ильин).
Тема гармоничной, созидательной, нравственной жизни для людей и во имя них выявляет значительную черту русской классики - азбуку приобщения к христианству -православию.
Православие в художественном контексте русской классики - это всегда минута наивысшего напряжения исканий и судеб героев.
Герои Достоевского, обращаясь к Евангелию, познают высшую духовность, идут к самоочищению и вере. Азбука христианства дана (например, в «Братьях Карамазовых») через своеобразный гуманистический «цикл» возрождения героев - от греха к искуплению, покаянию и братству в любви. Созвучны Достоевскому и размышления Л. Толстого, который убежден, что путь христианства не в обрядах, свечах, иконах, «а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не сулили, не убивали друг друга». «Верю в Бога, которого понимаю как Дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне, и я в нем», - писал Л. Толстой.
Самобытная особенность русской классики XIX века еще и в том, что величие христианской любви и всепрощение активно взаимодействуют с особым типом любви женщины и мужчины, мерилом которой является христианская любовь - прощение и отречение во имя блага других. Русская художественная культура открыла своеобразный критерий: каков герой в сфере любви, таков и его социально-нравственный потенциал, степень его зрелости, ответственности. Русский тип любви, чаще всего, самоотвержен, он возвышает того, кто любит, и озаряет великим светом любимого. Это - великая работа души, победа над эгоизмом. Это и дар небес, и богатство духа с его безграничной целеустремленностью к совершенству. Имея в виду этот тип любви, Достоевский в речи о Пушкине сказал о ней как о важнейшем национальном достоянии, как о высшем типе русской духовности, выходя к России, ее святыням, русскому народу. Русский тип любви как мера жизни и преодоления смерти, покаяния и очищения с особой верой выражен в русской классике XIX века.
Русская литература всюду проявляется как сила интеграции: она останавливает распад в своем необоримом стремлении к цельности. На пути к обретению этой цельности - гуманизм и гуманность. Гуманизм как культ высокой личности и гуманность как культ.
Примечания
1. Четина Е. М. Евангельские образы и сюжеты, мотивы в художественной культуре. Проблемы
интерпретации. - М.: Флинта: Наука, 1998. - С. 3-4.
2. Четина Е. М. Цит. соч.
Е. Л. Кудрина
ДУХОВНО-НРАВСТВЕННЫЕ ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ОБРАЗОВАНИЯ
В статье рассматривается художественное образование как механизм сохранения, воспроизводства ценностных традиций общества, а также формирования духовно-нравственного фундамента личности.
Ключевые слова: художественное образование, духовность, нравственность, культурные традиции и ценности.
SPIRITUAL AND MORAL PROBLEMS OF CULTURAL EDUCATION
The article deals with artistic education as a mechanism for preservation, reproduction of valuable traditions of society, as well as the formation of spiritual and moral foundations of personality.
Keywords: art education, spirituality, morality, cultural traditions and values.
Современный период развития нашего общества характеризуется как важными позитивными переменами, так и целым рядом негативных явлений, неизбежных в период крупных социально-политических изменений. Многие из них оказывают отрицательное влияние и на общественную нравственность, и на гражданское самосознание; они изменили не только отношение людей к закону и труду, человека к человеку, но и к государству и обществу в целом. Смена ценностных ориентиров происходит и в образовании.
Следует отметить, что проблемы образования всегда находятся в центре внимания как органов власти, так и российской интеллигенции. При этом художественное образование как самостоятельно, так и в контексте духовно-нравственного воспитания занимает важное место среди образовательных проблем и представляет собой весьма противоречивую картину.
В течение многих веков Православие оказывало решающее влияние на формирование русского самосознания и русской культуры. В допетровский период светская культура на Руси практически не существовала: вся культурная жизнь русского народа была сосредоточена вокруг Церкви. В послепетровскую эпоху в России сформировалась светская литература, поэзия, живопись и музыка, достигшие своего апогея в XIX веке. Отпочковавшись от Церкви, русская культура, однако, не утратила тот мощный духовно-нравственный заряд, который давало ей Православие, и вплоть до революции 1917 года сохраняла живую связь с церковной традицией. В послереволюционные годы, когда доступ к сокровищнице православной духовности был закрыт, русские люди узнавали о вере, о Боге, о Христе и Евангелии, о молитве, о богословии и богослужении Православной Церкви через произведения Пушкина, Гоголя, Достоевского, Чайковского, других великих писателей, поэтов и композиторов. В течение всего семидесятилетнего периода государственного атеизма русская культура дореволюционной эпохи оставалась носительницей христианского благовестия для миллионов людей, искусственно отторгнутых от своих корней, продолжая свидетельствовать о тех духовно-нравственных ценностях, которые атеистическая власть ставила под сомнение или стремилась уничтожить.
Русская литература XIX века справедливо считается одной из высочайших вершин мировой литературы. Но ее главной особенностью, отличающей ее от литературы Запада того же периода, является религиозная направленность, глубокая связь с православной традицией. «Вся наша литература XIX века ранена христианской темой, вся она ищет спасения, вся она ищет избавления от зла, страдания, ужаса жизни для человеческой личности, народа, человечества, мира. В самых значительных своих творениях она проникнута религиозной мыслью», - пишет Н.А. Бердяев.
Сказанное относится и к великим русским поэтам Пушкину и Лермонтову, и к писателям - Гоголю, Достоевскому, Лескову, Чехову, чьи имена вписаны золотыми буквами не только в историю мировой литературы, но и в историю Православной Церкви. Они жили в эпоху, когда все большее число представителей интеллигенции отходило от Православной Церкви. Крещение, венчание и отпевание по-прежнему происходили в храме, но посещать храм каждое воскресенье считалось среди лиц высшего света едва ли не дурным тоном. Когда один из знакомых Лермонтова, зайдя в церковь, неожиданно обнаружил там молящегося поэта, последний смутился и стал оправдываться тем, что будто бы пришел в церковь по какому-то поручению бабушки. А когда некто, зайдя в кабинет Лескова, застал его молящимся на коленях, тот стал делать вид, что ищет на полу упавшую монету. Традиционная церковность еще сохранялась в простом народе, однако была все менее характерна для городской интеллигенции. Отход интеллигенции от Православия увеличивал разрыв между ней и народом. Тем более удивительным представляется тот факт, что русская литература, вопреки веяниям времени, сохраняла глубинную связь с православной традицией.
Величайший русский поэт А.С. Пушкин (1799-1837), хотя и был воспитан в православном духе, еще в юношеском возрасте отошел от традиционной церковности, однако никогда окончательно не порывал с Церковью и в своих произведениях многократно обращался к религиозной теме. Духовный путь Пушкина можно определить как путь от чистой веры через юношеское безверие к осмысленной религиозности зрелого периода. Первую часть этого пути Пушкин прошел в годы обучения в Царскосельском лицее, и уже в 17-летнем возрасте он пишет стихотворение «Безверие», свидетельствующее о внутреннем одиночестве и утрате живой связи с Богом:
Во храм ли Вышнего с толпой он молча входит
Там умножает лишь тоску души своей.
При пышном торжестве старинных алтарей,
При гласе пастыря, при сладком хоров пенье,
Тревожится его безверия мученье.
Он Бога тайного нигде, нигде не зрит,
С померкшею душой святыне предстоит,
Холодный ко всему и чуждый к умиленью
С досадой тихому внимает он моленью.
Спустя четыре года Пушкин написал кощунственную поэму «Гавриилиада», от которой впоследствии отрекся. Однако уже в 1826 году в мировоззрении Пушкина наступает тот перелом, который отражен в стихотворении «Пророк». В нем Пушкин говорит о призвании национального поэта, используя образ, навеянный 6-й главой книги пророка Исаии:
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, -
И шестикрылый серафим
На перепутьи мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, -
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
По поводу этого стихотворения протоиерей Сергий Булгаков замечает: «Если бы мы не имели всех других сочинений Пушкина, но перед нами сверкала бы вечными снегами лишь эта одна вершина, мы совершенно ясно могли бы увидеть не только величие его поэтического дара, но и всю высоту его призвания». Острое чувство божественного призвания, отраженное в «Пророке», контрастировало с суетой светской жизни, которую Пушкин, в силу своего положения, должен был вести. С годами он все более тяготился этой жизнью, о чем неоднократно писал в своих стихотворениях. В день своего 29-летия Пушкин пишет:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?...
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
На это стихотворение поэт, в то время еще балансировавший между верой, неверием и сомнением, получил неожиданный отклик от митрополита Московского Филарета:
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана,
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.
Сам я своенравной властью
Зло из темных бездн воззвал,
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал.
Вспомнись мне, забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум -
И созиждется Тобою
Сердце чисто, светел ум!
Пораженный тем, что православный архиерей откликнулся на его стихотворение, Пушкин пишет «Стансы», адресованные Филарету:
В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.
Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Меня внезапно поражал.
Я лил потоки слез нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.
И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты,
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.
Твоим огнем душа согрета
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе Филарета
В священном ужасе поэт.
По требованию цензуры последняя строфа стихотворения была изменена и в окончательном варианте звучала так:
Твоим огнем душа палима
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе Серафима
В священном ужасе поэт.
Стихотворная переписка Пушкина с Филаретом была одним из редких случаев соприкосновения двух миров, которые в XIX веке разделяла духовная и культурная пропасть: мира светской литературы и мира Церкви. Эта переписка говорит об отходе Пушкина от безверия юношеских лет, отказе от «безумства, лени и страстей», характерных для его раннего творчества. Поэзия, проза, публицистика и драматургия Пушкина 1830-х годов свидетельствуют о все усиливающемся влиянии на него христианства, Библии, православной церковности. Он неоднократно перечитывает Священное Писание, находя в нем источник мудрости и вдохновения. Вот слова Пушкина о религиозно-нравственном значении Евангелия и Библии:
Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено к всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием, - и такова ее вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духом в ее божественное красноречие.
Я думаю, что мы никогда не дадим народу ничего лучше Писания... Его вкус становится понятным, когда начинаешь читать Писание, потому что в нем находишь всю человеческую жизнь. Религия создала искусство и литературу; все, что было великого в самой глубокой древности, все находится в зависимости от этого религиозного чувства, присущего человеку так же, как и идея красоты вместе с идеей добра... Поэзия Библии особенно доступна для чистого воображения. Мои дети будут читать вместе со мною Библию в подлиннике... Библия - всемирна.
Еще одним источником вдохновения становится для Пушкина православное богослужение, которое в годы юности оставляло его равнодушным и холодным. Одно из стихотворений, датированное 1836 годом, включает поэтическое переложение молитвы преподобного Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего», читаемой на великопостных богослужениях.
В Пушкине 1830-х годов религиозная умудренность и просветленность сочеталась с разгулом страстей, что, по мнению С.Л. Франка, является отличительной чертой русской «широкой натуры». Умирая от ранения, полученного на дуэли, Пушкин исповедовался и причастился. Перед смертью он получил записку от императора Николая I, которого знал лично с молодых лет: «Любезный друг, Александр Сергеевич, если не суждено нам видеться на этом свете, прими мой последний совет: старайся умереть христианином». Великий русский поэт умер христианином, и его мирная кончина стала завершением того пути, который И. Ильин определил как путь «от разочарованного безверия - к вере и молитве; от революционного бунтарства - к свободной лояльности и мудрой государственности; от мечтательного поклонения свободе - к органическому консерватизму; от юношеского многолю-бия - к культу семейного очага». Пройдя этот путь, Пушкин занял место не только в истории русской и мировой литературы, но и в истории Православия - как великий представитель той культурной традиции, которая вся пропитана его соками.
Другой великий поэт России М.Ю. Лермонтов (1814-1841) был православным христианином, и в его стихах неоднократно возникают религиозные темы. Как человек, наделенныймистическим дарованием, как выразитель «русской идеи», сознававший свое пророческое призвание, Лермонтов оказал мощное влияние на русскую литературу и поэзию последующего периода. Подобно Пушкину, Лермонтов хорошо знал Священное Писание: его поэзия наполнена библейскими аллюзиями, некоторые его стихотворения являются переработкой библейских сюжетов, многие эпиграфы взяты из Библии. Как и для Пушкина, для Лермонтова характерно религиозное восприятие красоты, в особенности красоты природы, в которой он чувствует присутствие Божие:
Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка...
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, -
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога...
В другом стихотворении Лермонтова, написанном незадолго до его гибели, трепетное чувство присутствия Бога переплетено с темами усталости от земной жизни и жажды бессмертия. Глубокое и искреннее религиозное чувство сочетается в стихотворении с романтическими мотивами, что является характерной чертой лермонтовской лирики:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?..
Поэзия Лермонтова отражает его молитвенный опыт, испытанные им минуты умиления, его способность находить утешение в духовном переживании. Несколько стихотворений Лермонтова представляют собой молитвы, облеченные в поэтическую форму, из них три озаглавлены словом «Молитва». Вот наиболее известное из них:
В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
вержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко -
И верится, и плачется,
И так легко, легко...
Это стихотворение Лермонтова приобрело необычайную популярность в России и за ее пределами. Более сорока композиторов положили его на музыку, в том числе М.И. Глинка, А.С. Даргомыжский, А.Г. Рубинштейн, М.П. Мусоргский, Ф. Лист (по немецкому переводу Ф.Боденштедта).
Было бы неверно представлять Лермонтова православным поэтом в узком смысле этого слова. Нередко в его творчестве традиционному благочестию противопоставляется юношеская страстность (как, например, в поэме «Мцыри»); во многих образах Лермонтова (в частности, в образе Печорина) воплощен дух протеста и разочарования, одиночества и презрения к людям. Кроме того, вся недолгая литературная деятельность Лермонтова была окрашена ярко выраженным интересом к демонической тематике, нашедшей свое наиболее совершенное воплощение в поэме «Демон».
Тему демона Лермонтов унаследовал от Пушкина; после Лермонтова эта тема прочно войдет в русское искусство XIX - начала XX столетия вплоть до А.А. Блока и М.А. Врубеля. Однако русский «демон» - это отнюдь не антирелигиозный или антицерковный образ; скорее, в нем отображена теневая, изнаночная сторона религиозной темы, пронизывающей всю русскую литературу. Демон - это соблазнитель и обманщик, это гордое, страстное и одинокое существо, одержимое протестом против Бога и добра. Но в поэме Лермонтова добро побеждает, Ангел Божий в конце концов возносит душу соблазненной демоном женщины на небо, а демон вновь остается в гордом одиночестве. По сути, Лермонтов в своей поэме поднимает извечную нравственную проблему соотношения между добром и злом, Богом и диаволом, Ангелом и демоном. При чтении поэмы может показаться, что симпатии автора на стороне демона, но нравственный итог произведения не оставляет сомнений в том, что автор верит в конечную победу правды Божией над демоническим соблазном.
