Мальчик лежал, глядел на букву "Я" и придумывал для нее разные путидороги. Правда, у него не получалось так интересно, как у матери. Машинка на кухне то тараторила бойко, то замирала на несколько минут. Тогда он вставал и выходил на кухню. Мать сидела над машинкой ссутулясь, пристально глядя в заправленный лист. Прядь волос свисала на лоб.
Ну? - коротко спрашивала она, не глядя на мальчика.
Я пить хочу.
Пей и марш в постель!
А ты скоро ляжешь?
Нет. Я занята...
А почему он деньги просит?
Кто?! - вскрикивала она раздраженно.
Нищий возле магазина.
Иди спать! Мне некогда. Потом.
Разве он не может заработать?
Ты отстанешь от меня сегодня?! - кричала мать измученным голосом. - Мне завтра передачу на радио сдавать! Марш в постель!
Мальчик молча уходил, ложился. Но проходила минута, две, и стул на кухне с грохотом отодвигался в комнату вбегала мать и отрывисто, нервно бросала.
Не может заработать! Понимаешь?! Бывает так. Сил нет у человека. Нет сил ни заработать, ни жить на свете. Может, горе было большое, война, может, еще что... Спился! Сломался... Нет сил...
А у тебя есть силы? - обеспокоенно спрашивал он.
Здрасьте, сравнил! - возмущалась она и убегала на кухню стучать-выстукивать проклятую Левую Работу.
У матери силы были, очень много было сил. И вообще мальчик считал, что они живут богато. Сначала, когда ушли от отца, они жили у материной подруги тети Тамары. Там было хорошо, но мать однажды поругалась с дядей Сережей из-за какого-то Сталина. Мальчик думал сначала, что Сталин - это Маринин знакомый, который ей здорово насолил. Но оказалось - нет, она его в глаза не видела. Тогда зачем из-за незнакомого человека ссориться с друзьями! Мать как-то и ему принялась рассказывать про Сталина, но он пропустил мимо ушей - скучная оказалась история.
Так вот, мать подумала, решилась, и они "влезли в кооператив".
Мальчик придумывал грандиозное зрелище: вот он ждет их на взлетной полосе, сверкающий, узкий и легкий как птица - кооператив! Вот они с матерью - в комбинезонах, со шлемами в руках - шагают к нему через поле. И вот уже люк откинут, они машут толпе внизу, застегивают шлемы и, наконец, влезают в новейшей модели сверхзвуковой кооператив!
На самом деле все происходило не так. Мать продала много чего ненужного желтенькую цепочку, которую прежде даже на ночь не снимала с шеи, серьги из ушей с блестящими стеклышками, кольцо. Потом стояла у окна на кухне и плакала весь вечер, потому что и цепочка, и серьги, и кольцо были бабушкиными и остались от нее на память. Мальчик крутился возле матери, ему передалось ее тоскливое ощущение потери, и было жалко мать, которая так горько плачет из-за пустяковых вещиц, и он решительно не понимал, что происходит.
Но скоро они переехали в новую квартиру, и мать повеселела. Квартира оказалась роскошной: комната, кухня и туалет с душем. Был еще маленький коридорчик, в котором они в первый же день повесили подаренное тетей Тамарой зеркало. Комната пустая, веселая - вози грузовик в какую хочешь сторону, от стенки до стенки, и не скучай. Первое время они спали вдвоем на раскладушке. Обнимались тесно, становилось тепло, и мать перед сном рассказывала длинную историю, каждый вечер новую. И как только они умещались в ее голове!
А однажды он пришел из детского сада и увидел в комнате новую красную тахту. Мать засмеялась, потащила его, повалила на тахту и стала тискать и щипать.
Ну как? - спросила она гордо. - Шикарно? - И подпрыгнула на упругой тахте.
Шикарно, - согласился он и тоже попрыгал немного.
Человеку в твоем возрасте вредно спать на раскладушке, - пояснила мать, - будешь сутулым, как старый старикашка... У меня это прямо из головы всю неделю не выходило. А сегодня утром, как отвела тебя в сад, думаю - да черт возьми! Руки есть, башка варит, что я - не отработаю? Пошла и заняла деньги у тети Тамары...
Левую Работу возьмешь? - расстроился он.
Ага, - беспечно сказала мать и опять стала прыгать на тахте и тискать мальчика... Часто в гости забегала тетя Тамара. К ней на работу постоянная спекулянтка приносила всякие вещи - "то джемпер японский, то финское платье. И тетя Тамара забегала на минутку - приносила "померить". Она очень переживала, что мать "все с себя сняла" и "совершенно не одета". Ну это, конечно, была ерунда. Интересно, как бы мать ходила на работу, если бы была совершенно не одета. Она носила черный свитер, который очень нравился мальчику, и серые от стирки джинсы. Просто она привязалась душой к этим любимым вещам, ей не нравились другие. А недавно тетя Тамара принесла серьги, ведь мать продала свои и та волновалась, что дырочки в ушах зарастут и будет "все кончено". Серьги оказались красивыми, с нежно-зелеными камушками. Мать усмехнулась, надела их, и сразу стало видно, какая она хорошенькая, - глаза такие же, как серьги, зеленые и длинные.
Вот и покупай! - решительно сказала тетя Тамара. - Очень тебе идут. Просто чудо как красиво.
Ой, Марина! - ахнул мальчик. - Какие красивые!
Красивые! - согласилась мать, снимая серьги. - На той неделе взнос за кооператив... Тетя Тамара бодрая и решительная. Она очень помогает жить матери и мальчику - вселяет уверенность в то, что все будет прекрасно.
Личная жизнь не удалась - подумаешь! - говорит она. - Те, у кого она удалась, ходят в стоптанных туфлях и с высунутыми языками...
Отца он тоже любил, но боялся, что мать заметит это. И вообще, когда заходил разговор об отце, он помалкивал, зная взрывной материн характер. С отцом-то было легко, спокойно. Отец никогда не орал, и всегда можно было предположить, как он отнесется к тому или другому происшествию. Отец был во всем другой...
Наверное, он сильно удивился бы, узнав, что мальчик наблюдает за ним и сопоставляет его мир с тем миром, где существовали они с матерью.
по рассказу Дины Рубиной «Терновник».
Тема урока : «Мир детей и взрослых».
Цели урока :
Познакомить учащихся с творчеством Дины Рубиной;
Донести до учащихся мысль о взаимопонимании друг друга, раскрыть мир взрослых и мир детей в рассказе «Терновник»;
Показать сложность детского мира;
Выявить художественные особенности произведения.
Оборудование урока :
Презентация о жизни и творчестве Дины Рубиной;
Рисунки учащихся по рассказу;
Портрет Дины Рубиной;
Тексты произведения.
Словарь записан на доске:
*Терновник - колючий кустарник с терпкими синевато-черными плодами.
*Репатриация - возвращение на Родину эмигрантов, пленных, беженцев.
*Лауреат - победитель конкурса.
*Кооператив -организация для совместного предприятия, жилищный кооператив - совместно складываются, чтобы построить доим.
* Левая работа - дополнительная работа к основной, дающая приработок.
Ход урока.
Слово учителя.
Мы с вами провели анкетирование на тему «Взаимоотношение, взаимопонимание детей и взрослых», «Хорошо ли вместе родителям и детям?».
Результаты анкетирования.
По списку-29
Отсутствовло-1
Биография Дины Рубиной. Презентация Винокуровой Юлии.
Беседа по рассказу.
О чём рассказ?
(О трудной судьбе мальчика, который живёт с мамой. а с отцом встречается в определённые дни.)
Кто ведёт рассказ?
(Мальчик любил мать. И она любила страстно. Но ничего толкового из этой любви не получалось.)
Почему ничего путного из этого не получалось?
(Мать была противоречивая по характеру. Часты переходы от одного настроения к другому. Но малышу было интересно с матерью.)
Инсценировка (ссора героев)
(Участники: мальчик - Смирнов С., мама - Конобеева В., от автора –Никитина Ирина)
Несмотря на то что отец и мать любят сына, ребёнок испытывает чувство одиночества. Мать воспитывает сына одна: и бытовая неустроенность, денежные затруднения, и вместе с тем острое желание доказать, что оно со всеми трудностями справится сама.
Рассказ о Левой работе, о кооперативе (Винокурова Ю.)
Беседа о системе ценностей в жизни мальчика
Когда мальчик больше всего любил мать?
А когда более всего жалел?
Рассказ ученика о том, как мальчик пошёл в первый класс (Пушков А.)
(Вывод: мальчик твёрдо знал, что его настоящий дом там, где его мать)
Чтение отрывка о том, как складывались отношения мальчика с отцом.
(Мать стремится воспитывать сына добрым, сострадательным, искренним человеком. А отец уверен, что без мужского влияния сын не станет настоящим мужчиной. Родители все же смогли вложить в ребёнка всё лучшее: он добр, великодушен, с способен чувствовать и переживать чужую боль)
Каков смысл названия рассказа? Что это за образ – терновник?
(Учащиеся комментируют свои рисунки к рассказу с изображением терновника)
Примечательно, что «…терновник тянул к самой решётке свою скрюченную руку с корявыми пальцами, как тот нищий у магазина, которому они с матерью дают всегда гривенник. Если присмотреться, можно различить в сплетении веток большую корявую букву «Я», оно как будто шагает по перекладинам решётки».