Лермонтов погиб на дуэли, не дожив до 27 лет. Если за отпущенный ему краткий срок Лермонтову удалось стать великим национальным поэтом России, то этого срока было недостаточно для формирования в нем зрелой религиозности. Тем не менее глубокие духовные прозрения и нравственные уроки, содержащиеся во многих его произведениях, позволяют вписать его имя, наряду с именем Пушкина, не только в историю русской литературы, но и в историю Православной Церкви.
Среди русских поэтов XIX века, чье творчество отмечено сильным влиянием религиозного переживания, необходимо упомянуть А.К. Толстого (1817-1875), автора поэмы «Иоанн Дамаскин». Сюжет поэмы навеян эпизодом из жития преподобного Иоанна Дамаскина: игумен монастыря, в котором подвизался преподобный, запрещает ему заниматься поэтическим творчеством, но Бог во сне является игумену и повелевает снять с поэта запрещение. На фоне этого простого сюжета разворачивается многомерное пространство поэмы, включающей в себя поэтические монологи главного героя. Один из монологов представляет собой восторженный гимн Христу:
Я зрю Его передо мною
С толпою бедных рыбаков;
Он тихо, мирною стезею,
Идет меж зреющих хлебов;
Благих речей Своих отраду
В сердца простые Он лиет,
Он правды алчущее стадо
К ее источнику ведет.
Зачем не в то рожден я время,
Когда меж нами, во плоти,
Неся мучительное бремя,
Он шел на жизненном пути!..
О мой Господь, моя надежда,
Моя и сила и покров!
Тебе хочу я все мышленья,
Тебе всех песней благодать,
И думы дня, и ночи бденья,
И сердца каждое биенье,
И душу всю мою отдать!
Не отверзайтесь для другого
Отныне, вещие уста!
Греми лишь именем Христа,
Мое восторженное слово!
В поэму А.К. Толстого включен поэтический пересказ стихир преподобного Иоанна Дамаскина, исполняемых на заупокойном богослужении. Вот текст этих стихир на славянском языке:
Кая житейская сладость пребывает печали непричастна; кая ли слава стоит на земли непреложна; вся сени немощнейша, вся соний прелестнейша: единем мгновением, и вся сия смерть приемлет. Но во свете, Христе, лица Твоего и в наслаждении Твоея красоты, егоже избрал еси, упокой, яко Человеколюбец.
Вся суета человеческая, елика не пребывают по смерти: не пребывает богатство, ни сшествует слава: пришедши бо смерти, сия вся потреби-шася...
Где есть мирское пристрастие; где есть привременных мечтание; где есть злато и сребро; где есть рабов множество и молва; вся персть, вся пепел, вся сень...
Помянух пророка вопиюща: аз есмь земля и пепел. И паки разсмотрих во гробех, и видех кости обнажены, и рех: убо кто есть царь, или воин, или богат, или убог, или праведник, или грешник? Но упокой, Господи, с праведными раба Твоего.
А вот поэтическое переложение того же текста, выполненное А.К. Толстым:
Какая сладость в жизни сей
Земной печали непричастна?
Чье ожиданье не напрасно?
И где счастливый меж людей?
Все то превратно, все ничтожно,
Что мы с трудом приобрели, -
Какая слава на земли
Стоит тверда и непреложна?
Все пепел, призрак, тень и дым,
Исчезнет все как вихорь пыльный,
И перед смертью мы стоим
И безоружны и бессильны.
Рука могучего слаба,
Ничтожны царские веленья -
Прими усопшего раба,
Господь, в блаженные селенья!..
Средь груды тлеющих костей
Кто царь? кто раб? судья иль воин?
Кто Царства Божия достоин?
И кто отверженный злодей?
О братья, где сребро и злато?
Где сонмы многие рабов?
Среди неведомых гробов
Кто есть убогий, кто богатый?
Все пепел, дым, и пыль, и прах,
Все призрак, тень и привиденье -
Лишь у Тебя на небесах,
Господь, и пристань и спасенье!
Исчезнет все, что было плоть,
Величье наше будет тленье -
Прими усопшего, Господь,
В Твои блаженные селенья!
Религиозная тематика занимает значительное место в поздних произведениях Н.В. Гоголя (1809-1852). Прославившись на всю Россию своими сатирическими сочинениями, такими как «Ревизор» и «Мертвые души», Гоголь в 1840-е годы значительно изменил направление своей творческой деятельности, уделяя все большее внимание церковной проблематике. Либерально настроенная интеллигенция его времени с непониманием и негодованием встретила опубликованные Гоголем в 1847 году «Выбранные места из переписки с друзьями», где он упрекал своих современников, представителей светской интеллигенции, в незнании учения и традиций Православной Церкви, защищая православное духовенство от Н.В. Гоголь нападок западных критиков:
Духовенство наше не бездействует. Я очень знаю, что в глубине монастырей и в тишине келий готовятся неопровержимые сочинения в защиту Церкви нашей... Но и эти зашиты еще не послужат к полному убеждению западных католиков. Церковь наша должна святиться в нас, а не в словах наших... Эта Церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времен апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей, эта Церковь, которая вся с своими глубокими догматами и малейшими обрядами наружными как бы снесена прямо с неба для русского народа, которая одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши... И эта церковь нами незнаема! И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь! Только и есть для нас возможна одна пропаганда - жизнь наша. Жизнью нашей мы должны защищать нашу Церковь, которая вся есть жизнь; благоуханием душ наших должны мы возвестить ее истину.
Особый интерес представляют «Размышления о Божественной литургии», составленные Гоголем на основе толкований литургии, принадлежащих византийским авторам патриарху Константинопольскому Герману (VIII век), Николаю Кавасиле (XIV век) и святителю Симеону Солунскому (XV век), а также ряду русских церковных писателей. С большим духовным трепетом Гоголь пишет о преложении Святых Даров на Божественной литургии в Тело и Кровь Христа:
Благословив, произносит священник: преложив Духом Твоим Святым; троекратно произносит диакон: аминь - и на престоле уже Тело и Кровь: пресуществленье совершилось! Словом вызвано Вечное Слово. Иерей, имея глагол наместо меча, совершил закланье. Кто бы он ни был сам, - Петр или Иван, - но в его лице Сам Вечный Архиерей совершил сие закланье, и вечно свершает Он его в лице Своих иереев, как по слову: да будет свет, свет сияет вечно; как по слову: да произрастит земля былие травное, произращает его вечно земля. На престоле - не образ, не вид, но самое Тело Господне, - то самое Тело, которое страдало на земле, терпело заушенья, было оплевано, распято, погребено, воскресло, вознеслось вместе с Господом и сидит одесную Отца. Вид хлеба сохраняет оно только затем, чтобы быть снедью человеку и что Сам Господь сказал: Аз есмь хлеб. Церковный звон подъемлется с колокольней возвестить всем о великой минуте, чтобы человек, где бы он в это время ни находился - в пути ли, в дороге, обрабатывает ли землю полей своих, сидит ли в дому своем, или занят другим делом, или томится на одре болезни, или в тюремных стенах - словом, где бы он ни был, чтобы он мог отовсюду вознести моленье и от себя в эту страшную минуту.
В послесловии к книге Гоголь пишет о нравственном значении Божественной литургии для каждого человека, который принимает в ней участие, а также для всего российского общества:
Действие Божественной литургии над душою велико: зримо и воочию совершается, в виду всего света и скрыто... И если общество еще не совершенно распалось, если люди не дышат полною, непримиримой ненавистью между собою, то сокровенная причина тому есть Божественная литургия, напоминающая человеку о святой небесной любви к брату... Велико и неисчислимо может быть влияние Божественной литургии, если бы человек слушал ее с тем, чтобы вносить в жизнь слышанное. Всех равно уча, равно действуя на все звенья, от царя до последнего нищего, всем говорит одно, не одним и тем же языком, всех научает любви, которая есть связь общества, сокровенная пружина всего стройно движущегося, пиша, жизнь всего.
Характерно, что Гоголь пишет не столько о причащении Святых Христовых Таин за Божественной литургией, сколько о «слушании» литургии, присутствии за богослужением. Это отражает распространенную в XIX веке практику, согласно которой православные верующие причащались один или несколько раз в год, как правило на первой неделе Великого Поста или на Страстной седмице, причем причащению предшествовало несколько дней «гове-ния» (строгого воздержания) и исповедь. В остальные же воскресные и праздничные дни верующие приходили к литургии лишь для того, чтобы отстоять, «выслушать» ее. Против подобной практики в Греции выступали колливады, а в России - Иоанн Кронштадтский, призывавший к возможно частому причащению.
Среди русских писателей XIX века выделяются два колосса - Достоевский и Толстой. Духовный путь Ф.М. Достоевского (1821-1881) в чем-то повторяет путь многих его современников: воспитание в традиционно православном духе, отход от традиционной церковности в молодости, возвращение к ней в зрелости. Трагический жизненный путь Достоевского, приговоренного к смерти за участие в кружке революционеров, но помилованного за минуту до исполнения приговора, проведшего десять лет на каторге и в ссылке, отразился во всем его многообразном творчестве - прежде всего в его бессмертных романах «Преступление и наказание», «Униженные и оскорбленные», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы», в многочисленных повестях и рассказах. В этих произведениях, а также в «Дневнике писателя» Достоевский развивал свои религиозно-философские взгляды, основанные на христианском персонализме. В центре творчества Достоевского всегда стоит человеческая личность во всем ее многообразии и противоречивости, но жизнь человека, проблемы человеческого бытия рассматриваются в религиозной перспективе, предполагающей веру в персонального, личного Бога.
Основная религиозно-нравственная идея, объединяющая все творчество Достоевского, суммирована в знаменитых словах Ивана Карамазова: «Если Бога нет, то все позволено». Достоевский отрицает автономную нравственность, основанную на произвольных и субъективных «гуманистических» идеалах. Единственным прочным основанием человеческой нравственности, по мнению Достоевского, является идея Бога, и именно заповеди Божии - тот абсолютный нравственный критерий, на который должно ориентироваться человечество. Атеизм и нигилизм ведут человека к нравственной вседозволенности, открывают дорогу к преступлению и духовной гибели. Обличение атеизма, нигилизма и революционных настроений, в которых писатель видел угрозу духовному будущему России, было лейтмотивом многих произведений Достоевского. Это основная тема романа «Бесы», многих страниц «Дневника писателя».
Другой характерной особенностью Достоевского является его глубочайший христоцентризм. «Через всю жизнь свою Достоевский пронес исключительное, единственное чувство Христа, какую-то исступленную любовь к лику Христа... - пишет Н. Бердяев. - Вера Достоевского во Христа прошла через горнило всех сомнений и закалена в огне». Для Достоевского Бог - не абстрактная идея: вера в Бога для него тождественна вере во Христа как Богочеловека и Спасителя мира. Отпадение от веры в его понимании есть отречение от Христа, и обращение к вере есть обращение прежде всего ко Христу. Квинтэссенцией его христологии является глава «Великий инквизитор» из романа «Братья Карамазовы» - философская притча, вложенная в уста атеиста Ивана Карамазова. В этой притче Христос появляется в средневековой Севилье, где Его встречает кардинал-инквизитор. Взяв Христа под арест, инквизитор ведет с Ним монолог о достоинстве и свободе человека; в течение всей притчи Христос молчит. В монологе инквизитора три искушения Христа в пустыне трактуются как искушения чудом, тайной и авторитетом: отвергнутые Христом, эти искушения не были отвергнуты Католической Церковью, которая приняла земную власть и отняла у людей духовную свободу. Средневековое католичество в притче Достоевского - прообраз атеистического социализма, в основе которого лежит неверие в свободу духа, неверие в Бога и в конечном итоге неверие в человека. Без Бога, без Христа не может быть подлинной свободы, утверждает писатель устами своего героя.
Достоевский был глубоко церковным человеком. Его христианство не было абстрактным или умственным: выстраданное всей его жизнью, оно было укоренено в традиции и духовности Православной Церкви. Одним из главных героев романа «Братья Карамазовы» является старец Зосима, прообраз которого видели в святителе Тихоне Задонском или преподобном Амвросии Оптинском, но который в действительности представляет собой собирательный образ, воплощающий в себе то лучшее, что, по мнению Достоевского, было в русском иночестве. Одна из глав романа, «Из бесед и поучений старца Зосимы», представляет собой нравственно-богословский трактат, написанный в стиле, близком к святоотеческому. В уста старца Зосимы Достоевский влагает свое учение о всеобъемлющей любви, напоминающее учение преподобного Исаака Сирина о «сердце милующем»:
Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие Божеской любви и есть верх любви на земле. Любите все создание Божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь, и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью... Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: «взять ли силой али смиренною любовью?» Всегда решай: «возьму смиренною любовью». Решишься так раз навсегда, и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное - страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего.
Религиозной тематике отведено значительное место на страницах «Дневника писателя», представляющего собой собрание очерков публицистического характера. Одна из центральных тем «Дневника» - судьба русского народа и значение для него православной веры:
Говорят, русский народ плохо знает Евангелие, не знает основных правил веры. Конечно, так, но Христа он знает и носит Его в своем сердце искони. В этом нет никакого сомнения. Как возможно истинное представление Христа без учения о вере? Это другой вопрос. Но сердечное знание Христа и истинное представление о Нем существует вполне. Оно передается из поколения в поколение и слилось с сердцами людей. Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любит образ Его по-своему, то есть до страдания. Названием же православного, то есть истиннее всех исповедующего Христа, он гордится более всего.
«Русская идея», по Достоевскому, - не что иное, как Православие, которое русский народ может передать всему человечеству. В этом Достоевский видит тот русский «социализм», который противоположен атеистическому коммунизму:
Народ русский в огромном большинстве своем - православен и живет идеей Православия в полноте, хотя и не разумеет эту идею от-ветчиво и научно. В сущности, в народе нашем, кроме этой «идеи», и нет никакой, и все из нее одной и исходит, по крайней мере народ наш так хочет, всем сердцем своим и глубоким убеждением своим... Я не про здания церковные теперь говорю и не про причты, я про наш русский «социализм» теперь говорю (и это обратно противоположное церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным), цель и исход которого всенародная и вселенская Церковь, осуществленная на земле, поколику земля может вместить ее. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет еще этого единения, если не созижделась еще Церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то все-таки инстинкт этой Церкви и неустанная жажда ее, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего несомненно присутствуют. Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово... И тут прямо можно поставить формулу: кто не понимает в народе нашем его Православия и окончательных целей его, тот никогда не поймет и самого народа нашего.