Мальчик взрослеет, постепенно приближаясь к дверям взрослого мира, и уже пытается разобраться во взрослых проблемах, однако мало что понимает: ну как, например, понять то, что люди, любящие друг друга до сих пор, живут отдельно, мучась сами и мучая своего ребёнка.
У героя нет имени, он - просто мальчик. Это неслучайно. Ему ещё только предстоит научиться жить по –взрослому, быть самостоятельным человеком, принимающим решения,- такие, которые не сделают никого несчастным, не принесут ближним разочарований и боли.
Каковы особенности творческого почерка Д. Рубиной в рассказе «Терновник»?
(Лаконизм, ёмкие выразительные диалоги, несложный сюжет, главное - характер, личность и её приключения среди людей)
Слово учителя
Что вы узнали сегодня о мире взрослых и детей по рассказу «Терновник»?
Ваши впечатления об уроке?
Выставление оценок.
Задание на дом: составить рассказ о герое рассказа.
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Дина Рубина
Терновник
Мальчик любил мать. И она любила его страстно. Но ничего толкового из этой любви не получалось.
Впрочем, с матерью вообще было трудно, и мальчик уже притерпелся к выбоинам и ухабам ее характера. Ею правило настроение, поэтому раз пять на день менялась генеральная линия их жизни.
Менялось все, даже название вещей. Например, мать иногда называла квартиру «квартирой», а иногда звучно и возвышенно – «кооператив»!
«Кооператив» – это ему нравилось, это звучало красиво и спортивно, как «авангард» и «рекорд», жаль только, что обычно такое случалось, когда мать заводилась.
– Зачем ты на обоях рисуешь?! Ты с ума сошел? – кричала она неестественно страдальческим голосом. – Ну скажи: ты человек?! Ты не человек! Я хрячу на этот проклятый кооператив, как последний ишак, сижу ночами над этой долбаной левой работой!!!
Когда мать накалялась, она становилась неуправляемой, и лучше было молчать и слушать нечленораздельные выкрики. А еще лучше было смотреть прямо в ее гневные глаза и вовремя состроить на физиономии такое же страдальческое выражение.
Мальчик был очень похож на мать. Она натыкалась на это страдальческое выражение, как натыкаются впотьмах на зеркало, и сразу сникала. Скажет только обессиленно: «Станешь ты когда-нибудь человеком, а?» И все в порядке, можно жить дальше.
С матерью было сложно, но интересно. Когда у нее случалось хорошее настроение, они много чего придумывали и о многом болтали. Вообще в голове у матери водилось столько всего потрясающе интересного, что мальчик готов был слушать ее бесконечно.
– Марина, что тебе сегодня снилось? – спрашивал он, едва открыв глаза.
– А ты молока выпьешь?
– Ну выпью, только без пенки.
– Без пенки короткий сон будет, – торговалась она.
– Ладно, давай с этой дрянской пенкой. Ну, рассказывай.
– А про что мне снилось: про пиратские сокровища или как эскимосы на льдине мамонтенка нашли?
– Про сокровища… – выбирал он.
…В те редкие минуты, когда мать бывала веселой, он любил ее до слез. Тогда она не выкрикивала непонятных слов, а вела себя, как нормальная девчонка из их группы.
– Давай беситься! – в упоительном восторге предлагал он.
Мать в ответ делала свирепую морду, надвигалась на него с растопыренными пальцами, утробно рыча:
– Га-га! Сейчас я буду жмать этого человека!! – Он замирал на миг в сладком ужасе, взвизгивал… И тогда летели по комнате подушки, переворачивались стулья, мать гонялась за ним с ужасными воплями, и в конце концов они валились на тахту, обессиленные от хохота, и он корчился от ее щипков, тычков, щекотания.
– Ну, все… Давай наведем порядок. Смотри, не квартира, а черт знает что…
– Давай еще немножко меня пожмаем! – просил он на всякий случай, хотя понимал, что веселью конец, пропало у матери настроение беситься.
Вздыхал и начинал подбирать подушки, поднимать стулья.
Но чаще всего они ругались. Предлогов было – вагон и тележка, выбирай, какой нравится. А уж когда у обоих плохое настроение, тогда особый скандал. Хватала ремень, хлестала по чему попадала – не больно, рука у нее была легкая, – но он орал как резаный. От злости. Ссорились нешуточно: он закрывался в туалете и время от времени выкрикивал оттуда:
– Уйду!! К черту от тебя!
– Давай, давай! – кричала она ему из кухни. – Иди!
– Тебе на меня наплювать! Я найду себе другую женщину!
– Давай ищи… Чего ж ты в туалете заперся?..
…Вот что стояло между ними, как стена, что портило, корежило, отравляло ему жизнь, что отнимало у него мать, – Левая Работа.
Непонятно, откуда она бралась, эта Левая Работа, она подстерегала их как бандит, из-за угла. Она наскакивала на их жизнь, как одноглазый пират с кривым ножом, и сразу все подчиняла себе. Кромсала этим ножом все планы: зоопарк в воскресенье, чтение «Тома Сойера» по вечерам – все, все гибло, летело к чертям, разбивалось о проклятую Левую Работу. Можно сказать, она была третьим членом их семьи, самым главным, потому что от нее зависело все: поедут ли они в июле на море, купят ли матери пальто на зиму, внесут ли вовремя взнос за квартиру. Мальчик ненавидел Левую Работу и мучительно ревновал к ней мать.
– Ну почему, почему она – Левая? – спрашивал он с ненавистью.
– Вот балда. Потому что правую я делаю весь день на работе, в редакции. Правлю чужие рукописи. Мне за это зарплату платят. А вот сегодня я накатаю рецензию в один журнал, мне за нее отвалят тридцать рублей, и мы купим тебе сапоги и меховую шапку. Зима же скоро…
В такие дни мать до ночи сидела на кухне, стучала на машинке, и бесполезно было пытаться обратить на себя ее внимание – взгляд отсутствующий, глаза воспаленные, и вся она взвинченная и чужая. Молча подогревала ему ужин, говорила отрывистыми командами, раздражалась из-за пустяков.
– Живо! Раздеться, в постель, чтоб тебя не видно и не слышно! У меня срочная левая работа!
– Чтоб она сдохла… – бормотал мальчик.
Он медленно раздевался, забирался под одеяло и смотрел в окно.
За окном стояло старое дерево. Дерево называлось терновник. На нем колючки росли, здоровенные, острые. Пацаны такими колючками по голубям из рогатки стреляют. Мать однажды встала у окна, прижалась лбом к стеклу и сказала мальчику:
– Вот дерево терновник. Очень древнее дерево. Колючки видишь? Это тернии. Из таких колючек люди однажды сплели терновый венок и надели на голову одному человеку.
– За что? – испугался он.
– А непонятно… До сих пор непонятно…
– Больно было? – сочувствуя неизвестной жертве, спросил он.
– Больно, – согласилась она просто.
– Он плакал?
– А-а, – догадался мальчик. – Он был советский партизан…
Мать молча смотрела в окно на старый терновник.
– А как его звали? – спросил он.
Она вздохнула и сказала отчетливо:
– Иисус Христос…
Терновник тянул к самой решетке окна свою скрюченную руку с корявыми пальцами, как тот нищий у магазина, которому они с матерью всегда дают гривенник. Если присмотреться, можно различить в сплетении веток большую корявую букву «Я», она как будто шагает по перекладине решетки.
Мальчик лежал, глядел на букву «Я» и придумывал для нее разные пути-дороги. Правда, у него не получалось так интересно, как у матери. Машинка на кухне то тараторила бойко, то замирала на несколько минут. Тогда он вставал и выходил на кухню. Мать сидела над машинкой ссутулясь, пристально глядя в заправленный лист. Прядь волос свисала на лоб.
– Ну? – коротко спрашивала она, не глядя на мальчика.
– Я пить хочу.
– Пей и марш в постель!
– А ты скоро ляжешь?
– Нет. Я занята…
– А почему он деньги просит?
– Кто?! – вскрикивала она раздраженно.
– Нищий возле магазина.
– Иди спать! Мне некогда. Потом.
– Разве он не может заработать?
– Ты отстанешь от меня сегодня?! – кричала мать измученным голосом. – Мне завтра передачу на радио сдавать! Марш в постель!
Мальчик молча уходил, ложился.
Но проходили минута-две, и стул на кухне с грохотом отодвигался, в комнату вбегала мать и отрывисто, нервно бросала:
– Не может заработать! Понимаешь?! Бывает так. Сил нет у человека. Нет сил ни заработать, ни жить на свете. Может, горе было большое, война, может, еще что… Спился! Сломался… Нет сил…
– А у тебя есть силы? – обеспокоенно спрашивал он.
– Здрасьте, сравнил! – возмущалась она и убегала на кухню – стучать-выстукивать проклятую Левую Работу.
У матери силы были, очень много было сил. И вообще мальчик считал, что они живут богато. Сначала, когда ушли от отца, они жили у материной подруги тети Тамары. Там было хорошо, но мать однажды поругалась с дядей Сережей из-за какого-то Сталина. Мальчик думал сначала, что Сталин – это Маринин знакомый, который ей здорово насолил. Но оказалось – нет, она его в глаза не видела. Тогда зачем из-за незнакомого человека ссориться с друзьями! Мать как-то и ему принялась рассказывать про Сталина, но он пропустил мимо ушей – скучная оказалась история.
…Так вот, мать подумала, решилась, и они «влезли в кооператив».
Мальчик придумывал грандиозное зрелище: вот он ждет их на взлетной полосе, сверкающий, узкий и легкий как птица – кооператив! Вот они с матерью – в комбинезонах, со шлемами в руках – шагают к нему через поле. И вот уже люк откинут, они машут толпе внизу, застегивают шлемы и наконец влезают в новейшей модели сверхзвуковой кооператив!
На самом деле все происходило не так. Мать продала много чего ненужного – желтенькую цепочку, которую прежде даже на ночь не снимала с шеи, серьги из ушей с блестящими стеклышками, кольцо. Потом стояла у окна на кухне и плакала весь вечер, потому что и цепочка, и серьги, и кольцо были бабушкиными и остались от нее на память. Мальчик крутился возле матери, ему передалось ее тоскливое ощущение потери, и было жалко мать, которая так горько плачет из-за пустяковых вещиц, и он решительно не понимал, что происходит.
Но скоро они переехали в новую квартиру, и мать повеселела. Квартира оказалась роскошной: комната, кухня и туалет с душем. Был еще маленький коридорчик, в котором они в первый же день повесили подаренное тетей Тамарой зеркало. Комната пустая, веселая – вози грузовик в какую хочешь сторону, от стенки до стенки, и не скучай. Первое время они спали вдвоем на раскладушке. Обнимались тесно, становилось тепло, и мать перед сном рассказывала длинную историю, каждый вечер новую. И как только они умещались в ее голове!
А однажды он пришел из детского сада и увидел в комнате новую красную тахту. Мать засмеялась, потащила его, повалила на тахту и стала тискать и щипать.
– Ну как? – спросила она гордо. – Шикарно? – И подпрыгнула на упругой тахте.
– Шикарно, – согласился он и тоже попрыгал немного.
– Человеку в твоем возрасте вредно спать на раскладушке, – пояснила мать, – будешь сутулым, как старый старикашка… У меня это прямо из головы всю неделю не выходило. А сегодня утром, как отвела тебя в сад, думаю – да черт возьми! Руки есть, башка варит, что я – не отработаю? Пошла и заняла деньги у тети Тамары…
– Левую Работу возьмешь? – расстроился он.
– Ага, – беспечно сказала мать и опять стала прыгать на тахте и тискать мальчика…
Часто в гости забегала тетя Тамара. К ней на работу постоянная спекулянтка приносила всякие вещи – то джемпер японский, то финское платье. И тетя Тамара забегала на минутку – приносила «померить». Она очень переживала, что мать «все с себя сняла» и «совершенно не одета». Ну это, конечно, была ерунда. Интересно, как бы мать ходила на работу, если б была совершенно не одета. Она носила черный свитер, который очень нравился мальчику, и серые от стирки джинсы. Просто она привязалась душой к этим любимым вещам, ей не нравились другие. А недавно тетя Тамара принесла серьги, ведь мать продала свои, и та волновалась, что дырочки в ушах зарастут и будет «все кончено». Серьги оказались красивыми, с нежно-зелеными камушками. Мать усмехнулась, надела их, и сразу стало видно, какая она хорошенькая, – глаза такие же, как серьги, зеленые и длинные.
– Вот и покупай! – решительно сказала тетя Тамара. – Очень тебе идут. Просто чудо как красиво.
– Ой, Марина! – ахнул мальчик. – Какие красивые!
– Красивые! – согласилась мать, снимая серьги. – На той неделе взнос за кооператив…
Тетя Тамара бодрая и решительная. Она очень помогает жить матери и мальчику – вселяет уверенность в то, что все будет прекрасно.
– Личная жизнь не удалась – подумаешь! – говорит она. – Те, у кого она удалась, ходят в стоптанных туфлях и с высунутыми языками…
Отца он тоже любил, но боялся, что мать заметит это. И вообще, когда заходил разговор об отце, он помалкивал, зная взрывной материн характер. С отцом-то было легко, спокойно. Отец никогда не орал, и всегда можно было предположить, как он отнесется к тому или другому происшествию. Отец был во всем другой.
Наверное, он сильно удивился бы, узнав, что мальчик наблюдает за ним и сопоставляет его мир с тем миром, где существовали они с матерью.
Отец забирал его в субботу днем и приводил к себе домой, в ту квартиру, где прежде жили они втроем и где осталось все, что раньше было общим. Остался и трехколесный велосипед мальчика, и санки, и самокат. Довольно долго он размышлял, отчего отец не отдал даже его велосипеда. Но спросить не решался. Вернее, просто знал, что ответит отец. Тот бы улыбнулся, и поцеловал его, и сказал:
– Просто я хотел, чтобы твои игрушки были здесь, чтоб ты знал – здесь твой дом.
Как-то он уже говорил что-то подобное.
Нет, дом был там, где была мать. Это мальчик чувствовал очень остро. Даже когда не существовало вообще никакого дома и они ютились у тети Тамары с дядей Сережей, его дом был там, где находилась она – ее голос, ее запах, ее черный свитер, ее жестикуляция и выкрики.
Даже себе он не признавался в том, что любит бывать у отца отчасти из-за подарков. Отец дарил подарки веселые, интересные и этим выгодно отличался от матери. То пистолет подарит с целой обоймой оглушительных патронов, то железный танк с вращающимся стволом орудия. И делал это отец без шума, со снисходительной улыбкой и никогда не устраивал тарарама, если вдруг через час орудие танка отваливалось или пистолет переставал почему-то действовать.
Да, отец дарил веселые подарки… Мать – скучные. Сапоги какие-нибудь на зиму, или куртку с капюшоном, или костюм. И сама ужасно радовалась этим подаркам, заставляла его надевать их, ходить перед ней по комнате и сто раз поворачиваться. Мальчику это надоедало. Он скучал, недоумевал, спрашивал:
– Ну все, что ли?
– Ну походи еще! – сияя счастливыми глазами, командовала мать. – Пройди медленно вон туда, к шкафу, и повернись ко мне. Так. Теперь спиной…
Он томился в теплой зимней куртке, но послушно топтался, как она требовала, – от шкафа к тахте и обратно. В такие минуты он почему-то очень жалел ее.
И не дай бог было замазать куртку грязью или оторвать случайно какую-то несчастную пуговицу! Что тут начиналось!
– Ты человек?! – кричала она страдальческим голосом. – Нет, скажи – ты человек? Нет, ты не человек! Потому что тебе все равно – сплю я ночами или сижу над левой работой, куртку тебе зарабатываю!
Охота воспитывать его настигала мать в самые неподходящие моменты. Например, на днях, когда взрослые ребята – среди них был даже Борька из второго класса – впервые приняли его в игру, и он решил на радостях угостить всех конфетами. Он прибежал со двора и постучал в дверь ногами, торжествующий и переполненный царственной щедростью. Мать открыла дверь с мыльными руками, наверное, стирала.
– Марина, дай нам всем конфет! – потребовал он, шумно дыша.
– Посмотри, на кого ты похож! – крикнула она с выражением муки на лице. Бровь ее изогнулась. – Только что вышел! Посмотри на свою рубашку! Сколько я могу стирать?! Ты человек? Ты не человек! Нет больше моих сил, понимаешь? Нет больше моих сил, ты понимаешь или нет?!
– Понимаю, понимаю, – торопливо проговорил он, точно так же изогнув страдальчески бровь, – дай нам конфеты!..
…Да, отец обладал существенным достоинством – он никогда не орал…
Мальчику была непонятна эта материнская страсть к добыванию вещей, тем более непонятна, что мать он считал натурой щедрой и в этом отношении даже безумной.
Однажды она привела в дом двоих детей. Было воскресное дождливое утро, – мать рано ушла в магазин, а мальчик еще лежал в постели и сквозь дымку утреннего сна слушал, как дождь остервенело лупит по подоконнику. Левое ухо, прижатое к подушке, ничего не слышало, поэтому всю бестолковую грызню дождя с подоконником выслушивало правое ухо. Оно утомилось. Мальчик сполз вниз, под одеяло, и прикрыл правое ухо ладонью. Тарахтение дождя по подоконнику превратилось в сонное бормотание, наступила блаженная тишина. И в этой тишине мальчик услышал, как открыли входную дверь и мать отрывисто проговорила:
– Входите, входите!
Мальчик откинул одеяло и быстро сел в постели. Дождь грянул оглушительную свою песню.
– Какой сильный дождь! – сказала мать в прихожей. – Зайдите в комнату, дети.
И тут мальчик увидел их обоих. Они были неправдоподобно мокрыми, как будто кто нарочно долго вымачивал их в бочке с водой. Старший, мальчик одного с ним возраста – лет шести-семи, а девочка совсем малышка – ей едва ли исполнилось три года. Она таращила по сторонам черные, как у галчонка, глаза и слизывала с губ капли дождя, бегущие по лицу с налипших на лоб спутанных кудрей. У обоих прямо на босые ноги были надеты калоши.