Вслед за Гоголем, защищавшим в своих «Выбранных местах» Церковь и духовенство, Достоевский с почтением говорит о деятельности православных архиереев и священников, противопоставляя их заезжим миссионерам-протестантам:
Ну какой в самом деле наш народ протестант и какой он немец? И к чему ему учиться по-немецки, чтобы петь псалмы? И не заключается ли все, все, чего ищет он, в Православии? Не в нем ли одном и правда и спасение народа русского, а в будущих веках и для всего человечества? Не в Православии ли одном сохранился Божественный лик Христа во всей чистоте? И может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтоб сохранить у себя этот Божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придет время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!.. Ну а кстати: что же наши священники? Что об них-то слышно? А наши священники тоже, говорят, просыпаются. Духовное наше сословие, говорят, давно уже начало обнаруживать признаки жизни. С умилением читаем мы назидания владык по церквам своим о проповедничестве и благообразном житии. Наши пастыри, по всем известиям, решительно принимаются за сочинение проповедей и готовятся произнести их... Добрых пастырей у нас много, - может быть, более даже, чем мы можем надеяться или сами того заслуживаем.
Если Гоголь и Достоевский пришли к осознанию истинности и спасительности Православной Церкви, то Л.Н. Толстой (1828-1910), наоборот, отошел от Православия и встал в открытую оппозицию к Церкви. О своем духовном пути Толстой говорит в «Исповеди»: «Я был крещен и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей и с детства и во все время моего отрочества и юности. Но когда я 18-ти лет вышел со второго курса университета, я не верил уже ни во что из того, чему меня учили». С потрясающей откровенностью Толстой рассказывает о том образе жизни, бездумном и безнравственном, который он вел в молодости, и о духовном кризисе, поразившем его в пятидесятилетнем возрасте и едва не доведшем до самоубийства.
В поисках выхода Толстой погрузился в чтение философской и религиозной литературы, общался с официальными представителями Церкви, монахами и странниками. Интеллектуальный поиск привел Толстого к вере в Бога и возвращению в Церковь; он вновь, после многолетнего перерыва, начал регулярно ходить в храм, соблюдать посты, исповедовался и причастился. Однако причастие не оказало на Толстого обновляющего и животворящего действия; напротив, оно оставило в душе писателя тяжелый след, что было связано, по всей видимости, с его внутренним состоянием.
Возвращение Толстого к православному христианству было кратковременным и поверхностным. В христианстве он воспринял только нравственную сторону, вся же мистическая сторона, включая Таинства Церкви, осталась для него чуждой, поскольку не укладывалась в рамки рационального познания. Мировоззрение Толстого характеризовал крайний рационализм, и именно этот рационализм не позволил ему воспринять христианство во всей его полноте.
После долгих и мучительных поисков, так и не закончившихся встречей с личным Богом, с Богом Живым, Толстой пришел к созданию своей собственной религии, которая основывалась на вере в Бога как в безличное начало, руководящее человеческой нравственностью. Эта религия, сочетавшая в себе лишь отдельные элементы христианства, буддизма и ислама, отличалась крайним синкретизмом и граничила с пантеизмом. В Иисусе Христе Толстой не признавал воплотившегося Бога, считая Его лишь одним из выдающихся учителей нравственности наряду с Буддой и Магометом. Собственного богословия Толстой не создал, и его многочисленные религиозно-философские сочинения, последовавшие за «Исповедью», носили главным образом нравственно-дидактический характер. Важным элементом учения Толстого была идея о непротивлении злу насилием, которую он заимствовал из христианства, однако довел до крайности и противопоставил церковному учению.
В историю русской литературы Толстой вошел как великий писатель, автор романов «Война и мир» и «Анна Каренина», многочисленных повестей и рассказов. Однако в историю Православной Церкви Толстой вошел как богохульник и лжеучитель, посеявший соблазн и смуту В своих сочинениях, написанных после «Исповеди», - как литературных, так и нравственно-публицистических, - Толстой обрушивался на Православную Церковь с резкими и злобными нападками. Его «Исследование догматического богословия» представляет собой памфлет, в котором православное богословие (Толстой изучил его крайне поверхностно - в основном по катехизисам и семинарским учебникам) подвергается уничижительной критике. Роман «Воскресение» содержит карикатурное описание православного богослужения, которое представлено как серия «манипуляций» над хлебом и вином, «бессмысленное многоглаголание» и «кощунственное волхвование», якобы противное учению Христа.
Не ограничившись нападками на учение и богослужение Православной Церкви, Толстой в 1880-е годы принялся за переделку Евангелия и издал несколько сочинений, в которых Евангелие было «очищено» от мистики и чудес. В толстовской версии Евангелия отсутствует рассказ о рождении Иисуса от Девы Марии и Святого Духа, о воскресении Христовом, отсутствуют или в искаженном виде представлены многие чудеса Спасителя. В сочинении под названием «Соединение и перевод четырех Евангелий» Толстой представляет произвольный, тенденциозный и временами откровенно безграмотный перевод отдельных евангельских отрывков с комментарием, отражающим личную неприязнь Толстого к Православной Церкви.
Антицерковная направленность литературной и нравственно-публицистической деятельности Толстого в 1880-1890-е годы вызвала резкую критику в его адрес со стороны Церкви, лишь еще более ожесточившую писателя. 20 февраля 1901 года решением Святейшего Синода Толстой был отлучен от Церкви. Постановление Синода содержало следующую формулу отлучения: «...Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею». Отлучение Толстого от Церкви вызвало громадный общественный резонанс: либеральные круги обвинили Церковь в жестокости по отношению к великому писателю. Однако в своем «Ответе Синоду» от 4 апреля 1901 года Толстой писал: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо... И я убедился, что учение Церкви есть коварная и вредная ложь, практически же собирание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского вероучения». Отлучение Толстого было, таким образом, лишь констатацией того факта, которого Толстой не отрицал и который заключался в сознательном и добровольном отречении Толстого от Церкви и от Христа, зафиксированном во многих его сочинениях.
До последних дней жизни Толстой продолжал распространять свое учение, которое приобрело многих последователей. Некоторые из них объединились в общины сектантского характера - со своим культом, в который вошли «молитва Христу-Солнцу», «молитва Толстого», «молитва Мухаммеда» и прочие произведения народного творчества. Вокруг Толстого сформировалось плотное кольцо его почитателей, которые бдительно следили за тем, чтобы писатель не изменил своему учению. За несколько дней до смерти Толстой неожиданно для всех тайно покинул свое имение в Ясной Поляне и отправился в Оптину пустынь. Вопрос о том, что влекло его в сердце православного русского христианства, навсегда останется тайной. Не доехав до монастыря, Толстой слег с тяжелым воспалением легких на почтовой станции Астапово. Сюда к нему приехала жена и еще несколько близких людей, которые застали его в тяжелом душевном и физическом состоянии. Из Оптиной пустыни к Толстому был прислан старец Варсонофий - на тот случай, если перед смертью писатель захочет принести покаяние и воссоединиться с Церковью. Но окружение Толстого не оповестило писателя о его приезде и не допустило старца к умирающему - слишком велик был риск разрушить толстовство разрывом с ним самого Толстого. Писатель умер без покаяния и унес с собой в гроб тайну своих предсмертных духовных метаний.
В русской литературе XIX века не было более противоположных личностей, чем Толстой и Достоевский. Они различались во всем, в том числе в эстетических взглядах, в философской антропологии, в религиозном опыте и мировоззрении. Достоевский утверждал, что «красота спасет мир», а Толстой настаивал на том, что «понятие красоты не только не совпадает с добром, но скорее противоположно ему». Достоевский верил в личного Бога, в Божественность Иисуса Христа и в спасительность Православной Церкви; Толстой верил в имперсональное Божественное бытие, отрицал Божество Христа и отвергал Православную Церковь. И все же не только Достоевский, но и Толстой не может быть понят вне Православия.
Л. Толстой русский до мозга костей, и возникнуть он мог лишь на русской православной почве, хотя Православию он и изменил... - пишет Н. Бердяев. - Толстой принадлежал к высшему культурному слою, отпавшему в значительной своей части от православной веры, которой жил народ... Он захотел верить, как верует простой народ, не испорченный культурой. Но это ему не удалось ни в малейшей степени... Простой народ верил по-православному. Православная же вера в сознании Толстого сталкивается непримиримо с его разумом.
Среди других русских писателей, уделявших большое внимание религиозным темам, следует отметить Н.С. Лескова (1831-1895). Он был одним из немногих светских писателей, сделавший представителей духовного сословия главными героями своих произведений. Роман Лескова «Соборяне» представляет собой хронику жизни провинциального протоиерея, написанную с большим мастерством и знанием церковного быта (сам Лесков был внуком священника). Главный герой рассказа «На краю света» - православный архиерей, направленный на миссионерское служение в Сибирь. Религиозная тематика затрагивается во многих других произведениях Лескова, в том числе в повестях «Запечатленный ангел» и «Очарованный странник». Известное сочинение Лескова «Мелочи архиерейской жизни» является собранием историй и анекдотов из жизни русских архиереев XIX века: один из главных героев книги - митрополит Московский Филарет. К тому же жанру примыкают очерки «Владычный суд», «Архиерейские объезды», «Епархиальный суд», «Святительские тени», «Синодальные персоны» и другие. Перу Леско- ва принадлежат сочинения религиозно-нравственного содержания, такие как «Зеркало жизни истинного ученика Христова», «Пророчества о Мессии», «Указка к книге Нового Завета», «Изборник отеческих мнений о важности Священного Писания». В последние годы жизни Лесков подпал под влияние Толстого, стал проявлять интерес к расколу, сектантству и протестантизму, отошел от традиционного Православия. Однако в истории русской литературы его имя так и осталось связано прежде всего с рассказами и повестями из жизни духовенства, снискавшими ему читательское признание.
Необходимо упомянуть о влиянии Православия на творчество А.П. Чехова (1860-1904), в своих рассказах обращающегося к образам семинаристов, священников и архиереев, к описанию молитвы и православного богослужения. Действие рассказов Чехова нередко разворачивается на Страстной седмице или на Пасху. В «Студенте» двадцатидвухлетний студент Духовной академии в Страстную пятницу рассказывает двум женщинам историю отречения Петра. В рассказе «На Страстной неделе» девятилетний мальчик описывает исповедь и причастие в православном храме. Рассказ «Святой ночью» повествует о двух монахах, один из которых умирает накануне Пасхи. Наиболее известным религиозным произведением Чехова является рассказ «Архиерей», повествующий о последних неделях жизни провинциального викарного архиерея, недавно приехавшего из-за границы. В описании чина «двенадцати Евангелий», совершаемого в канун Великой Пятницы, чувствуется любовь Чехова к православной церковной службе:
В продолжение всех двенадцати Евангелий нужно было стоять среди церкви неподвижно, и первое Евангелие, самое длинное, самое красивое, читал он сам. Бодрое, здоровое настроение овладело им. Это первое Евангелие «Ныне прославися Сын Человеческий» он знал наизусть; и, читая, он изредка поднимал глаза и видел по обе стороны целое море огней, слышал треск свечей, но людей не было видно, как и в прошлые годы, и, казалось, что это все те же люди, что были тогда в детстве и в юности, что они все те же будут каждый год, а до каких пор - одному Богу известно. Отец его был дьякон, дед - священник, прадед - дьякон, и весь род его, быть может, со времен принятия на Руси христианства, принадлежал к духовенству, и любовь его к церковным службам, духовенству, к звону колоколов была у него врожденной, глубокой, неискоренимой; в церкви он, особенно когда сам участвовал в служении, чувствовал себя деятельным, бодрым, счастливым.
Отпечаток этой врожденной и неискоренимой церковности лежит на всей русской литературе XIX века.
МАОУ « Молчановская средняя общеобразовательная школа №1»
Исследовательская работа
«Христианские сюжеты и образы в русской литературе»
Крицкая Л.И.
Еремина И.В. – учитель русского языка и литературы МСОШ №1
Молчаново – 2014
Христианские сюжеты и образы в русской литературе
Введение
Вся наша культура строится на основе фольклора, античности и Библии.
Библия – это выдающийся памятник. Книга книг, созданная народами.
Библия – это источник сюжетов и образов для искусства. Через всю нашу литературу проходят библейские мотивы. Главным, по мнению христианства, было Слово, и Библия помогает его вернуть. Она помогает видеть человека с гуманитарных позиций. Каждое время требует истин, а значит и обращения к библейским постулатам.
Литература обращается к внутреннему миру человека, его духовности. Главным героем становится человек, живущий по евангельским принципам, человек, главным в жизни которого является работа его духа, свободного от влияния среды.
Христианские идеи являются источником непомрачаемого света, которому служат, чтобы преодолеть с ним хаос в себе и в мире.
С самого начала христианской эры было написано множество книг о Христе, но церковь признала, то есть канонизировала только четыре Евангелия, а остальные – числом до пятидесяти! – занесла либо в список отреченных, либо в список апокрифов, разрешенных не для богослужения, но для обычного христианского чтения. Апокрифы посвящались и Христу, и практически всем людям из его ближайшего окружения. Когда-то эти апокрифы, собранные в Четьи-Минеи и пересказанные, например, Дмитрием Ростовским, были любимым чтением на Руси. «Следовательно, в христианской литературе есть свое Священное море и есть впадающие в него или, скорее, вытекающее из него ручьи и реки».Христианство, неся новое мировоззрение, отличающееся от языческих представлений о происхождении Вселенной, о богах, об истории человеческого рода, заложило основы русской письменной культуры, вызвало появление сословие грамотных.
Ветхозаветная история – это история испытаний, падений, духовного очищения и обновления, веры и безверия отдельных людей и целого народа – от Сотворения мира и до прихода Мессии Иисуса Христа, с именем которого связан Новый Завет.
Новый Завет знакомит нас с жизнью и учением Христа Спасителя от его чудесного рождения и до распятия, явления народу и вознесения. В то же время Евангелие необходимо рассмотреть в нескольких ракурсах: религиозное учение, этико-юридический источник, историческое и литературное произведение.
Библия является важнейшим (ключевым) этико-юридическим сочинением.
В то же время Библия – это литературный памятник, легкий в основу всей нашей письменной словесной культуры. Образы и сюжеты Библии вдохновляли не одно поколение писателей и поэтов. На фоне библейских литературных историй мы часто воспринимаем сегодняшние события. В Библии мы находим начала многих литературных жанров. Молитвы, псалмы нашли продолжение в поэзии, в песнопениях…
Многие библейские слова и выражения стали пословицами и поговорками, обогатили нашу речь и мысль. Множество сюжетов легло в основу рассказов, повестей, романов писателей разных времен и народов. Например, «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского, «Праведники» Н. С. Лескова, «Сказки» М. Е. Салтыкова-Щедрина «Иуда Искариот», «Жизнь Василия Фивейского» Л. Андреева, «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова, «Ночевала тучка золотая», А. Приставкина «Юшка» А. Платонова, «Плаха» Ч. Айтматова.
Русское книжное слово возникло как слово христианское. Это было слово Библии, литургии, жития, слово Отцов Церкви и святителей. Письменность наша прежде всего научилась говорить о Боге и, памятуя о Нем, повествовать о делах земных.
Начиная от древней литературы до произведений сегодняшнего дня, вся наша русская литература окрашена светом Христовым, проникающим во все углы мира и сознания. Нашей литературе свойственны поиски истины и Добра, заповеданные Иисусом, поэтому она ориентирована на высшие, абсолютные ценности.
Христианство внесло в словесность высшее начало, дало особый строй мысли и речи. «Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины» - вот откуда происходит поэзия. Христос – Логос, слово воплощенное заключало в себе всю полноту истины, красоты и добра.
Звуки библейской речи всегда рождали в чуткой душе живой отклик.
Библейское слово – кладезь богопознания, тысячелетней мудрости и нравственного опыта, потому что оно – непревзойденный образец художественной речи. Эта сторона Писания издавна была близка русской литературе. «Мы находим множество лирических поэм в Ветхом Завете, - замечал Николай Язвицкий в 1915 году.- Кроме гимнов и песен, рассеянных в книгах Бытия и Пророков, целая книга Псалмов может почитаться собранием духовных од»
Христианские мотивы входят в литературу разными путями, получают разную художественную разработку. Но они всегда дают творчеству духовно восходящее направление, ориентируют его на абсолютно ценное.
Вся русская литература 19 века была проникнута евангельскими мотивами, представления о жизни, основанные на христианских заповедях, были естественны для людей прошлого века. Ф. М. Достоевский предупреждал и наш 20 век о том, что отступление, «преступление» нравственных норм ведет к разрушению жизни.
Христианская символика в романе «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского
Впервые религиозные темы серьезно вносятся Ф.М. Достоевским. В его творчестве можно выделить четыре главных евангельских идей:
«человек есть тайна»;
«низкая душа, выйдя из-под гнета, сама гнетет»;
«мир спасется красотой»;
«некрасивость убьет».
Писатель с детства знал Евангелие, в зрелом возрасте оно было его настольной книгой. Обстоятельства смертной казни петрашевцев дали пережить состояние на границе смерти, которое обратило Достоевского к Богу. Зимний луч солнца от купола собора ознаменовал физическое воплощение его души. По дороге на каторгу писатель встретился с женами декабристов. Женщины дали ему Библию. С ней он не расставался четыре года. Достоевский пережил жизнь Иисуса как отражение своей: во имя чего страдания? Именно этот самый экземпляр Евангелия Достоевский описывает в романе «Преступление и наказание»: «На комоде лежала какая-то книга…Это был Новый Завет в русском переводе. Книга старая, подержанная, в кожаном переплете». В этой книге очень много страниц, испещренных пометками карандашом и ручкой, некоторые места отмечены ногтем. Эти пометы являются важным свидетельством для понимания религиозных и творческих исканий великого писателя. «Я скажу вам про себя, что я дитя неверия и сознания до сих пор и даже …до гробовой крышки…Я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Это символ очень прост; вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревностной любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, то мне лучше бы хотелось оставаться с Христом, нежели с истиной». (из письма Ф. М. Достоевского Н. Д. Фонвизиной).
Вопрос веры и безверия стал основным в жизни и творчестве писателя. Эта проблема оказывается в центре его лучших романов: «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание». Произведения Федора Михайловича Достоевского наполнены различными символами, ассоциациями; огромное место среди них занимают мотивы и образы, заимствованные из Библии и вводимые писателем для того, чтобы предостеречь человечество, стоящее на пороге глобальной катастрофы, Страшного Суда, конца света. И виной этому, по мнению писателя, общественный строй. Герой «Бесов» Степан Трофимович Верховенский, переосмысливая евангельскую легенду, приходит к выводу: «Это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, - это все язвы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века!»
Для Достоевского использование библейских мифов и образов – не самоцель. Они служили иллюстрациями для его размышлений о трагических судьбах мира и России как части мировой цивилизации. Видел ли писатель пути, ведущие к оздоровлению общества, к смягчению нравов, к терпимости и милосердию? Безусловно. Залогом возрождения России он считал обращение к идее Христа. Тема духовного воскрешения личности, которую Достоевский считал главной в литературе, пронизывает все его творчество.
«Преступление и наказание», в основе которого лежит тема нравственного падения и духовного возрождения человека, - это роман, в котором писатель представляет свое христианство. Причин гибели души может быть много, но вот путь, который ведет к спасению, по убеждению писателя, один – это путь обращения к Богу. Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет», - слышит герой евангельскую истину из уст Сонечки Мармеладовой.
Сделав основой сюжета убийство Раскольниковым старухи-процентщицы, Достоевский раскрывает душу преступника, нарушившего нравственный закон: «не убий» - одна из главных библейских заповедей. Причину же страшных заблуждений человеческого ума, рационально объяснившего и арифметически доказавшего справедливость и пользу убийства вредной старушонки, писатель видит в отступлении героя от Бога.
Раскольников – идеолог. Он выдвигает антихристианскую идею. Всех людей он подразделил на «властелинов» и «тварей дрожащих». Раскольников считал, что «властелинам» позволено все, даже «кровь по совести», а «твари дрожащие» могут только производить себе подобных.
Раскольников попирает святое – незыблемое право для человеческого сознания: он посягает на человека.
«Не убий. Не укради!- записано в древней книге. Это заповеди человечества, аксиомы, принимаемые без доказательства. Раскольников дерзнул усомниться, решил их проверить. И Достоевский показывает, как за этим невероятным сомнением следует тьма других мучительных сомнений и идей для нарушившего нравственный закон, - и кажется, что только смерть способна избавить его от мук: согрешая ближнему, человек вредит себе. Страдание поражает не только душевную сферу преступника, но и его тело: кошмарные сновидения, исступление, припадки, обмороки, лихорадка, дрожь, беспамятство – разрушение идет на всех уровнях. В том, что нравственный закон – это не предрассудки, Раскольников убеждается на собственном опыте: «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки и ухлопал себя, навеки!». Убийство оказалось для Раскольникова не преступлением, а наказанием, самоубийством, отречением от всех и всего. Лишь к одному человеку тянется душа Раскольникова – к Сонечке, к такой же, как и он, отверженной людьми нарушительнице нравственного закона. Именно с образом этой героини связаны евангельские мотивы в романе.
Три раза приходит он к Соне. Раскольников видит в ней своеобразного «союзника» по преступлению. Но на позор и унижение Соня идет ради спасения других. Она наделена даром бесконечного сострадания к людям, во имя любви к ним готова перенести любые страдания. С образом Сони Мармеладовой связан один из важнейших евангельских мотивов в романе – мотив жертвы: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.15, 13) Подобно Спасителю, претерпевшему голгофские муки ради нас, Соня предала себя на ежедневную мучительную казнь ради чахоточной мачехи и ее голодных детишек.
Соня Мармеладова – главный оппонент Раскольникова в романе. Она – всей судьбой, характером, выбором, образом мыслей, самоощущением противостоит его жестокой и страшной жизненной схеме. Соня, поставленная в те же, что и он, нечеловеческие условия существования, еще более, чем он, униженная, – другая. Иная система ценностей воплотилась в ее жизни. Принеся себя в жертву, отдав свое тело на поругание, она сохранила живую душу и ту необходимую связь с миром, которую разрывает преступивший Раскольников, терзаемый кровью, пролитой во имя идеи. В страдании Сони – искупление греха, без которого не существует мир и творящий его человек, заблудившийся и потерявший дорогу к храму. В страшном мире романа Соня – тот нравственный абсолют, светлый полюс, который притягивает всех.
Но самым важным для понимания идейного смысла романа является мотив духовной смерти отпадшего от Бога человека и его духовного воскресения. «Я есть лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего…Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают»,- говорил Спаситель своим ученикам на Тайной вечере» (Ин. 15, 5-6). Такой сухой ветви подобен и главный герой романа.
В четвертой главе 4 части, являющейся кульминационной в романе, становится понятен замысел автора: не только духовную красоту Сонечки, ее самоотверженность во имя любви, ее кротость показывает читателю Достоевский, но и самое главное - источник силы жить в невыносимых условиях – веру в Бога. Сонечка становится для Раскольникова ангелом-хранителем: читая в квартире Капернаумовых (символический характир этого имени очевиден: Капернаум – город в Галилее, где свершались Христом многие чудеса исцеления больных) ему вечную книгу, а именно эпизод из Евангелия от Иоанна о самом большом чуде, совершенном Спасителем,- о воскресении Лазаря, она пытается заразить его своей верой, перелить в него свои религиозные чувства. Именно здесь звучат слова Христа, очень важные для понимания романа: «Я есмь воскресение и жизнь, верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек». В этой сцене сталкивается вера Сонечки и безверие Раскольникова. Душе Раскольникова, «убитой» совершенным преступлением, предстоит обрести веру и воскреснуть, подобно Лазарю.
Соня, душа которой полна «ненасытного сострадания», узнав о преступлении Раскольникова, не только посылает его на перекресток («…поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я убил!» Тогда Бог опять тебе жизни пошлет»), но и готова взвалить на себя его крест и идти с ним до конца: «Вместе страдать пойдем, вместе и крест понесем!..» Надевая на него свой крестик, она как бы благословляет его на тяжкий путь крестных мук, которыми только и можно искупить содеянное им. Тема крестного пути – еще один из евангельских мотивов романа «Преступление и наказание».
Путь страдания героя – это путь его к Богу, но путь этот труден и долог. Спустя два года на каторге наступает прозрение героя: в кошмарных снах о моровой язве, поразившей все человечество, легко узнается болезнь Раскольникова; это все та же идея, но только доведенная до своего предела, воплощенная в планетарном масштабе. Человек, отпавший от Бога, теряет способность различать добро и зло и несет в себе страшную опасность для всего человечества. Бесы, вселяясь в людей, ведут мир к гибели. Но бесам будет воля там, где люди изгоняют Бога из своих душ. Картина гибнущего от «страшной моровой язвы», увиденная Раскольниковым, в болезни, в бреду, - непосредственная причина произошедшего с ним переворота. Эти сны послужили толчком к воскресению героя. Не случайно болезнь приурочена ко времени окончания Великого поста и Святой неделе, а на второй неделе после Воскресения Христова происходит чудо преображения, о котором мечтала и молилась Соня, читая евангельскую главу. В эпилоге мы видим Раскольникова плачущим и обнимающим ноги Сони. «Их воскресила любовь…он воскрес, и он знал это... Под подушкой его лежало Евангелие…Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря».
Весь роман «Преступление и наказание» построен на мотиве воскресения человека к жизни новой. Путь героя – путь через смерть к вере и воскресению.
Для Достоевского в центре и бытия, и литературы стоял Христос. Мысль о том, если нет Бога, то все позволено, не давала покоя писателю: «Отвергнув Христа, зальют весь мир кровью». Поэтому евангельские мотивы занимают важнейшее место в прозе Достоевского.
Христианские воззрения Л. Н. Толстого.
Толстой вошел в русскую литературу в 50-ые годы. Его сразу заметила критика. Н.г. Чернышевский выделил две особенности стиля и мировоззрения писателя: интерес Толстого к «диалектике души» и чистота морального чувства (особая нравственность).
Особое самосознание Толстого – это доверие к миру. Для него высшей ценностью являлись естественность и простота. Им владела идея опрощения. Сам Толстой тоже пытался вести простую жизнь, хотя граф, хотя писатель.
Лев Николаевич пришел в литературу со своим героем. Комплекс черт, которые были дороги писателю в герое: совесть («совесть – это Бог во мне»), естественность, жизнелюбие. Идеалом совершенного человека для Толстого являлся не человек идеи, не человек дела, а человек, способный изменить себя.
Роман Толстого «Война и мир» публиковался одновременно с «преступлением и наказанием» Достоевского. Ход романа от искусственности и неестественности к простоте.
Главные герои близки друг другу тем, что они верны идее.
Свою идею о народной, естественной жизни Толстой воплотил в образе Платона Каратаева. «Круглый, добрый человек с успокоительными аккуратными движениями, все умеющий делать «не очень хорошо и не очень дурно», Каратаев ни о чем не задумывается. Он живет, как птица, так же внутренне свободно в плену, как и на воле. Каждый вечер говорит: «Положи, господи камушком, подними калачиком»; каждое утро: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся» - и ничто его не заботит, кроме самых простых естественных потребностей человека, всему он радуется, во всем умеет находить светлую сторону. Его крестьянский склад, его прибаутки, доброта стали для Пьера «олицетворением духа простоты и правды». Пьер Безухов запомнил Каратаева на всю жизнь.
В образе Платона Каратаева Толстой воплотил свою любимую христианскую идею о непротивлении злу насилием.
Только в 70-ые годы Толстой в работе над романом «Анна Каренина» обращается к идее веры. Причиной такого обращения стал кризис, который Толстой пережил в середине 70-ых годов. В эти годы литература для писателя – это самая отвратительная страсть. Толстой хочет отказаться от писательской деятельности, он начинает заниматься педагогикой: учит крестьянских детей, вырабатывает свою педагогическую теорию. Толстой проводит реформы в своем имении, воспитывает своих детей.
В 70-е годы Толстой меняет масштаб художественного интереса. Он пишет о современности. В романе «Анна Каренина» - история двух частных людей: Карениной и Левина. В нем главное – это религиозное отношение к миру. Для романа Толстой взял эпиграф их Библии, из Ветхого Завета: «Мне отмщение, и Аз воздам»
Сначала Толстой хотел написать роман о неверной жене, но замысел в холе работы изменился.