Мальчик сидел на постели в теплой пижаме и молча смотрел на незнакомцев.
– Драстытэ, – робко выдавил старший из них.
Мать наткнулась на недоумевающий взгляд мальчика и скороговоркой объяснила:
– Это дети молочницы… Она молоко по квартирам разносит… а они… вот… под дождем… Бидоны стерегут, дурачки… Как мокрые галки… Раздетые, разутые… Кому нужны эти бидоны, черт бы ее побрал! Раздевайтесь! – скомандовала она и распахнула дверцы шкафа.
Она хватала с полок одежду мальчика и бросала на тахту – колготки, рубашки, свитер. Потом помедлила и сняла с вешалки его прошлогоднюю дождевую куртку.
– Вот, – сказала она.
Принесла из ванной полотенце и стала растирать им девочку. Та стояла безучастно, как болванчик, продолжая слизывать с губ капли, катящиеся по лицу. Ноги и руки у нее были красные, жесткие, в цыпках.
– Драстытэ… – еще раз еле слышно проговорил ее брат, очевидно, это было единственное русское слово, которое он знал.
В разгар сцены переодевания явилась баба Шура, соседка. В отличие от мальчика, она сразу сообразила, что происходит, и с минуту стояла, молча наблюдая, как мать натягивает колготки на влажные еще ноги девочки. Баба Шура не была здесь посторонней, она любила и мальчик и его мать, болела за них душой, во многом помогала и во все вмешивалась. Насчет свитера она промолчала, но, когда мать стала завязывать в узел совсем еще приличные вещи мальчика, в том числе куртку, баба Шура не выдержала.
– Ты что это вытворяешь, а?! – сурово спросила она. – Ты своего голым-босым хочешь оставить?
– На своего заработаю! – огрызнулась мать.
– Дура! Эта молочница тыщами ворочает! Что смотришь на ихние галоши, они в своей махалле всю зиму босиком бегают, они так привыкли.
– Ладно, баба Шура! – отрывисто сказала мать. – Какие там тыщи, господи!
– Ты сколько ишачишь на эти шмотки, а? Мало? Всю ночь машинка долдонит за стеной. Мало?! Ну давай, давай, сними с ребенка последнее.
– Все, баба Шура! – спокойно отрезала мать.
– Давай, давай, бешеная… Невменяемая! – Баба Шура повернулась и ушла к себе – беречь нервы. А мать негромко сказала сыну:
– Если тебе не жалко, подари им какую-нибудь свою игрушку.
Мальчику было жалко, но он понимал, что это один из тех случаев, когда он не сможет ослушаться. Иначе между ними произойдет что-то ужасное, непоправимое. В такие минуты он особенно остро чувствовал ее волю, чувствовал: она – магнит, он – крупинка.
Он прошлепал на кухню, волоком притащил оттуда картонный ящик с игрушками и сказал, ни на кого не глядя:
– Вот… берите что хотите… Но мать и тут не пощадила его:
– Выбери сам. Что-нибудь поинтересней. Вон тот автомобиль!
Это было сознательным насилием, он чувствовал это, чувствовал сердцем, напрягшимся затылком, руками, упрямо не желающими расставаться с любимой игрушкой. Автомобиль был подарен отцом совсем недавно, мальчик не успел еще до конца насладиться его зеленой лакировкой, упругими шинами, мигающими фарами. Автомобиль ездил вперед и назад, он поворачивал в любую сторону, стоило только кнопку нажать на пульте управления. Что это был за автомобиль!
– Ну, – сказала мать.
Он молча сунул автомобиль чужому мальчишке! Тот покорно прижал его к груди обеими руками и опять прошептал:
– Драстытэ…
– Не «здравствуйте», а «спасибо»! – тихо и враждебно поправил мальчик.
Его душили обида, ревность, злость, не хватало еще разреветься при этих истуканах!
Когда мать вышла проводить детей, он юркнул под одеяло и тихо заплакал. Не было во всем мире ни одной родной души, а были кругом только насилие и равнодушие. Она там внизу, должно быть, обнимает этих чужих детей, которые толком и спасибо-то сказать не могут, она заботилась о них, а родной сын ей – тьфу! – пусть лежит одинокий где-то там, неизвестно где…
Мать вошла в комнату, прилегла рядом и сказала, поглаживая его вздрагивающий затылок:
– Сегодня же купим точно такой автомобиль…
Тогда он затрясся в рыданиях, сладкая, исступленная жалость к себе – обездоленному, одинокому – сжала горло, и он едва смог выговорить, икая:
– Такого… уже… не будет…
– Будет, – спокойно сказала мать. – Мы купим все автомобили в магазине, но ты у меня вырастешь человеком. А если не человеком, то я убью тебя собственными руками!
И они обнялись и лежали так долго-долго, пока оба случайно не уснули, и проспали до двенадцати часов…
Недели уже три он ходил в школу, в первый класс. Этой перемены в жизни они с матерью побаивались, а оказалось – ничего, жить можно. Еще в начале июня сделали глубокий рейд по магазинам, накупили всякой всячины – ранец, форму, рубашки к ней голубые, три штуки, да еще шуры-муры: тетради, пенал, линейки, счетные палочки – словом, целое хозяйство. Мать прямо в магазине помогла ему надеть ранец, и он ехал так домой через весь город. Три раза место в автобусе уступал, кому – не помнил. Школьники всегда уступают.
А когда по лестнице домой поднимались, баба Шура дверь открыла и встала как вкопанная; сделала такое дурацкое остолбенелое лицо, как будто генерал в подъезд вошел.
– Ой, что это за ученик?! – закричала она.
– Это я – ученик! – сияя от счастья, сказал он.
Тогда баба Шура притянула его к себе за щеки и звучно поцеловала – сначала в одну, потом в другую, потом опять в одну. Как будто он издалека приехал.
Первые дни в школе он чувствовал себя очень одиноким. Все дети сразу освоились и знали все – где буфет, где актовый зал, где туалет. А он как-то ничего не знал, а спрашивать у других не умел и в первый день даже чуть не описался, хорошо, что мать рано пришла, он ей шепнул жалобно про свою беду, и они выскочили из школы как угорелые и приткнулись за углом, где были частные гаражи.
В буфете надо было толкаться. Он попробовал один раз, но неудачно: его толкнули, монета вылетела из рук, какой-то громила из третьего класса быстро наклонился за ней и громко сказал: «Ура! Нашел двадцать коп!» Мальчик промолчал, отошел и всю перемену проплакал.
После уроков начиналась продленка – он ходил в группу продленного дня. Учительница вела их строем в столовую, потом строем в спальню, потом строем в актовый зал, где они ходили по кругу в затылочек под музыку Шаинского. Это называлось «ритмика». Музруководительница стояла в центре круга и выкрикивала:
– Левой три притопа! Правой три притопа! Левой: раз-два-три! Правой: раз-два-три! Из круга не выходить!
Голубой вагон бежит – ка-ча-ет-ся! -
Скорый поезд набирает ход… -
– пел Крокодил Гена мягким интеллигентным голосом.
Ах, зачем же этот день кон-ча-ет-ся!
Пусть бы он тянулся целый год!
Нет, мальчику не хотелось, чтобы этот день тянулся целый год. Ему хотелось, чтобы скорее пришла мать. Он послушно притопывал правой и притопывал левой и все время, вытягивая шею, смотрел на дверь актового зала.
Когда наконец в дверях появлялась мать, в животе у него делалось горячо, а в глазах – цветно, жизнь всплескивалась, как золотая рыбка из пучины морской. Он продолжал топтаться под музыку, но уже совсем по-другому, потому что видел конец всему этому и хорохорился перед матерью – вот, мол, как он танцует вместе со всеми и не хуже всех. Мать только сдержанно кивала ему. Она на людях не любила изображать телячьи нежности.
И учительница попалась хорошая – Татьяна Владимировна, – молодая и ласковая, ее все сразу полюбили, девчонки лезли к ней под руки и ссорились, кто пойдет сегодня с правой стороны, кто с левой.
Мальчику учительница нравилась тоже, хотя и представлялась однозначной, как цифра «5», такой ровной и плоской, как монета. Вот мать была объемной: и круглой и с углами, и шершавой и гладкой, и тихой и громкой – в матери столько всего было понаверчено!
Учился он, как ему казалось, хуже всех. Не клеилось у него с этими палочками в тетради, с этими кружочками и крючочками. Все шло вкривь и вкось. Мать в вопросе учебы держалась со свойственной ей непоследовательностью. Когда шли из школы и он жаловался ей на непослушные палочки и крючки, она говорила:
«А, плюнь! Чепуха! Получится», – но вечером, когда садились делать уроки, он открывал злополучные «Прописи», она присаживалась помогать, постепенно входила в азарт и начинала орать так, что у него в ушах звенело:
– Стой!! Куда ты эту черточку повел!! Я сказала – левее! Не заводи ее за поля!! Куда ты, к чертовой матери, дел завиток у «в»? Ремень возьму!..
Вечера были бурными. Терпения у матери набиралось ровно на копейку. Он пережидал это проклятое время с мужеством стоика, потому что после приготовления уроков до сна оставалось еще два часа, и тогда стоило жить на свете.