Анна Каренина изменяет мужу, поэтому она грешна. Ей кажется, что она права, естественна, так как Каренина она не любит. Но, сделав эту маленькую ложь, Анна попадает в паутину лжи. Изменились многие отношения и главное - с Сережей. А ведь больше всего на свете она любит сына, но он становится ей чужим. Запутавшись в отношениях с Вронским, Каренина решается на самоубийство. Ей за это воздастся: светской молвой, юридическим законом и судом совести. В романе все эти три возможности осудить поступок Анны Карениной Толстым оспариваются. Только Бог может судить Анну.
Каренина решила отомстить Вронскому. Но в момент самоубийств она обращает внимание на мелкие детали: «Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона. Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда, купаясь, готовилась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась. Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями».
Под колесами она чувствует ужас. Она хотела подняться и распрямиться, но какая-то сила мяла и кромсала ее. Смерть Толстым изображается жутко. Мера греха требует меры наказания. Каренину так наказывает Бог и это месть за грех. Толстой начинает воспринимать человеческую жизнь как трагедию.
Только с 80-ых годов Лев Николаевич Толстой приходит к канонической православной вере.
Для Достоевского самой главной была проблема воскресения. А для Толстого эта же проблема интересна как проблема преодоления смерти. «Дьявол», «Отец Сергий» и, наконец, повесть «Смерть Ивана Ильича». Герой этой повести напоминает Каренина. Иван Ильич привык к власти, к тому, что одним росчерком пера можно решить судьбу человека. И именно с ним происходит необычное: поскользнулся, ударился – но этот случайный удар переходит в тяжелую болезнь. Врачи не могут помочь. И приходит сознание близкой смерти.
Все близкие: жена, дочь, сын – становятся чужими герою. Он никому не нужен и страдает по-настоящему. В доме только слуга, здоровый и красивый парень, по-человечески стал близок Ивану Ильичу. Парень говорит: « Почему же не потрудится – все умирать будем».
Это христианская идея: человек один умереть не может. Смерть – это труд, когда умирает один, трудятся все. Умереть в одиночку – это самоубийство.
Иван Ильич – человек атеистического склада, светский человек, обреченный на бездействие, начинает вспоминать свою жизнь. Оказывается, он и не жил по своей воле. Вся жизнь была в руках случая, но все время везло. Это и была духовная смерть. Перед смертью Иван Ильич решается попросить прощения у жены, но вместо «прости!» он говорит «пропусти!». Герой находится в состоянии последней агонии. Жена мешает видеть свет в конце туннеля.
Умирая, он слышит голос: « Все кончено». Иван Ильич услышал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, - сказал он себе. - Ее нет больше». Его сознание стало другим, христианским. Воскресший Иисус – символ души и совести.
Идея воскрешения души, как основная идея творчества Л. Н.Толстого, стала главной в романе «Воскресенье».
Главный герой романа князь Нехлюдов испытывает на суде страх и пробуждение совести. Он понимает свою роковую роль в судьбе Катюши Масловой.
Нехлюдов – человек честный, естественный. В суде он признается Масловой, которая его не узнала, и предлагает искупить свой грех – жениться. Но она озлоблена, равнодушна и отказывает ему.
Вслед за осужденной Нехлюдов едет в Сибирь. Здесь происходит поворот судьбы: Маслова влюбляется в другого. Но Нехлюдов уже не может ввернуться назад, он стал другим.
От нечего делать он открывает заповеди Христа и обнаруживает, что подобное страдание уже было.
Чтение заповедей повлекло за собой воскресение. «Нехлюдов уставился на свет горевшей лампы и замер. Вспомнив все безобразие нашей жизни, он ясно представил себе, чем мгла бы быть эта жизнь, если бы люди воспитывались на этих правилах. И давно не испытанный восторг охватил его душу. Точно он после долгого томления и страдания нашел вдруг успокоение и свободу.
Он не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие в первый раз, читая, понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду впитывал он в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И все, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание то, что он знал уже давно, прежде, но не осознавал вполне и не верил».
Воскресает и Катюша Маслова.
Мысль Толстого, как и Достоевского, заключается в том, что истинное прозрение Бог возможно только через личное страдание. И это вечная идея всей русской литературы. Итогом русской классической литературы является познание Живой Веры.
Христианские мотивы в сказках М. Е. Салтыкова-Щедрина
Так же как и Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой, М. Е. Салтыков-Щедрин разрабатывал свою систему нравственной философии, имеющую глубинные корни в тысячелетней культурной традиции человечества. Писатель с детства прекрасно знал и понимал Библию, особенно Евангелие, сыгравшее уникальную роль в его самовоспитании, о соприкосновении с великой книгой он вспомнит в последнем своем романе «Пошехонская старина»: «Таким животворным лучом было для меня Евангелие…оно посеяло в моем сердце зачатки общечеловеческой совести. Словом сказать, я уже вышел из сознания прозябания и начал осознавать себя человеком. Мало того: право на это сознание я переносил на других. Доселе я ничего не знал ни об алчущих, ни о страждущих и обремененных, а видел только людские особи, сложившиеся под влиянием несокрушимого порядка вещей; теперь эти униженные и оскорбленные встали передо мной, осиянные светом, и громко вопияли против прирожденной несправедливости, которая ничего не дала им, кроме оков, и настойчиво требовали восстановления попранного права на участие в жизни». Писатель становится защитником униженных и оскорбленных, борцом против духовного рабства. В этой неустанной борьбе верным союзником оказывается Библия. Обнаружить и понять многомерность щедринского творчества позволяют многочисленные библейские образы, мотивы, сюжеты, заимствованные Щедриным как и Ветхого, так и из Нового Завета. Они образно, емко и лаконично передают важное общечеловеческое содержание и выявляют потаенное и страстное стремление писателя войти в душу каждого читателя, разбудить в ней дремлющие нравственные силы. Способность понимать именно потаенный смысл своего существования делает любого человека мудрее, а его мировосприятие философичнее. Развить в себе это умение – во внешнем, сиюминутном видеть вечное, притчевое содержание – помогает своим зрелым творчеством – «Сказками для детей изрядного возраста» - Салтыков-Щедрин.
Сюжет «не то сказки, не то были» «Деревенский пожар» знакомит с крестьянами-погорельцами, с их несчастной долей и прямо сопоставлен с библейской историей об Иове, прошедшем по воле Бога через ужасные, нечеловеческие страдания и мучения во имя испытания искренности и силы его веры. Перекличка носит горько иронический характер. Трагедия современных Иовов страшнее во сто крат: у них нет надежды на благополучный исход, а напряжение душевных сил стоит им жизни.
В сказке «Дурак» стержневым становится евангельский мотив «всех любить надо!», переданных Иисусом Христом людям в качестве нравственного закона: «Люби ближнего твоего…любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и гонящих вас» (Матф., 5). Горький сарказм и глубокую печаль автора вызывает то обстоятельство, что герой Иванушка, сызмальства по природе своей живущий в соответствии с этой заповедью, в человеческом обществе кажется дураком, «блаженным». У писателя возникает трагическое ощущение от этой картины нравственного извращения общества, не изменившегося с того времени, когда Иисус Христос пришел с проповедью любви и кротости. Человечество не выполняет данного Богу обещания, завета. Такое отступничество влечет пагубные последствия.
В сказке-притче «Гиена» сатирик ведет речь об одной «породе» нравственно падших людей – «гиен». В финале возникает евангельский мотив изгнания Иисусом Христом их одержимого человека легиона бесов, вошедших в стадо свиней (Марк,5). Сюжет приобретает не трагическое, а оптимистическое звучание: писатель верит, а Иисус укрепляет в нем веру и надежду, что человеческое никогда окончательно не погибнет и «гиенские» черты, бесовские чары обречены рассеяться и исчезнуть.
Салтыков-Щедрин не ограничивается элементарным использованием в своих произведениях уже готовых художественных образов и символов. Многие сказки соотносятся с Библией на ином, более высоком уровне.
Прочитаем сказку «Премудрый пискарь», чаще всего трактуемую как трагическое размышление о бесплодно прожитой жизни. Неизбежность смерти и неминуемость нравственного суда над самим собой, над прожитой жизнью органично вводят в сказку темы апокалипсиса – библейское пророчество о конце света и о страшном суде.
Первый эпизод – рассказ старого пискаря о том, как «однажды он чуть-чуть в уху не угодил». Для пискаря и других рыб, которых волокли куда-то помимо их воли, всех в одно место, это действительно был страшный суд. Страх сковывал несчастных, горел костер и кипела вода, в которой смирялись «грешные», и только его, безгрешного малыша, отпустили «домой», выбросив в реку. Не столько конкретные образы, как сам тон повествования, сверхъестественный характер события напоминает апокалипсис и заставляет читателя вспомнить о грядущем судном дне, которого никому не избежать.
Второй эпизод – внезапное пробуждение совести у героя перед смертью и его размышления о прожитом. «Вся жизнь мгновенно перед ним пронеслась. Какие были у него радости? Кого он утешил? Кому добрый совет подал? Кому доброе слово сказал? Кого приютил, обогрел, защитил? Кто слышал об нем? Кто об его существовании вспомнит? И на все вопросы ему пришлось отвечать: «Никому, никто». Вопросы, возникающие в сознании пискаря, отсылают к заповедям Христа, дабы убедиться, что ни одной из них жизнь героя не соответствовала. Самый страшный итог даже не в том, что пискарю нечем оправдаться с высоты вечных нравственных ценностей, о которых в «дрожании» за свой «живот» он «нечаянно» забыл. Сюжетом сказки писатель обращается к каждому обычному человеку: тема жизни и смерти в свете библейской символики развивается как тема оправданности человеческого бытия, необходимости нравственного и духовного совершенствования личности.
Так же органично и естественно сближена с Библией и сказка «Коняга», в которой бытовой сюжет о тяжкой доле крестьянина укрупнен до вневременного, вселенского масштаба: в рассказе о происхождении Коняги и Пустоплясов от одного отца, старого коня улавливается отблеск библейского сюжета о двух сыновьях одного отца, Адама,- Каине и Авеле. В «Коняге» мы не найдем точного соответствия библейской истории, но писателю важна близость идеи, художественной мысли двух сюжетов. Библейский рассказ привносит в текст Щедрина мысль об изначальности человеческого греха – смертельной вражды между людьми, которая в сказке приобретает вид драматического разделения русского общества на интеллектуальную элиту и невежественную народную крестьянскую массу, о роковых последствиях этого внутреннего духовного разлома.
В «Христовой ночи» поэтическими средствами воссоздано кульминационное в священной истории событие – воскресение Иисуса Христа на третий день после распятия. Этому событию посвящен главный христианский праздник – Пасха Салтыков-Щедрин любил этот праздник: праздник светлого Христова воскресения приносил удивительное ощущение раскрепощенности, духовной свободы, о которой для всех так мечтал писатель. Праздник символизировал торжество света над мраком, духа над плотью, добра над злом.
То же содержание угадывается и в сказке Щедрина. В ней, не таясь, писатель воспроизводит евангельский миф о воскресении Христа: «Воскресши рано в первый день недели в воскресенье, Иисус явился к Марии Магдалине, из которой изгнал семь бесов. Наконец явился самим одиннадцати апостолам, возлежавшим на вечери…И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет» (Марк, 16)
В щедринской сказке это событие совместилось и слилось с другим – изображением Страшного Суда и картиной второго пришествия Иисуса Христа. Изменения евангельского текста позволили писателю сделать не просто понятной, но и зримой, пластически осязаемой идеальную тему сказки – неизбежное воскресение человеческого духа, торжество прощения и любви. Для этого писателем введен в повествование символический пейзаж: темы безмолвия и мрака («равнина цепенеет», «глубокое безмолвие», «снежная пелена», «траурные точки деревень»), символизирующие для писателя «грозную кабалу», рабство духа; и темы звука и света («гудение колокола», «горящие шпили церквей», «свет и тепло»), означающих обновление и освобождение духа. Воскресение и явление Иисуса Христа утверждают победу света над тьмой, духа над косной материей, жизни над смертью, свободы над рабством.
Воскресший Христос три раза встречается с людьми: с бедными, богатыми и Иудой – и судит их. «Мир вам!» - говорит Христос нищему люду, который не утратил веру в торжество правды. И Спаситель говорит, что близок час народного освобождения. Затем обращается к толпе богатеев, мироедов, кулаков. Он клеймит их словом порицания и открывает им путь спасения – это суд их совести, мучительный, но справедливый. Эти встречи заставляют его вспомнить два эпизода жизни: молитву в Гефсиманском саду и Голгофу. В эти моменты Христос ощущал свою близость к богу и к людям, которые тогда еще, не веря ему, издевались над ним. Но Христос осознавал, что они все воплощены в нем одном и, страдая за них, он искупает их грехи собственной кровью.
И вот теперь, когда люди, увидев собственными глазами чудо воскресения и пришествия, «наполнили воздух рыданиями и пали ниц», он простил их, ибо тогда они были ослеплены злобой и ненавистью, а ныне пелена спала с их глаз, и люди увидели мир, залитый светом Христовой правды, уверовали и были спасены. Зло, ослепившее людей, не исчерпывает их природы, они способны внять добру и любви, которые «сын человеческий» пришел пробудить в их душах.
Только Иуду Христос сказки не простил. Предателям нет спасения. Христос проклинает их и обрекает на вечное странствие. Этот эпизод вызвал наиболее острые споры среди современников писателя. Л. Н. Толстой просил изменить финал сказки: ведь Христос принес в мир покаяние и прощение. Чем объяснить такой конец «христовой ночи»? Для писателя Иуда – идейный противник Христа. Он предавал сознательно, оказавшись единственным из всех людей, кто ведал, что творил. Наказание бессмертием соответствует тяжести совершенного Иудой преступления: « Живи, проклятый! И будь для грядущих поколений свидетельством той бесконечной казни, которая ожидает предательство».
Сюжет «Христовой ночи» показывает, что в центре сказочного мира Салтыкова-Щедрина всегда была фигура Иисуса Христа как символ невинного страдания и самопожертвования во имя торжества нравственно-философской истины: «Люби бога и люби ближнего как самого себя». Тема христианской совести, евангельской правды, являющаяся ведущей в книге, связывает отдельные сказки, в нее включенные, в единое художественное полотно.