Едва захлопывался осточертелый «Букварь», у мальчика и у матери лица становились одинаково устало-умиротворенными. Тяжкий ежедневный груз был доволочен до цели и с облегчением сброшен.
– Ты чего сейчас будешь делать? – спрашивал мальчик.
– Посуду мыть, борщ варить, – устало говорила мать.
– Ну ладно, я буду посуду вытирать, а ты мне что-нибудь расскажешь.
Мать надевала фартук неохотно и одновременно покорно, как подставляет шею под хомут лошадь.
– Ну, что тебе рассказать?
– Про бабу Шуру, – просил он.
– В третий раз, – не удивляясь, уточняла мать. Она уважала его страсть – слушать по многу раз полюбившиеся истории, сама перечитывала любимые книги.
– Ну вот, значит, когда началась война… Подай-ка, пожалуйста, нож… – Он бросался к столу, молча подавал ей нож, только бы она не отвлекалась больше… – Когда война началась, баба Шура с мужем жили на границе, в местечке Черная Весь, под Белостоком. Муж был офицером, пограничником, в первый же день войны его и убили. И осталась баба Шура вдовой в двадцать один год, с двухлетней Валькой на руках..
– С тетей Валей, – шепотом объяснял себе мальчик.
– И прошла она беженкой через весь Западный фронт с нашей армией. Сколько раз их в пути бомбежка настигала! Однажды вот так налетели «мессеры», загнали их в придорожный лесок. А Валька, маленькая, оглохла от взрывов, перепугалась, вырвала ручонку и бежать… Баба Шура за ней. А солдат какой-то закричал на них матом, швырнул на землю, сам рядом повалился. А кругом так и громыхают снаряды, комья земли летят. Потом стихло маленько, видит баба Шура – солдат поднимается и руками за живот держится. А из живота у него внутренности вываливаются. Стоит он, смотрит на бабу Шуру безумными глазами и кишки руками поддерживает… А то еще однажды, после бомбежки, подозвал ее один солдат, просит перевязку сделать. Смотрит баба Шура – а у него вся спина рваная. А он совсем юный мальчик, красивый такой, интеллигентный, говорит: «Прошу вас, возьмите себя в руки и сделайте перевязку…» Баба Шура сняла комбинацию, порвала ее на полоски, сделала ему перевязку.
– Жив остался? – с надеждой спрашивал мальчик в который раз, и мать в который раз отвечала:
– Кто ж его знает… Отвезли в госпиталь, а там – неизвестно…
Про того, с вываливающимися кишками, мальчик спрашивать боялся, знал: плохой будет ответ…
– Столько беды навидалась, что сердце тяжелым стало, как камень. Думала – ничто теперь не удивит… Однажды ехали на грузовиках по дороге. Немцы только что отбомбились, улетели, на обочинах убитых беженцев видимо-невидимо, и хоронить некому.
И видит баба Шура: лежит в траве у дороги молодая мать, мертвая, а рядом с ней ребенок месяцев девяти-десяти. Нашел мамкину грудь, сосет, а молока нет, вот он и орет, будит мать. А она лежит себе и в небо смотрит.
Не выдержала баба Шура, спрыгнула с грузовика, схватила ребенка и назад, в машину…
– Это был дядя Виталий?
– Ну да, дядя Виталий… Ты же обещал посуду вытирать, а сам не вытираешь! Разве это справедливо?
Мальчик молча хватал полотенце, начинал судорожно вытирать чашку, только бы мать рассказывала дальше…
– А пробиралась баба Шура к родным мужа, свекру и свекрови. И когда наконец добралась – ободранная, голодная, с двумя детьми, – те ее в штыки встретили. Мол, неизвестно, с кем ты второго прижила, знать тебя не хотим, самим жрать нечего, а тут ты еще на нашу голову свалилась.
И осталась баба Шура одна в чужом городе – податься некуда, сама разута-раздета, дети есть просят, кричат… Встала баба Шура на крутом берегу реки, вниз глянула, и сердце ее оборвалось; прижала детей к себе и думает: «Все равно с голоду помрем! Вот так глаза зажмурить и прыгнуть туда вместе с ними!» А маленький Виталька словно почуял что-то, уперся ей в грудь ручонками, захныкал: «Мама… не няня… не няня…»
– Не прыгнула? – широко открыв глаза, с надеждой спросил мальчик.
– Вот дурацкая башка, конечно, не прыгнула! Ты думай: разве сейчас были бы на свете Валя и Виталий? Разве привозил бы тебе Виталий всякие камни из экспедиций?
– Да, – соглашался он и для себя, чтобы окончательно успокоиться, повторял шепотом: – Не прыгнула, не прыгнула…
– Ну ничего, потом на завод устроилась, паек стала получать, чужие люди ее приютили… Тифом вот только заболела очень сильно. В больнице лежала… Все думали, что умрет. Когда кризис наступил, в бреду села на постели, косы распустила – густейшие были косы, черные – и запела сильным голосом песню, которую сроду не знала:
Отворите окно, отворите,
Мне недолго осталося жить!
Еще раз на свободу пустите,
Не мешайте страдать и любить…
Все металась в бреду, просила, чтобы косы не стригли, боялась, что в гробу будет некрасивая лежать… Куда там, все равно остригли… Потом они отросли, косы, но уже не такие густые, как прежде…
Мать снимала фартук, насухо вытирала тряпкой кухонный стол и ставила на него пишущую машинку. Это значило, что мальчику теперь – спать, а ей – работать.
Он лежал под теплым стеганым одеялом. За окном зловеще дыбился горбатыми ветвями терновник, окаянное дерево. Буква «Я» в сплетении веток шагала, шагала, конца не было ее пути… «Отворите окно, отворите, мне недолго осталося жить…» Сильным голосом неизвестную песню… И косы остригли, не пожалели. Какие там косы, когда у всей страны кишки вываливались… Мать там за стеной стучит, стучит… Сгинет когда-нибудь эта многоголовая, хвостатая, когтистая Левая Работа? «Отворите окно, отворите…» Отворите окно…
…В субботу днем, часа в три, за ним приходил отец. Мальчик ждал его с тайным нетерпением. Отец был праздником, отец – это парк, качели, аттракцион «Автокросс», мороженое в стаканчиках, жвачки сколько душа пожелает, карусель и никаких скандалов. Но от матери надо было скрывать это радостное нетерпение, как и все остальное, касающееся его отношений с отцом. О, здесь мальчик был тонким дипломатом.
Внимание! Это ознакомительный фрагмент книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента ООО "ЛитРес".
Художественная завершенность рассказов Д. Рубиной в немалой степени достигается совокупностью стилевых характеристик. Мы попытаемся выявить специфику стиля, которая с наибольшей отчетливостью раскрывается в системе стилевых доминант. А.Б. Есин определяет стилевые доминанты как «качественные характеристики стиля, в которых выражается художественное своеобразие». Одной из стилевых доминант А.Б. Есин называет сюжетность. Современный рассказ обладает особым построением сюжета. А.В. Огнев, говоря о современном рассказе, раскрывает основные особенности построения его сюжета: «Малый объем в числе других факторов вызывает особые приемы художественной выразительности. Об этом С. Моэм говорил: «...когда газеты начали публиковать рассказы, пришлось их жестоко сокращать. Для того, чтобы удовлетворить требования газет, автор стал приспосабливаться и вырабатывать соответствующую технику». Именно потому, что рассказ должен быть короток, но вмещать многие события, произведения этого жанра у Д. Рубиной отличаются сюжетностью, которая как одна из стилевых доминант, по мнению А.Б. Есина, «выражается обыкновенно в большом количестве перипетий, в напряженности действия, в его преобладании над статистическими моментами, главное, в том, что характеры героев и авторская позиция проявляется в первую очередь через сюжет». Такое стремление ставить много вопросов, строить сюжет на сложных переплетениях нескольких человеческих судеб, дать эволюцию ряда персонажей на продолжительном жизненном пути, вызвало появление произведений, которые воплощают в себе признаки различных жанров, не слившиеся в единое художественно завершенное целое.
В зависимости от типа художественной условности выделяются две противоположные стилевые доминанты: жизнеподобие и фантастика. Рассказы Д. Рубиной тяготеют к жизнеподобию. О преимуществах такого принципа говорит, ссылаясь на критика А. Макарова, А.В. Огнев: «А. Макаров доказывал преимущества такого принципа отбора жизненных фактов для художественного произведения, при котором герой изображается в «сугубой повседневности, когда ровно ничего особенного не происходит». Именно в повседневности, в быту изображаются у Рубиной герои рассказов, благодаря чему быт тоже становится героем произведения. Вот как, например, в рассказе «Терновник»: «Зачем ты на обоях рисуешь?! Ты с ума сошел? - кричала она неестественно страдальческим голосом. - Ну скажи: ты человек?! Ты не человек! Я хрячу на этот проклятый кооператив, как последний ишак, сижу ночами над этой долбанной левой работой!!... Но скоро они переехали в новую квартиру, и мать повеселела. Квартира оказалась роскошной: комната, кухня и туалет с душем. Был еще маленький коридорчик, в котором они в первый же день повесили подаренное тетей Тамарой зеркало. Комната пустая, веселая - вози грузовик в какую хочешь сторону, от стенки до стенки, и не скучай. Первое время они спали вдвоем на раскладушке. Обнимались тесно, становилось тепло, и мать перед сном рассказывала длинную историю, каждый вечер новую. И как только они умещались в ее голове!». Возможно, что какие-то бытовые условия, непримиримые разногласия и стали причиной распада семьи мальчика, но где-то в глубине души и отец и мать все еще оставались близкими друг другу людьми. Это видно из эпизода с фотографией: «Пачка сигарет лежала в верхнем ящике, на чьей-то фотографии. Мальчик взял сигареты и вдруг увидел, что это фотография матери. Мать на ней получилась веселая, с длинными волосами. На обороте отцовской рукой написано: «Мариша...»».