Изображение социальных неустройств и частных человеческих пороков оборачивается под пером писателя общечеловеческой трагедией и заветом писателя к будущим поколениям обустроить жизнь на новых нравственных и культурных началах.
Н.С. Лесков. Тема праведничества.
«Я люблю литературу как средство, которое даёт мне возможность высказать то, что я считаю за истину и благо…» Лесков был убежден, что литература призвана поднимать дух человеческий, стремиться к высшему, а не низшему, и «цели евангельские» для нее дороже любых иных. Подобно Достоевскому и Толстому, Лесков ценил в христианстве практическую нравственность, устремленность к деятельному добру. «Вселенная когда-нибудь разрушится, каждый из нас умрет еще ранее, но пока мы живем и мир стоит, мы можем и должны всеми зависящими от нас средствами увеличивать сумму добра в себе и кругом себя, - заявлял он. - До идеала мы не достигнем, но если постараемся быть добрее и жить хорошо, то что-нибудь сделаем… Само христианство было бы тщетным, если бы оно не содействовало умножению в людях добра, правды и мира».
Лесков постоянно стремился к богопознанию. «Религиозность во мне была с детства, притом довольно счастливая, то есть такая, которая рано начала мирить во мне веру с рассудком». В личной жизни Лескова часто сталкивалось ангельское божественное начало души с кипучестью, с « нетерпячестью» натуры. Труден был путь его в литературе. Любого верующего, любого ищущего, устремленного к Богу человека жизнь заставляет решать один главный вопрос: как жить по заповедям Божиим в трудной, полной соблазнов и испытаний жизни, как соединить закон небесный с правдой мира, лежащего во зле? Поиски истины оказались непростыми. В условиях мерзости русской жизни стал искать писатель доброе и хорошее. Он увидел, что «русский народ любит жить в атмосфере чудесного и живет в области идей, ищет разрешения духовных задач, поставленных его внутренним миром. Лесков писал: «История земной жизни Христа и святых, чтимых церковью, составляет любимое чтение русского народа; Все другие книги пока мало интересуют его». Поэтому «содействовать народному развитию» - значит, «помогать народу сделаться христианином, ибо он этого хочет и это ему полезно». Лесков уверенно, со знание дела на этом настаивал, говоря: « Я знаю Русь не по-писанному …Я с народом был свой человек». Вот поэтому писатель искал своих героев в народной среде.
«Иконостасом праведников и святых» России назвал М.Горький созданную Н.С.Лесковым галерею самобытных народных характеров. В них претворилась одна из лучших идей Лескова: «Как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва».
Россия Лескова пестра, горласта, многоголоса. Но всех рассказчиков объединяет общая родовая черта: они - русские люди исповедующие православно- христианский идеал деятельного добра. Вместе с самим автором они «любят добро просто для самого добра и не ожидают никаких наград от него, где бы то ни было». Как православные люди, они чувствуют себя в этом мире странниками и не привязываются к земным материальным благам. Всем им свойственно бескорыстно-созерцательное отношение к жизни, позволяющее остро ощущать ее красоту. В своем творчестве Лесков зовет русского человека к «духовному прогрессу», нравственному самоусовершенствованию. В 1870-ые годы он идет искать праведников, без которых, по народному выражению, «не стоит ни один город, ни одно село». « Народ, по мнению писателя, не расположен жить без веры, и вы нигде не рассмотрите самых возвышенных свойств его натуры, как в его отношении к вере».
Начав с обета « не успокоится, пока не найду хотя то небольшое число трех праведных, без которых «несть граду стояния», Лесков постепенно расширял свой цикл, включив в него в последнем прижизненном издании 10 произведений: «Однодум», «Пигмей», «Кадетский монастырь», «Русский демократ в Польше», «Несмертельный Голован», « Инженеры-бессеребреники», «Левша», «Очарованный странник», «Человек на часах», «Шерамур».
Будучи первооткрывателем типа праведника, писатель показал значимость его как для общественной жизни: «Такие люди, стоя в стороне от главного исторического движения… сильнее других делают историю», так и для гражданского становления личности: «Таких людей достойно знать и в известных случаях жизни подражать им, если есть сила вместить благородный патриотический дух, который согревал их сердце, окрылял слово и руководил их поступками». Писатель задает вечные вопросы: можно ли жить, не поддаваясь естественным соблазнам и слабостям? Любой ли человек может достичь Бога в душе? Всякий ли найдет дорогу к Храму? Нужны ли миру праведники?
Первый из задуманных Лесковым рассказов цикла – « Однодум» и первый праведник – Александр Афанасьевич Рыжов. Выходец из мелких чиновников, он обладал богатырской внешностью, физическим и нравственным здоровьем.
Основой его праведничества стала Библия. С четырнадцати лет он доставлял почту, и «ни даль утомительного пути, ни зной, ни стужа, ни ветры, ни дождь его не пугали». Рыжов всегда имел с собой заветную книгу, он извлекал из Библии «большие и твердые познания, легшие в основу всей его последующей оригинальной жизни». Герой многое из Библии и знал наизусть и особенно любил Исаию – одного из знаменитых пророков, который дал предсказание о жизни и подвиге Христа. Но главное содержание пророчества Исаии – обличение неверия и пороков людских. Именно один из таких отрывков кричал на болоте юный Рыжов. И библейская мудрость помогла ему выработать нравственные правила, которые он свято соблюдал в своей жизни и деятельности. Эти правила, почерпнутые из Священного писания и из совести героя отвечали как потребностям ума его, так и совести, они стали его нравственным катехизисом: «Бог всегда со мною, а кроме него никого не страшно», « в поте лица твоего ешь хлеб твой», «мзду брать Бог запрещает», «даров не приемлю», «если иметь великое обуздание, то и малым обойтись можно», « дело не в платье, а в рассудке и совести», « ложь заповедью запрещена – я лгать не стану».
Автор характеризует своего героя: «Он честно служил всем и особенно не угождал никому; в мыслях же своих отчитывался Единому, в Коего неизменно и крепко верил, именуя его Учредителем и Хозяином всего сущего», « удовольствие… состояло в исполнении своего долга, служил верою и правдою, в должности был «ретив и исправен», « был умерен во всем», «не был горд»…
Итак, мы видим «библейский чудак» живет по-библейски. Но это не механическое следование установленным нормам, а душой понятые и принятые правила. Они формируют высочайшую планку личности, не позволяющую даже в малом отступать от законов совести.
Александр Афанасьевич Рыжов оставил по себе «память героическую и почти баснословную». Близкой оценкой: «Он сам почти миф, а история его – легенда» - начинается рассказ «Несмертельный Голован», имеющий подзаголовок: «Из рассказов о трех праведниках». Герою этого произведения дается самая высочайшая характеристика: «мифическое лицо» с «баснословной репутацией». Голована прозвали несмертельным в силу убеждения, что он – «человек особенный; человек, который не боится смерти». Чем герой заслужил такую репутацию?
Автор отмечает, что это был «простой человек» из семьи крепостных. И одевался он «мужиком», в вековечный, носимый как в мороз, так и в жару промасленный и почерневший тулуп, однако рубашка была хотя и холщевая, но всегда чистая, как кипень, с длинной цветной завязкой, и она «сообщала наружности Голована нечто свежее и джентльменское,… потому что он в самом деле был джентльмен». В портрете Голована отмечается сходство с Петром 1. В нем было 15 вершков сложение имел сухое и мускулистое, смугл, круглолиц, с голубыми глазами… Спокойная и счастливая улыбка не оставляла его лица ни на минуту. Голован воплощает физическую и духовную мощь народа.
Писатель утверждает, что сам факт появления его в Орле в разгар чумной эпидемии, унесшей множество жизней, не случаен. В годину бедствий народная среда « выдвигает из себя героев великодушия, людей бесстрашных и самоотверженных. В обыкновенное время они не видны и часто ничем не выделяются из массы; но наскочит на людей « пупырушек», и народ выделяет из себя избранника, и тот творит чудеса, которые делают его лицом мифическим, баснословным, несмертельным. Голован и был из таких…»
Герой Лескова удивительно способен к любому труду. Он «кипел в работе с утра до поздней ночи». Это русский человек, который со всем справится.
Голован верит в присущую каждому человеку способность в решительный момент явить добро и справедливость. Вынужденный выступать в роли советчика, он не дает готового решения, а пытается активизировать нравственные силы собеседника: «…Помолись да сделай так, как будто тебе сейчас помирать надо! Вот скажи-ка мне, как бы ты в таком разе сделал?» Тот ответит. А Голован или согласится, или скажет: «А я бы, брат, умираючи, вот как лучше сделал» И расскажет все весело, со всегдашнею улыбкой. Люди настолько верили Головану, что доверили ему вести запись покупок и продаж земельных участков. И погиб Голован за людей: во время пожара утонул в кипящей яме, спасая чужую жизнь или чье-то добро. По мнению Лескова, настоящий праведник не уединяется от жизни, но принимает в ней активное участие, старается помочь ближнему, подчас забывая о своей безопасности. Он идет христианским путем.
Герой повести- хроники «Очарованный странник» Иван Северьяныч Флягин чувствует какую-то предопределенность всего, что случается с ним: будто кто за ним следит и направляет его жизненный путь сквозь все случайности судьбы. От рождения принадлежит герой не только самому себе. Он обещанный Богу ребенок, моленный сын. О своей предназначенности Иван не забывает ни на минуту. Жизнь Ивана выстраивается по известному христианскому канону, заключенному в молитве « о плавающих и путешествующих, в недугах страждущих и плененных». По образу жизни своей это странник – беглый, гонимый, ни к чему земному, материальному не прикипевший. Он прошел через жестокое пленение, через страшные русские недуги и, избавившись «от всякия скорби, гнева и нужды», обратил свою жизнь на служение Богу и народу. По замыслу, за очарованным странником стоит вся Россия, национальный облик которой определен ее православно-христианской верой.
Внешний облик героя напоминает русского богатыря Илью Муромца. Иван обладает неуемной силой, которая иногда прорывается в безрассудных поступках. Эта силушка взыграла у героя в истории с монахом, в поединке с молодцеватым офицером, в битве с богатырем-татарином.
Ключом к разгадке тайны русского национального характера является художественная одаренность Флягина, которая связана с его православно-христианским мировоззрением. Он искренне верит в бессмертие души и в земной жизни человека видит лишь пролог к жизни вечной. Православный человек остро ощущает кратковременность пребывания на этой земле, сознает, что он в мире – странник. Конечной пристанью Флягина оказывается монастырь – дом Божий.
Православная вера позволяет Флягину смотреть на жизнь бескорыстно и благоговейно. Взгляд героя на жизнь широк и полнокровен, так как неограничен ничем узкопрагматическим и утилитарным. Флягин чувствует красоту в единстве с добром и правдой. Картина жизни, развернутая им в рассказе, – это Божий дар.
С православием связана и другая особенность внутреннего мира Флягина: во всех своих действиях и поступках герой руководствуется не головой, а сердцем, эмоциональным побуждением. «У простого русского Бога, - говорил Лесков, - и обиталище простое – «за пазушкой.» Флягин обладает мудростью сердца, а не разума. С юных лет Иван влюблен в жизнь животных, в красоту природы. Но могучая сила, не контролируемая разумом, иногда приводит к ошибкам, имеющим тяжелые последствия. Например, убийство ни в чем не повинного монаха. Русскому национальному характеру, по мнению Лескова, явно не хватает мысли, воли, организации. Это порождает слабости, ставшие, по мысли писателя, русским национальным бедствием.
У лесковского героя есть здоровое «зерно», плодотворная первооснова для живого развития. Это зерно – православие, посеянное в душу Ивана в самом начале его жизненного пути матерью, пошедшее в рост с пробуждением совести в лице периодически являющегося к нему, пострадавшего от его озорства монаха.
Одиночество, испытание пленом, тоска по Родине, трагическая судьба цыганки Груши - все это пробудило душу Ивана, открыло перед ним красоту самоотвержения, сострадания. Он уходит в армию вместо единственного сына старичков. С этих пор смыслом жизни Ивана Флягина становится желание помочь страдающему человеку, попавшему в беду. В монастырском уединении русский богатырь Иван Флягин очищает свою душу, совершая духовные подвиги.
Пройдя через аскетическое самоочищение, Флягин в духе того же народного православия, как его понимает Лесков, обретает дар пророчества. Флягин исполняется страха за народ русский: «И даны мне были слезы, дивно обильные!.. все я о родине плакал». Предчувствует Флягин великие испытания и потрясения, которые в ближайшие годы суждено пережить русскому народу, слышит внутренний голос: «Ополчитесь!» «Разве вы и сами собираетесь идти воевать?» - спрашивают его. « А как же-с? – отвечает герой. - Непременно-с: мне за народ очень помереть хочется».
Подобно многим своим современникам, Лесков считал, что главным в христианском вероучении заповедь действенной любви и что вера без дел мертва. Важно помнить Бога и молиться ему, но этого недостаточно, если не будешь любить ближних и не будешь готовым на помощь всякому, попавшему в беду. Без добрых дел молитва не поможет.
Праведники Лескова - учителя жизни. « Одушевляющая их совершенная любовь ставит их выше всех страхов».
Александр Блок. Евангельская символика в поэме «Двенадцать».
Двадцатый век. Век бурных изменений в России. Русские люди ищут путь, по которому предстоит идти стране. И церковь, которая веками была направляющей нравственного сознания людей, не могла не почувствовать на себе тяжесть отказа народа от вековых традиций. «Гений дол людям новые идеала, а, значит, показал новую дорогу. Люди пошли за ним, без колебаний разрушив и растоптав все, чем существовали долгие века, что складывалось и упрочнялось десятками поколений»,- писал Л. Н. Толстой. Но может ли человек легко и безболезненно отказаться от своего прежнего существования и пойти новым, лишь теоретически просчитанным путем? На этот вопрос пытались ответить многие писатели 20 века.
Эту проблему пытается решить Александр Блок в поэме «Двенадцать», посвященной Октябрю.
Что символизирует образ Иисуса Христа в поэме «Двенадцать»?
Вот какую оценку давали этому образу критики и писатели в разные годы.
П. А. Флоренский: «Поэма «Двенадцать» - предел и завершение блоковского демонизма…Характер прелестного видения, пародийного лика, являющегося в конце поэмы «Иисуса» (отметим разрушение спасительного имени), предельно убедительно доказывают состояние страха, тоски и беспричинной тревоги «удостоившихся такого времени».