Лина из рассказа «День уборки» тоже обычная девушка. Преподает язык в институте. Ей под тридцать и она не замужем. Все в ней обычно, только вот верит в сказочную любовь. Но ведь таких девушек много. Именно из таких обыкновенных сюжетов состоят рассказы Д. Рубиной, но этим и близки они самой массовой читательской аудитории - простым людям, которые хотят читать то, что написано про их повседневную жизнь.
В соответствии с проблематикой рассказы Д. Рубиной можно разделить на следующие группы: о детстве, о юности, и рассказы о различных жизненных ситуациях. В рассказах о детстве писательницу волнует проблема воспитания, сложный процесс формирования детской души, и то, в каких условиях, под влиянием какого общества происходило то самое формирование. Как мы можем отметить, рассказы Д. Рубиной о детстве и юности построены, как правило, на переработанном материале авторской биографии. Так, в рассказе «Дом за зеленой калиткой» - место, где юная еще тогда героиня брала уроки музыки; ассоциируется с отнюдь не приятными ощущениями, так как хозяйка дома, «мягкая ленивая женщина, превосходно игравшая изящную пьесу Бетховена «Элизе»», в самой героине посеяла недовольство собой («Я ненавидела свой четвертый и пятый пальцы»), презрение к себе за то, что унесла из этого дома совершенно ненужную ей губную помаду. Но это испытание, отпечатавшееся в сознании героини как «дом за зеленой калиткой», стало не только «жертвоприношением музыкальному идолу», но и вехой на пути к Дому. Вряд ли тогда в сознании писателя был намечен мотив обретения Дома лирической героиней, он вызревает позже, в произведениях 90-х гг. Однако, в метапространстве творчества писателя, в ее подсознании, вероятно, этот мотив уже намечался.
Для понимания специфики художественного времени в рассказе весьма ценен совет Джека Лондона Анне Струнской: «Запомните следующее: нужно ограничить рассказ предельно тесными хронологическими рамками - днем, если можно, часом, а если, как это иногда бывает в лучших рассказах, приходится охватывать большой период времени - месяцы, то просто намекните, бегло, между прочим, сообщите о прошедшем времени и ведите рассказ только о решающих моментах». Значит, если рассказчику приходится охватывать большой отрезок времени, то он вынужден говорить только о решающих моментах; о многом приходится только бегло сообщать. В первом случае создается переживаемое время или время непосредственного действия, во втором, если принять термин А.Г. Богдановой, - фоновое время. А. Богданова пришла к выводу, что «в рассказе фоновое время не знает ограничений, а переживаемое во всех случаях без исключения исчисляется минутами или часами, не выходя за эти границы». Она доказывает, что строго ограниченное пределами часов время в рассказе «является специфическим законом» этого жанра, что «стоит только рассказчику «перерасходовать» переживаемое время, как произведение начинает выходить из границ жанра, перестает быть рассказом». Следовательно, художественное время придает особое своеобразие произведению.
Показать в художественном произведении ход и необратимость времени, его объективность - задача трудная. Время как объективная реальность и время как психологическое переживание - это и философская и художественная проблема. Попытаемся проанализировать структуру художественного времени ряда рассказов.
В рассказе Д. Рубиной «Адам и Мирьям», внешние рамки которого ограничены изображением короткой встречи двух незнакомых женщин, хорошо ощущается, как долго длились мученические военные дни. Тяжкие страдания человека делали их еще более длительными. Трагический характер времени наложил свой отпечаток на внешность и сознание героини. Главная героиня говорит о себе: «За эти два года у нее выпали волосы, сошли ногти на руках, глаза гноились, она ведь света не видала совсем, а помирать никак не хотела...». Ретроспективный взгляд в прошлое, присутствие двух времен - военного и нынешнего, и соответственно двух точек зрения - непосредственного участника войны и нашего современника - проистекают из разных манер повествования - излагательной и изобразительной. Два временных пласта и объединяющая функция повествователя обусловлены общественной потребностью в осмыслении важнейших социально- политических и нравственно-психологических проблем современности в их ретроспекции и той роли, которую играет человек в больших исторических событиях.
Рассказ «Цыганка» охватывает широкие временные границы. Действие в нем протекает сразу в четырех временах «сейчас», сегодня, когда писательница пишет свой текст (время «повальной гласности»), «тогда» - в недавнем прошлом, когда, собственно, и разворачиваются основные события рассказа (время «застоя»), а также в том сравнительно далеком времени, куда переносят нас детские воспоминания героини (ее зовут Дина, она - маленькая девочка, потомок «Ди Цыгайнерс», которая с малых лет ощущала покровительство своей пресловутой прапрабабки), и еще - в совсем уж далекие военные годы, когда ее еще не было на свете и о которых она знает лишь со слов старших. «Я ж тебе рассказывала, что твой дед, папа мой, в Первую мировую служил в кавалерии? И во Вторую мировую, в эвакуации на Кавказе, уже немолодым человеком устроился работать в колхоз на конюшню, лишь бы к лошадям поближе. Умирал за лошадьми, разве что не крал… Да: и танцевал, как бог. На столе между рюмок мог протанцевать так, что ни одна не опрокинется. Такие гены ядреные. Вот и получается, что все потомство этой чертовой старухи и есть - «Ди цыгайнерн»».
В рассказе «Душегубица» тоже представлено несколько временных координат. Само действие происходило в начале прошлого века. А «сейчас», сегодня, ностальгические воспоминания переносят писательницу в то далекое время, которое оставило в памяти близких и родных ей людей. «Помню и летние вечера, жужжание мух в прохладе высоких потолков, стол на террасе, накрытый к чаю. Прозрачно-золотистое варенье из айвы в пиалах и желто-черная воронка над ними жадных ос - Миша, гони от ребенка эту заразу!». Художественное время не однонаправлено: повествование то возвращается назад, то забегает вперед.
В своих рассказах автор показывает нам различных персонажей. Л. Гинзбург определяет это понятие так: «Литературный персонаж - это серия последовательных появлений или упоминаний одного лица. Изображение его слов, действий, внешних черт, внутренних состояний, повествование о связанных с ним событиях, авторский анализ - все это постепенно наращивается, образуя определенное единство, функционирующее в многообразных сюжетных ситуациях. Формальным признаком этого единства является уже самое имя действующего лица».
Некоторых своих персонажей рассказчица встречает на улицах, в кафе или вспоминает о них из прошлой жизни. Но что характерно - они все описываются, причем акцент делается на внешности. Например, автор дает нам описание матери героя рассказа, тем самым, как бы вглядываясь в ее сущность, как бы изучая ее. «Мать усмехнулась, надела их, и сразу стало видно, какая она хорошенькая, - глаза такие же, как серьги, зеленые и длинные». С помощью детали можно подчеркнуть характерные черты героя.
Представляя своего героя, автор показывает, как он выглядит, как одет, как держится, говорит. Доказательством этому служит героиня по имени Лидия Борисовна Либединская. «...истинная женщина до мельчайших деталей, Лидия Борисовна всегда выглядела так, словно именно сегодня ее должны были чествовать в самом престижном зале столицы. Бус, колец, серег и прочей бижутерии ко всем нарядам у нее было не меньше, чем у какой-нибудь голливудской дивы, разве что не бриллиантов и изумрудов, а любимых ею полудрагоценных уральских самоцветов в серебре...»
Причем, завету «не бояться» героиня часто следовала буквально.
«- Лидия Борисовна! Вы что, хотите, чтобы вас ограбили?!»
Ее ответы были всегда невозмутимы:
«- Пусть лучше один раз ограбят, чем всю жизнь трястись от страха».
При этом обычно отбираются те черты внешности, которые соответствуют возрасту, общественному положению человека, его психологическому складу.
Описывая внешность героев, рассказчик часто подмечает какую-то деталь, которая особенно выделяется в образе данного человека. Например, учительница музыки представлена так: «Он подавал вверх оранжевый столбик помады к толстым морщинистым губам учительницы. Она это делала с аппетитом:
«- Ну, навай...навай» - лениво бормотала она, глядя в маленькое зеркальце и священнодействуя над губами - то округляла их бубликом, закрашивая углы рта, то сочленяла, старательно вымазывая верхнюю губу о нижнюю».Это говорит не только об отсутствии эстетического вкуса, но и понятия красоты.
Современный автор без необходимости не станет описывать внешность человека в отрыве от действия, заставляя нас разглядывать все подробности лица и костюма. «Портрет возникает из строчек, между строчками, между словами, возникает постоянно, и читатель уже сам представляет его себе без всякого описания».
Одна из сложнейших задач портрета - выявить через внешность человека психологическое содержание личности, внутреннюю жизнь человеческой души. «Она была невеста средне-пожилого возраста, с круглыми глазками цвета молочного тумана, с выщипанными, как куриная гузка, надбровьями, на которых она, слюнявя коричневый карандаш, каждое утро рисовала две острые, короткие, вразлет бровки» - так автор знакомит нас с Кондаковой. Он четко дает нам понять сущность этой героини. Она была неплоха внешне, но совершенно пуста внутри.
Портреты героев многоплановы, они слагаются из многих компонентов, отображая физический, экспрессивный, психологический и нравственный облик личности. Портреты содержат подробности, тонко подмеченные писателем, и в то же время они рисуют целостный облик личностей в их развитии. Например, если мы проследим за портретным описанием одной из героинь - бабы Лизы, то увидим следующую картину. Знакомя читателей с бабой Лизой автор пишет: ««Баба Лиза преподавала нам литературу. Это была пожилая гипертоничка, тянущая, как запряженный вол, две ставки и общественную нагрузку - школьный драмкружок. Думаю, она мечтала о пенсии, но боялась, что дети повесят на нее гроздь внуков. Из - за страшной занятости Баба Лиза уже лет двадцать не могла выкроить минутку, чтобы взглянуть на себя в зеркало и убедиться, что время, увы, не стоит на месте. Только этим можно было объяснить пунцовый маникюр на ее дутых старческих пальчиках и глубокие вырезы на платьях. Ее пухлая шея перетекала в мощно отлитый бюст, который, в свою очередь, плавно переходил в колени. В углублении выреза, ущемленное бюстом, неизменно выглядывало поросячье ушко носового платка. Но самым примечательным был ее голос. Баба Лиза булькала, как суп в кастрюле на тихом огне».
Таким образом, рисуя нам не только целостную картину облика бабы Лизы, автор еще затрагивает и ее личные качества. Через описание портрета автор передает нам свое отношение к конкретному персонажу. Например: «Давно пора внуков нянчить, а ты все литературу преподаешь!». Создается впечатление, что автор здесь говорит о ней как бы со стороны, даже несколько осуждая героиню.
В сравнение приведем еще ряд портретов: «Густые клубы волос цвета тяжелого старого серебра вились вокруг головы, лицо было бледно, припудрено, губы тронуты темной помадой. И вся она, плотно схваченная тонким черным джемпером, черными брюками, черным велюровым пиджачком, в котором плечи ее казались надменными, строгими, хрупкими, была похожа на старинное украшение из благородного серебра в черном бархатном футляре». Такой портрет характеризует девушку Лину, как хрупкую, нежную, и, между тем, немного отстраненную от общества. Будто она пытается «спрятаться» ото всех за своим черным джемпером и черными брюками. Она вся в чувствах, в ожидании, и она не хочет никого слушать, и тем более не хочет, чтобы кто-то вторгался в ее мир, где она желает быть наедине с собой, со своим сердцем. Сейчас она хочет жить чувствами, потому что разумом она пожить всегда успеет.
В рассказе «Терновник» Д. Рубина особое внимание уделяет детали, характеризующей персонаж. «Она носила черный свитер, который очень нравился мальчику, и серые от стирки джинсы. Просто она привязалась душой к этим любимым вещам, ей не нравились другие. А недавно тетя Тамара принесла серьги, ведь мать продала свои, и та волновалась, что дырочки в ушах зарастут, и будет «все кончено»». Такой портрет сообщает нам о том, что молодая женщина перестала следить за собой, ведь личная жизнь не удалась, а значит преображаться больше не для кого. И она ушла с головой в океан повседневных забот. Для нее теперь на первом месте была «левая Работа, от которой зависело: поедут ли они в июле на море, купят ли матери пальто на зиму, внесут ли вовремя взнос за квартиру. Мальчик ненавидел Левую Работу и мучительно ревновал к ней мать».
В рассказе «Уроки музыки» автор вновь акцентирует внимание читателя на характерологических подробностях: «У старшей лицо было самостоятельным и решительным. ...И, наконец, появилась в двери ванной - в синем, длинноватом ей платье с большим белым воротником. Она переминалась от нетерпения. - Прекрасно, - сказала я. ...Я собрала на затылке ее тонкие и пышные каштановые волосы, перевязала лентой, чуть отстранила ее, оценивая: - Замечательно, мадемуазель... Я впервые видела эту девочку счастливой и сейчас она была поразительно схожа с младшей, которая кружила возле нас и льнула то к сестре, то ко мне...». Этот эпизод лишний раз доказывает, как мало надо человеку для счастья - всего лишь чуточку внимания и капельку заботы. Девочка сразу преобразилась, узнав о том, что ее возьмут на концерт. Внимание и ласковое слово, вот то, чего ей сейчас так недоставало! «Ведь эта маленькая серьезная девочка с хмурыми глазами изо дня в день тащила на себе воз обязанностей. Она готовила обеды, стирала, гладила, ухаживала за дедом и... брала уроки музыки. И ведь, кроме того, она училась в шестом классе и была «культмассовым сектором»».
Большое внимание описаниям отводится и в рассказе «Любка»: «Ноги у Любки гладкие были, выразительные и на вид - неутомимые, хотя на каждой стопе вдоль пальцев синела наколка «Они устали...». Надо же - щеки впалые, плечи костистые, живот к спине примерз, а ноги - даже странно - что там твоя Психея!» Глядя на это описание, можно сказать, что «детство и юность у человека не всегда протекают на стриженых газонах» и еще то, что это твердый, решительный с сильным характером человек, как правило, много повидал в этой жизни. И еще этот человек может приспосабливаться к любым условиям. В человеке присутствует выдержка, сила воли, настойчивость, верность своим принципам.
В следующем портрете явно выражена неуверенность героини в себе, закрытость, незнание тягот жизни, или скорее то, как с ними справляться: «Похожа была докторша на воспитанную девочку из ученой семьи. Некрасивая, веснушчатая. Нос не то чтобы очень велик, но как - то вперед выскакивает: «Я, я, сначала - я!» И все лицо скроено так, будто тянется к человеку с огромным вниманием. Губы мягкие, пухлые, глаза перед всеми виноватые. На кармашке белейшего халата уютно вышито синей шелковой ниткой: «И. М. 3.» Доверчивая, добродушная, наивная - эти качества присущи Ирине Михайловне из рассказа «Любка».
Портретные описания, во многом, объясняются сущностью персонажей. Но также образы героев раскрываются и через их поступки. Например, в рассказе «Любка» . О том, какой Люба человек, мы узнаем не из оценочных авторских суждений, а из ее поступка перед Ириной Михайловной. Автор пытается донести до читателя моральные качества, ведь они помогают узнать человека «изнутри». Люба идет работать уборщицей вместо Ирины.
«Та чтоб я сдохла, если хоть раз, хоть где вас с ведром увидят!» Читатель уже сам судит об этом человеке, без навязывания ему автором своего мнения. Люба и Ирина Михайловна как-то сразу нашли общий язык друг с другом. Люба уважала Ирину Михайловну, а Ирина Михайловна доверяла Любе во всем, и ни разу не усомнилась в ней. Люба чувствовала это, и ее душа всегда была открыта для Ирины Михайловны. В рассказе переданы высокие человеческие переживания. Судьбы двух женщин - две противоположности, которые и притянулись друг к другу по законам физики. А потом оказались разделенными по правилам жизненной логики. Можно даже сказать, что эта история - трагедия двух людей: молодой девушки, не реализовавшей себя в жизни, не вставшей на правильный путь, и женщины- врача, не реализовавшей себя в личной жизни. Такой «конгломерат» делает характеры многомерными. Любка - эгоцентрична, Ирина - не умеет преодолевать трудности. И ведь некое состояние обреченности соединило их, и оказалось, что у них обоих нет никого роднее. Люба для Ирины Михайловны была даже больше, чем друг, она была опорой в ее жизни. И может, потеря опоры в жизни после ухода Любки заставила Ирину поверить в себя. Тем более, что есть еще одна героиня - дочь Ирины, которая не оставила Ирину равнодушной. Пусть у нее не сложилась личная жизнь, но нужно было сделать шаг вперед и - жить дальше, жить ради этой маленькой души, своей дочки. А Любка до последнего мгновения не утратила способности быть самой собой.
Названия являются неотъемлемой частью произведения. Многие из них тяготеют к такой особенности как философский подтекст и несут глубокий, общечеловеческий смысл. В них у Дины Ильиничны нередко выражена тематика и проблематика. Например, в рассказе «Уроки музыки» говорится о доброй девушке, которая давала уроки музыки для девочки из многодетной семьи. Но здесь скрыт и другой смысл: нельзя навязать человеку чужой воли: « - А тебе вообще нравится заниматься музыкой? - спросила я, уже решив, что это первое посещение будет последним. - Папа хочет... - спокойно сказала она, слегка пожав плечами». Именно это предложение, совсем короткое, но емкое по смыслу, должно затронуть души и умы читателей, заставить их задуматься.