А. М. Горький: «Достоевский…убедительно доказал, что Христу нет места на земле. Блок сделал ошибку полуверующего лирика, поставив Христа во главе «Двенадцати»
М. В. Волошин: «Двенадцать блоковских красногвардейцев изображены без всяких прикрас и идеализаций…никаких данных, кроме числа 12, на то, чтобы счесть их апостолами,- в поэме нет. И потом, что же это за апостолы, которые выходят охотиться на своего Христа?.. Блок, поэт бессознательный и притом поэт всем своим существом, в котором, как в раковине, звучат шумы океанов, и он часть сам не знает, кто и что говорит через него».
Е. Ростин: «Чувствует поэт, что эта разбойная Россия близка к Христу…Ибо Христос пришел прежде всего к блудницам и разбойникам и их называл первыми в своем царстве. И оттого станет Христос во главе их, возьмет их кровавый флаг и поведет их куда-то по своим путям неисповедимым».
Совершенно очевидно, что образ Христа – это идейный стержень, символ, благодаря которому «Двенадцать» обрели иное философское звучание.
Поэма имела огромный резонанс по всей России. Она помогла осмыслить происходящее, тем более, что нравственный авторитет Блока был несомненным. Споря с ним, уточняя многозначность образа Христа, люди уточняли и свое отношение к революции, большевикам, большевизму. Нельзя не учитывать и время, 1918 год. Еще никто не мог предсказать, как будут развиваться события, к чему они приведут.
Долгие годы Иисус даже воспринимался как образ первого коммуниста. Это было вполне исторично. В первые годы советской власти большевистские идеи большинством воспринимались именно как новое христианское учение. «Иисус – вершина человечества, осуществляющего в себе величайшую из всех человеческих истин – истину о равенстве всех людей…Вы продолжатели дела Иисуса»,- писал в Совнарком академик Павлов, упрекая большевиков в излишней жестокости, но надеясь быть услышанным.
Но разделял ли такие взгляды автор «Двенадцати». Конечно, он не был безбожником, но отделял Христа от церкви как государственного института самодержавия. Но и Двенадцать обходятся без имени святого, они даже не узнают его. Двенадцать красногвардейцев, идущие «эх, эх, без креста» изображены как убийцы, которым «все дозволено», «ничего не жаль» и «выпить кровушку» - все равно что разгрызть семечко. Моральный уровень их так низок, а жизненные понятия настолько примитивны, что ни о каких глубоких чувствах и высоких помыслах говорить не приходится. Убийство, грабеж, пьянство, разврат, «черная злоба» и равнодушие к человеческой личности - вот облик идущих «державным шагом» новых хозяев жизни, и кромешная тьма неслучайно окружает их. «Господи, благослови!» - восклицают революционеры, не верящие в Бога, но призывающие Его благословить раздуваемый ими «мировой пожар в крови».
Явление Христа с кровавым флагом в руке – эпизод ключевой. Судя по дневниковым записям, эта концовка не давала покоя Блоку, который ни разу не прокомментировал публично смысла последних строк поэмы, но из его записей, не предназначенных для печати, видно, насколько мучительно Блок искал этому объяснение: «Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа». Но я сам глубоко ненавижу этот женственный призрак» «Что Христос идет с ними – несомненно. Дело не в том, «достойны ли они его», а страшно то, что Он опять Он с ними, и другого пока нет; а надо другого? – Я как-то измучен». Христос «в белом венчике из роз» идет впереди людей, творящих насилие и, возможно, уже исповедующих другую веру. Но Спаситель не бросает детей своих, не ведающих, что творят, не соблюдающих данные Им заповеди. Остановить дикий разгул, образумить и вернуть душегубов в лоно Божие – это истинное дело Христа.
В кровавом хаосе Иисус олицетворяет высшую духовность, культурные ценности, невостребованные, но и неисчезающие. Образ Христа – это будущее, олицетворение мечты о действительно справедливом и счастливом обществе. Вот почему Христос «и от пули невредим». Поэт верит в человека, в его разум, в его душу. Конечно, еще не скоро настанет этот день, он даже «невидим», но в том, что он настанет, у Блока сомнений нет.
Леонид Андреев. Ветхозаветные и Новозаветные параллели в творчестве писателя.
Подобно Льву Толстому Леонид Андреев страстно выступил против насилия и зла. Однако он ставил под сомнение толстовскую религиозно-нравственную идею, никогда не связывал с ней освобождение общества от социальных пороков. Проповедь смирения и непротивление была чужда Андрееву. Темой рассказа «Жизнь Василия Фивейского» является «вечный вопрос человеческого духа в его искании свой связи с бесконечностью вообще и бесконечной справедливостью в частности».
Для героя рассказа искание связи с «бесконечной справедливостью», то есть с Богом, оканчивается трагически. В изображении писателя жизнь отца Василия – бесконечная цепь суровых, часто просто жестоких испытаний его безграничной веры в Бога. Утонет его сын, запьет с горя попадья – отец Василий останется все тем же горячо верующим христианином. В поле, куда ушел он, узнав о беде с женой, он « приложил руки к груди и хотел что-то сказать. Дрогнули, но не поддались сомкнутые железные челюсти: скрипнув зубами, поп с силой развел их, - и с этим движением уст его, похожим на судорожную зевоту, прозвучали громкие отчетливые слова:
Я – верю.
Без отзвука потерялся в пустыне неба и частых колосьев этот молитвенный вопль, так безумно похожий на вызов. И точно кому-то возражая, кого-то страстно убеждая и предостерегая, он снова повторил
Я – верю».
А потом сдохнет двенадцатипудовый боров, заболеет дочь, родится идиотом в страхе и сомнении ожидавшийся ребенок. И как прежде, запьет вконец попадья и в отчаянии попытается наложить на себя руки. Дрогнет отец Василий: «Бедная. Бедная. Все бедные. Все плачут. И нет помощи! О-о-о!»
Отец Василий решает снять с себя сан и уехать. «Три месяца отдыхала их душа, и снова вернулась в их дом потерянная надежда и радость. Всею силой пережитых страданий поверила попадья в новую жизнь…» Но судьба приготовила отцу Василию еще одно искусительное испытание: сгорает его дом, умирает от ожогов жена, и разразилась катастрофа. Отдавшись в состоянии религиозного экстаза богосозерцанию, отец Василий хочет совершить сам то, что положено совершить самому Всевышнему – он хочет воскресить мертвого!
« Отец Василий открыл звякнувшую дверь и через толпу… направился к черному, молчаливо ждущему гробу. Остановился, поднял повелительно правую руку и торопливо сказал разлагающемуся телу:
Тебе говорю, встань!»
Трижды произносит он эту сакраментальную фразу, наклоняется к горбу, «ближе, ближе, хватается руками за острые края гроба, почти прикасается к посинелым устам, дышит в них дыханием жизни – смрадным, холодно свирепым дыханием смерти отвечает ему потревоженный труп». И потрясенному священнику приходит, наконец, озарение: « Так зачем же я верил? Так зачем же ты дал мне любовь к людям и жалость – чтобы посмеяться надо мною? Так зачем же всю жизнь мою ты держал меня в плену, в рабстве, в оковах? Ни мысли свободной! Ни чувства! Ни вздоха!» Сокрушенный в своей вере в Бога, не найдя никаких оправданий человеческим страданиям, отец Василий в ужасе и умопомрачении убегает из церкви на широкую и торную дорогу, где и упал замертво, упал « ничком, костлявым лицом в придорожную серую пыль… И в своей позе сохранил он стремительность бега…как будто и мертвый продолжал он бежать».
Легко заметить, что сюжет рассказа восходит к той библейской легенде об Иове, которая занимает одно из центральных мест в размышлениях и спорах героев Достоевского в «Братьях Карамазовых» о божественной справедливости.
Но Леонид Андреев разрабатывает эту легенду так, что история Василия Фивейского, который потерял больше, чем Иов, наполняется богоборческим смыслом.
В рассказе «Жизнь Василия Фивейского» Леонид Андреев ставил и решал «вечные» вопросы. Что есть истина? Что есть справедливость? Что есть праведность и грех?
Эти вопросы он поднимает в рассказе «Иуда Искариот».
Андреев иначе подходит к образу вечного предателя. Он изображает Иуду так, что жаль не распятого Бога-Сына, а самоубийцу Иуду. Используя библейские легенды, Андреев говорит о том, что и в смерти Христа, и в смерти Иуды виноват народ, что человечество напрасно возложило ответственность за произошедшее на Иуду искариота. Заставляя задуматься о «низости рода человеческого», писатель доказывает, что в предательстве Сына Божьего повинны трусливые ученики Пророка. «Как же вы позволили это? Где была ваша любовь?» Тринадцатого апостола, как и Христа, предали все.
Л. Андреев, пытаясь философски осмыслить образ Иуды, призывает задуматься над разгадкой души человеческой, которая убеждена в господстве зла. Гуманистическая идея Христа не выдерживает проверки предательством.
Несмотря на трагический конец, повесть Андреева, как и многие другие его произведения, не дает оснований для вывода о полном пессимизме автора. Всесилие рока касается только физической оболочки человека, обреченного на смерть, но дух его свободен, и никто не в состоянии остановить его духовных исканий. Зародившееся сомнение в любви идеальной – к Богу - приводит героя к реальной любви – к человеку. Ранее существовавшая между отцом Василием и другими людьми пропасть преодолевается, к священнику наконец-то приходит понимание людских страданий. Его потрясают своей простотой и правдой откровения прихожан на исповеди; жалость, сострадание к грешным людям и отчаяние от понимания собственного бессилия помочь им толкают его на бунт против Бога. Ему близки тоска и одиночество угрюмой Насти, метания пьяной попадьи, и даже в Идиоте прозревает он душу «всезнающую и скорбную».
Вера в собственную избранность – это вызов року и попытка преодолеть безумие мира, способ духовного самоутверждения и поиск смысла жизни. Однако, обладая задатками свободного человека, Фивейский не может не нести в себе последствий духовного рабства, пришедшего из опыта прошлого и собственной сорокалетней жизни. Поэтому способ, который он избирает для реализации своих бунтарских замыслов, - свершение чуда «избранником» - архаичен и обречен на провал.
Андреев ставит в «Жизни Василия Фивейского» двуединую проблему: на вопрос о высоких возможностях человека он дает положительный ответ, а вероятность их реализации с помощью божьего промысла оценивает отрицательно.
М. А. Булгаков. Своеобразие осмысления библейских мотивов в романе «Мастер и Маргарита».
30- е годы – трагический период в истории нашей страны, годы безверия, бескультурья. Это конкретное время Михаил Афанасьевич Булгаков помещает в контекст Священной истории, сопоставляя вечное и временное. Временное в романе – это сниженное описание быта Москвы 30-х годов. «Мир литераторов, членов МОССОЛИТа – массовый мир, мир бескультурный и безнравственный» (В. Акимов «На ветрах времени»). Новые деятели культуры люди неталантливые, им неведомо творческое вдохновение, они не слышат «глас божий». Они не претендуют на познание истины. Этому убогому и безликому миру литераторов противопоставлен в романе Мастер - личность, творец, создатель историко-философского романа. Через роман Мастера булгаковские герои выходят в иной мир, другое измерение жизни.
В булгаковском романе евангельский сюжет об Иешуа и Пилате представляет собой роман в романе, являясь его своеобразным идейным центром. Булгаков по-своему рассказывает легенду о Христе. Его герой удивительно осязаем, жизнен. Создается впечатление, что он обычный смертный человек, по-детски доверчивый, простодушный, наивный, но вместе с тем мудрый и проницательный. Он слаб физически, но силен духовно и как бы является воплощением лучших человеческих качеств, провозвестником высоких человеческих идеалов. Ни побои, ни наказания не могут заставить его изменить своим принципам, безграничной вере в преобладание доброго начала в человеке, в «царство истины и справедливости».
В начале булгаковского романа два московских литератора беседуют на Патриарших прудах о поэме, написанной одним из них, Иваном Бездомным. Поэма его атеистическая. Иисус Христос изображен в ней весьма черными красками, но, к сожалению, как живое, реально существующее лицо. Другой литератор, Михаил Александрович Берлиоз, человек образованный и начитанный, материалист, растолковывает Ивану Бездомному, что никакого Иисуса не было, что эта фигура создана воображением верующих людей. И невежественный, но искренний поэт «на все это» соглашается со своим ученым другом. Именно в этот момент в разговор двух приятелей вмешивается появившийся на Патриарших прудах дьявол по имени Воланд и задает им вопрос: «Если бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?» «Сам человек и управляет!» - ответил Бездомный. С этого момента и начинается сюжет «Мастера и Маргариты», и главная проблема 20 века, отраженная в романе, – проблема человеческого самоуправления.
Булгаков защищал культуру как великую и вечную общечеловеческую ценность, созданную бесконечным по времени общечеловеческим трудом, усилиями разума и духа. Непрерывающимися усилиями. Разрушение культуры, гонение на интеллигенцию, которую он считал «лучшим слоем в нашей стране», он не мог принять. Это сделало его «протестантом», «сатирическим писателем».
Булгаков отстаивает мысль: человеческая культура не случайность, а закономерность земной и космической жизни.
Двадцатый век – время всевозможных революций: социальных, политических, духовных, время отрицания прежних способов управления человеческим поведением.
«Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобождения своею собственной рукой» - это идея времени. Но управлять собою и другими человеческими жизнями не так-то легко.
Массовый человек, освобожденный от всего, пользуется «свободой без креста» прежде всего в своих интересах. К окружающему миру такой человек относится как хищник. Новые духовные ориентиры выражать неимоверно трудно. Поэтому, возражая быстрому на ответ Бездомному, Воланд говорит: «Виноват…ведь для того, чтобы управлять, нужно иметь какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу!» Такой смехотворный план может иметь человек, овладевший культурой, выработавший на ее основе свои жизненные принципы. Человек ответственен за весь распорядок жизни на земле, но еще более ответственен художник.
Вот герои, которые уверены, что не только собой, но и другими управляют(Берлиоз и Бездомный). Но что происходит дальше? Один погибает, другой находится в сумасшедшем доме.
Параллельно с ними показаны другие герои: Иешуа и Понтий Пилат.
Иешуа уверен в возможности человеческого самосовершенствования. С этим булгаковским героем связано представление о добре как признании духовной неповторимости, личной ценности каждого человека («Злых людей не бывает!»). Истину Иешуа видит в гармонии между человеком и миром, и эту истину может и должен открыть каждый; стремление к ней – цель жизни человека. Имея такой план, можно надеяться на «управление» собой и «всем вообще распорядком на земле».
Понтий Пилат, наместник римского императора в Ершалаиме, по службе осуществляющий насилие на поднадзорной земле, изверился в возможность гармонии между людьми и миром. Истина для него – в подчинении навязанному и непреоборимому, хотя и бесчеловечному порядку. Его головная боль – знак дисгармонии, раскола, который переживает этот земной и сильный человек. Пилат одинок, он отдает всю свою привязанность лишь собаке. Он принудил себя примириться со злом и расплачивается за это.
«Сильный ум Пилата разошелся с его совестью. И головная боль – наказание за то, что его разум допускает и поддерживает несправедливое устройство мира». (В. Акимов «На ветрах времени»)
Так в романе происходит открытие «Истинной истины», соединяющей в себе разум и добро, ум и совесть. Человеческая жизнь равна духовной ценности, духовной идее. Все главные герои романа – идеологи: философ Иешуа, политик Пилат, писатели Мастер, Иван Бездомный, Берлиоз, да и «профессор» черной магии Воланд.
Но ведь идея может быть внушенной извне; она может быть ложной, преступной; Булгаков хорошо знает об идеологическом терроре, об идеологическом насилии, которое может быть более изощренном, чем насилие физическое. «Можно «подвесить» человеческую жизнь на ниточку ложной идеи и, обрезав эту ниточку, то есть убедившись в ложности идеи, убить человека», - пишет Булгаков. Сам по себе человек не придет к ложной идее, по своей доброй воле и здравом рассуждении не примет ее в себя, не свяжет с нею – злой, разрушительной, ведущей к дисгармонии – своей жизни. Такая идея может быть лишь навязана, внушена извне. Иначе говоря, среди всех насилий худшее – это насилие идейное, духовное.
Человеческая сила – только от добра, а всякая иная сила – уже от «лукавого». Человек начинается там, где кончается зло.
Роман «Мастер и Маргарита» - роман об ответственности человека за добро.
События глав, в которых рассказывается о Москве 20-30-х годов, происходят во время Страстной недели, во время которой и совершается своеобразная моральная ревизия общества, производимая Воландом и его свитой. «Моральная инспекция всего общества и отдельных ее членов продолжается на протяжении всего романа. В основе любого общества должны лежать не материальные, классовые, политические, а нравственные основания». (В. А. Доманский «Я пришел не судить мир, но спасти мир») За веру в мнимые ценности, за душевную лень в поисках веры человек бывает наказан. И герои романа, люди мнимой культуры, не могут распознать в Воланде дьявола. Воланд появляется в Москве, для того чтобы узнать, стали ли люди лучше за тысячу лет, научились ли они управлять собой, отмечать, что такое хорошо и что такое плохо. Ведь социальный прогресс требует обязательного духовного…. Но Воланда в Москве не узнают не только обыватели, но и люди творческой интеллигенции. Обывателей Воланд не наказывает. Пусть их! Но вот творческая интеллигенция должна нести ответственность, она преступна, потому что вместо истины она пропагандирует догмы, значит, развращает народ, порабощает его. А как было уже сказано, духовное порабощение самое страшное. Вот поэтому наказанию подвергаются Берлиоз, Бездомный, Степа Лиходеев, ибо «каждому будет дано по вере его», «все судимы будут по делам своим». И особую ответственность должен нести художник, Мастер.
По мысли Булгакова, писательский долг в том, чтобы вернуть человеку веру в высокие идеалы, восстановить истину.
Жизнь требует от Мастера подвига, борьбы за судьбу своего романа. Но Мастер не герой, он лишь служитель истины. Он падает духом, отказывается от своего романа, сжигает его. Подвиг свершает Маргарита.
Человеческую судьбу и сам исторический процесс определяет непрерывный поиск истины, следование высшим идеалам правды, добра и красоты.
Роман Булгакова об ответственности человека за собственный выбор жизненных путей. Он – о всепобеждающей силе любви и творчества, возносящей душу к горним высотам истинной человечности.
Евангельский сюжет, изображенный Булгаковым в его романе, обращен также и к событиям нашей отечественной истории. «Писателя тревожат вопросы: что есть истина – следование государственным интересам или ориентация на общечеловеческие ценности? Как появляются предатели, отступники, конформисты?» 1
Диалоги Иешуа и Понтия Пилата проецируются на атмосферу некоторых стран Европы, в том числе и нашей 30-х годов 20-ого века, когда личность беспощадно угнеталась государством. Это порождало всеобщее недоверие, страх, двуличие. Вот почему так ничтожны и мелки в романе людишки, составляющие мир московского мещанства. Автор показывает различные стороны человеческой пошлости, нравственного разложения, высмеивает тех, отступился от добра, утратил веру в высокий идеал, стал служить не богу, а дьяволу.
Нравственное отступничество Понтия Пилата свидетельствует о том, что в условиях любого тоталитарного режима, будь то императорский Рим или сталинская диктатура, даже самый сильный человек может выжить, преуспеть, лишь руководствуясь ближайшей государственной пользой, а не своими нравственными ориентирами. Но, в отличие от установившейся в истории христианства традиции, булгаковский герой не просто трус или отступник. Он обвинитель и жертва. Приказав тайно ликвидировать предателя Иуду, он мстит не только за Иешуа, но и за себя, так как и сам может пострадать от доноса императору Тиверию.
Выбор Понтия Пилата соотносится со всем ходом мировой истории, является отражением вечного конфликта между конкретно-историческим и вневременным, общечеловеческим.
Таким образом, Булгаков, используя библейский сюжет, дает оценку современной жизни.
Светлый ум Михаила Афанасьевича Булгакова, его бесстрашная душа, его рука без содрогания и страха срывает все маски, обнажает все настоящие обличья.
В романе бьет могучим потоком жизнь, в нем торжествует творческое всесилие художника, отстаивающего духовное достоинство искусства в двадцатом веке, художника, которому поэтому подвластно все: бог и дьявол, судьбы людей, сами жизнь и смерть.
Ч. Айтматов. Специфика христианских образов в романе «Плаха».
Двадцать лет спустя после первой публикации «Мастера и Маргариты», появился роман Чингиза Айтматова «Плаха» - и тоже со вставной новеллой о Пилате и Иисусе, но смысл этого приема решительно изменился. В ситуации начавшейся «перестройки» Айтматова уже не волнует драма отношений между писателем и властью, он переносит акцент на драму неприятия народом проповеди Праведника, проводя слишком прямую и даже, пожалуй, кощунственную параллель между Иисусом и героем романа.
Айтматов предложил свое художественное осмысление евангельского сюжета – спора Иисуса Христа и Понтия Пилата об истине и справедливости, о назначении человека на земле. Этот сюжет еще раз говорит о вечности проблемы.
Айтматов известную евангельскую сцену осмысливает с позиций сегодняшнего дня.
В чем видит айтматовский Иисус смысл существования на земле? Смысл - в следовании гуманистическим идеалам. Жить ради будущего.
В романе раскрывается тема возвращения к вере. Человечество, пройдя через страдания и наказания Страшного Суда, должно вернуться к простым и вечным истинам.
Понтий Пилат не принимает гуманистической философии Христа, потому что считает, что человек – зверь, что он не может обойтись без войн, без крови, как плоть не может без соли. Смысл жизни он видит в могуществе, богатстве и власти: « Людей не научат ни проповеди в храмах, ни голоса с неба! Они всегда будут следовать за кесарями, как стада за пастухами, и, преклоняясь перед силой и благами, почитать будут того, кто окажется беспощадней и могущественнее всех»…
Своеобразным духовным двойником Иисуса Христа в романе является Авдий Калистратов, бывший семинарист, изгнанный из семинарии за вольномыслие, за то, что он возмечтал очистить веру от страстей человеческих, от воли кесарей, подчинивших себе служителей церкви Христовой. Он заявил отцу-координатору, что будет искать новую форму Бога взамен старой, пришедшей от времен языческих, побудительные причины своего отступничества объяснил так: «Неужто за две тысячи лет христианства мы не в силах добавить ни одного слова к тому, что было сказано едва ли не в библейские времена?». Уставший от своей и чужой мудрости координатор практически предрекает Авдию судьбу Христа: «И в миру не сносить тебе головы, потому что и в миру не терпят тех, кто подвергает сомнению основополагающие учения, ведь любая идеология претендует на обладание конечной истиной».
Для Авдия нет дороги к истине вне веры в Спасителя, вне любви к Богочеловеку, отдавшему жизнь во имя искупление грехов всего человечества. Христос в воображении Авдия говорит: «Порок всегда легко оправдать. Но мало кто задумывался, что зло властолюбия, которым заражены все, - злейшее из всех зол, и за него однажды род человеческий расплатится сполна. Погибнут народы». Перед Авдием стоит вопрос о том, почему же люди так часто грешат, если точно известно, что нужно делать, чтобы попасть в вожделенное царствие небесное? Либо неверен предуказанный путь, любо они настолько оторвались от Создателя, что не желают к нему возвращаться. Вопрос старый и тяжкий, но требующий ответа от каждой живой души, не погрязшей окончательно в пороке. В романе истину всего два героя и верят в то, что люди в конце концов создадут царствие добра и справедливости: это Авдий и сам Иисус. Душа Авдия переместилась на две тысячи лет назад, чтобы самому увидеть, понять и попытаться спасти того, чья смерть неминуема. Авдий готов отдать жизнь за того, кто ему дороже всего на свете.
Он не только проповедник, но и борец, вступающий в поединок со злом за высокие человеческие ценности. У каждого его оппонентов есть четко сформулированное мировоззрение, оправдывающее его помыслы и поступки. В реальной жизни категории добра и зла стали мифическими понятиями. Многие из них изо всех сил тщатся доказать превосходство собственной философии над христианской. Взять хотя бы Гришана, предводителя одной из мелких шаек, в которую неисповедимыми путями попадает Авдий. Он вознамерился если не победить конкретное зло словом Божьим, то хотя бы раскрыть оборотную сторону для тех, кто может пойти по пути ухода от действительности в наркотические сны. А Гришан противостоит ему как тот самый искуситель, который соблазняет слабого человека псевдораем: «Я вхож к Богу,- говорит он своему противнику,- с черного хода. Своих людей я приближаю к Богу оперативнее, чем кто-либо». Гришан гласно и сознательно проповедует самую привлекательную идею – идею абсолютной свободы. Он говорит: «Мы бежим от массового сознания, чтобы не оказаться в плену толпы». Но это бегство не способно принести избавления даже от самого примитивного страха перед государственными законами. Очень тонко это почувствовал Авдий: «Свобода – лишь тогда свобода, когда она не боится закона». Нравственный спор Авдия с Гришаном, главарем «гонцов» за анашой, в чем-то продолжает диалог Иисуса с Пилатом. Пилата и Гришана объединяет неверие в людей, в социальную справедливость. Но если сам Пилат проповедует «религию» сильной власти, то Гришан – «религию кайфа», подменяя высокое человеческое стремление к нравственному и физическому совершенству наркотическим опьянением, проникновением к Богу «с черного хода». Этот путь к Богу легок, но душа при этом отдается Дьяволу.
Авдий, мечтающий о братстве людей, вековой преемственности культур, взывающий к людской совести, одинок и в этом его слабость, потому что в мире, который его окружает, размыты границы между добром и злом, попраны высокие идеалы, торжествует бездуховность. Он не принимает проповеди Авдия.
Бессильным кажется Авдий перед силами зла. Его сначала жестоко, до полусмерти избивают «гонцы» за анашой, а затем, как Иисуса распинают молодчики из «хунты» Обер-Кандалова. Окончательно утвердившись в своей вере и убедившись в невозможности повлиять святым словом на тех, кто только внешне сохранил облик человеческий, кто способен погубить все сущее на этой многострадальной земле, Авдий не отрекается от Христа – он повторяет подвиг Его. И голосом вопиющего в настоящей пустыне звучат слова распинаемого Авдия: « В мольбе моей своекорыстия нет – я не прошу и толики благ земных и не молю о продлении дней моих. Лишь о спасении душ людских взывать не перестану. Ты, Всемогущий, не оставляй в неведении нас, не позволяй нам оправдания искать в сомкнутости добра и зла на свете Прозрение ниспошли людскому роду». Не напрасна жизнь Авдия. Боль его души, его страдания за людей, его нравственный подвиг заражают других «мировой болью», побуждают их вступать в борьбу со злом.
Особое место в исканиях Авдия занимает его богостроительство. У Айтматова идеал человечества не бог-Вчера, а Бог-Завтра, тот, каким он видится Авдию Калистратову: «…все люди, вместе взятые, есть подобие Бога на земле. И имя есть той ипостаси Бог – Бог-Завтра…Бог-Завтра и есть дух бесконечности, а в целом в нем вся суть, вся совокупность деяний и устремлений человеческих, а потому, каким быть Бог-Завтра – прекрасным или дурным, добросердечным или карающим – зависит от самих людей».
Заключение
Возвращение к Христу как нравственному идеалу вовсе не означает стремления писателей угодить возрождающемуся религиозному сознанию многих наших современников. Оно обусловлено, прежде всего, идеей спасения, обновления нашего мира, лишенного «имени святого».
Многие поэты и прозаики стремились найти истину, определить смысл человеческого бытия. И все они приходили к выводу, что нельзя построить счастье одних на несчастье других. Невозможно отречься от вековых традиций и моральных устоев и на голом месте соорудить всеобщий дом равенства и счастья. Подобное возможно лишь, если идти путем, заложенным в человеке самой природой. Путем гармонии, гуманизма и любви. И проводниками этой истины на земле являются люди, которые сумели почувствовать истинную, чистую и вечную любовь к людям.
Не одно поколение писателей будет обращаться евангельским мотивам, чем ближе человек к вечным истинам, заповедям, тем богаче его культура, его духовный мир.
О, есть неповторимые слова,
Кто их сказал – истратил слишком много.
Неистощима только синева
Небесная и милосердье Бога. (Анна Ахматова).
Савватий, епископ (Перепелкин Сергей Александрович) Митрополит бурятский савватий
Неопознанные летающие объекты с позиции официальной науки и уфологии Изучение «летающих тарелок» Вооружёнными силами
Стричь собаку во сне. Стричь собаку. Сонник — злая, большая собака во сне
Кто похоронен в давидовой пустыни
Сколько живут клетки организма Сколько живут клетки в организме человека