Например, в рассказе «Все тот же сон!» автор не только описывает школьный спектакль, но и затрагивает извечные проблемы взаимоотношения полов: «- Я был влюблен в тебя,- сказал он. Ради тебя я согласился играть Пимена». Здесь, всего в нескольких словах, описывается былая юношеская любовь, которая не имела продолжения из-за недосказанности и недопонимания.
Рассказ «Астральный полет души на уроке физики» тоже о человеческих взаимоотношениях, но фоном им служит школьный урок физики: «Он хотел поддержать меня, хотел подать знак своего прощения и расположения. Он подал этот знак. Как умел». В этом рассказе изображается конфликт между учителем и ученицей, который впоследствии исчерпывается. Проблема взаимоотношений старшего и младшего поколений всегда волновала мысли человечества, и в этом рассказе она тоже находит отражение.
В имени героинь своих произведений писательница выражает свое отношение. Например, одних - Ирина Михайловна, Лидия Борисовна, тетя Берта (Берта Павловна) называет вежливо, с немалой долей уважения; других - Любка, Нюра, Мишаня - просто, по-обывательски. Д. Рубину интересует личность каждого. Внутренний мир человека может быть показан различными средствами: «Диапазон словесно- художественных средств, позволяющих запечатлеть внутренний мир человека, весьма широк. Здесь традиционные суммирующие обозначения того, что испытывает герой (думает, чувствует, хочет), и развернутые: порой аналитические характеристики автором того, что творится в душе персонажа, и несобственно- прямая речь, в которой голоса героя и повествующего слиты воедино, и внутренние монологи, и задушевные персонажей, и их дневниковые записи, и, наконец, изображение сновидений и галлюцинаций, которые выявляют бессознательное в человеке, его подсознание». В рассказах Д. Рубиной главный акцент делается на психологизм действия, положения. Писательница показывает своих героев так, что их поступки и мысли понятны многим, и они воспринимаются как обычные люди. По мнению Г.А. Гуковского, это чрезвычайно важно в художественном произведении: «Воспринимая героев как людей, мы постигаем их одновременно и как некую «идейную сущность»: каждому из читателей подобает ощутить и осознать «не только мое отношение к данному действующему лицу, но и отношение автора».
Именно поэтому, читая произведения Д. Рубиной, мы соглашаемся с позицией автора, поскольку она не противоречит моральным устоям общества и выражена просто и доступно. Следует также отметить, что в ее произведениях автор - повествователь не тождественен герою, поэтому позиция автора может быть выражена явно, не завуалировано.
В рассказах Д. Рубиной нет выдумки, похожей на сказку. Художественный язык рассказов Д. Рубиной понятен большому кругу читателей. Однако при общей номинативности повествования языковое оформление ее рассказов имеет целый ряд отличительных черт. Например, чтобы лучше представить языковой состав современного общества, дать речевую характеристику персонажей, Рубина использует и «новомодные» неологизмы: «прикид», «ежик». В контексте они обретают еще более точный смысл: «Я отвела глаза и весело подумала, что оригинальная бабулька своим неожиданным прикидом уже отработала суп, которым я собралась ее угостить»; «Пока я отсутствовала, моя попутчица сняла шляпку, и оказалась с короткой мальчишеской стрижкой, вернее, абсолютно седым ежиком».
В то же время в ее рассказах нет присущего некоторым современным писателям вульгаризма и воровского сленга. Да, некоторые жаргонные «словечки» используются писателем, но лишь в целях создания полнокровного образа, или для передачи сущности героя. Ведь не может же главарь банды-Любка говорить литературным языком, поэтому вводит автор такие слова как «грабануть», «толкануть», «нажраться»: «Грабануть, толкануть, нажраться и сесть лет на семь». Такую лексику автор употребляет только к месту, там, где этого требуют обстоятельства повествования.
Просторечные слова нередко встречаются в рассказах Д. Рубиной. Например, такие: «не жмитесь», «патлатая», «полторы тыщи», «дите», «хахаль». Для полноты восприятия воспользуемся цитатами из текста: «Не жмитесь, выкрутимся!», « Да не бойтесь, не забью я эту патлатую», «Вон оно чего... - подумала Нюра, прислушиваясь. - С дитем она... А здесь, видать, хахаль... да неподходящий…», «У меня денег мно-ого! - Полторы тыщи!». Эти слова передают своеобразный оттенок речи. Д.Рубина включает такие слова в свои произведения по всей видимости, потому, что она стремится использовать тезаурус широкого круга простых читателей.
Д. Рубина рисует яркие и очень емкие образы всего несколькими словами, чаще всего используя для этого сравнительные обороты. Например, «И все лицо скроено так, будто тянется к человеку с огромным вниманием»; «Баба Лиза булькала, как суп в кастрюле на тихом огне». Сравнения выбраны очень кстати, так как связаны с дальнейшим повествованием и помогают читателю лучше осмыслить происходящее в рассказе.
Пейзажи в рассказах Д. Рубиной просты и незатейливы. Но среди них есть и развернутые, длинные описания природы. Чаще всего автору необходимо одно-два предложения, чтобы «включить» читателя в повествование. Например, начало рассказа «Туман» включает описание тумана: «Стена тумана - буквально, словно кто в двадцати сантиметрах от дома выставил глухой серый щит. Круглый фонарь у балкона укутан в вату и похож на яблоко «белый налив»». В рассказе «Гладь озера в пасмурной мгле» описание природы дано в конце: «Гладь озера в мягкой пасмурной мгле, сквозь которую иногда сыплется солнце, прошивая бегущую воду тонкими золотыми иглами...». Таким образом, пейзаж становится частью композиции: либо это завязка, либо развязка. Природа всегда незримо сопровождает человека. Бывают случаи, когда происходящее в природе откликается в душах людей. Есть у Рубиной пейзажные зарисовки, которые помогают понять характер и душевное состояние героев. В рассказе «Туман» природа описана глазами Аркадия, сознание которого было затянуто пеленой раздумий, и который был одинок в своей ситуации: «И здесь хозяйничал туман; горы черной волной замкнули город, самым высоким гребнем, горой Мерон, грозя захлестнуть и понести во вселенную весь этот жалкий сор человеческого обитания...» Туман хозяйничал не только на улице, но и в душе героя, что подчеркивается с помощью эпитетов. Глагол «хозяйничал» можно отнести скорее к разговорному стилю. Так мог сказать Аркадий, по той же причине и предложения длинные, т.к. и в мыслях они оформляются в сложные описательные обороты.
Иногда описания природы разбросаны в разных местах повествования, чтобы помочь понять изменения в душе героя. По описанию утра мы можем понять нетерпение героя: «Он шел рассветными улочками вдоль глухих каменных заборов со следами голубой краски, через новый, недостроенный район брацлавских хасидов, благодарно вгрызаясь в кислющий и терпкий лимон, морщась и улыбаясь - как это было кстати! За ночь туман рассеялся, только внизу плавали жидкие, как пена в корыте, остатки спитой ночи...». Это утро рассеяло и тревожные мысли. Жизнь налаживается, настроение улучшается, а туман исчезает бесследно: «Из глубины долины вставал сирийского шелка туман, поднимался в небо, таял над горами...».
Подводя итог, отметим, что пейзажные зарисовки используются Д. Рубиной сугубо для создания образов героев, подчеркивая их настроение и психологическое состояние; портретное описание героев раскрывает их внутренние и внешние характеристики, которые позволяют нам составить мнение о персонажах.
рубина рассказ пейзаж повествование
Дина Рубина
Терновник
Мальчик любил мать. И она любила его страстно. Но ничего толкового из этой любви не получалось.
Впрочем, с матерью вообще было трудно, и мальчик уже притерпелся к выбоинам и ухабам ее характера. Ею правило настроение, поэтому раз пять на день менялась генеральная линия их жизни.
Менялось все, даже название вещей. Например, мать иногда называла квартиру «квартирой», а иногда звучно и возвышенно – «кооператив»!
«Кооператив» – это ему нравилось, это звучало красиво и спортивно, как «авангард» и «рекорд», жаль только, что обычно такое случалось, когда мать заводилась.
– Зачем ты на обоях рисуешь?! Ты с ума сошел? – кричала она неестественно страдальческим голосом. – Ну скажи: ты человек?! Ты не человек! Я хрячу на этот проклятый кооператив, как последний ишак, сижу ночами над этой долбаной левой работой!!!
Когда мать накалялась, она становилась неуправляемой, и лучше было молчать и слушать нечленораздельные выкрики. А еще лучше было смотреть прямо в ее гневные глаза и вовремя состроить на физиономии такое же страдальческое выражение.
Мальчик был очень похож на мать. Она натыкалась на это страдальческое выражение, как натыкаются впотьмах на зеркало, и сразу сникала. Скажет только обессиленно: «Станешь ты когда-нибудь человеком, а?» И все в порядке, можно жить дальше.
С матерью было сложно, но интересно. Когда у нее случалось хорошее настроение, они много чего придумывали и о многом болтали. Вообще в голове у матери водилось столько всего потрясающе интересного, что мальчик готов был слушать ее бесконечно.
– Марина, что тебе сегодня снилось? – спрашивал он, едва открыв глаза.
– А ты молока выпьешь?
– Ну выпью, только без пенки.
– Без пенки короткий сон будет, – торговалась она.
– Ладно, давай с этой дрянской пенкой. Ну, рассказывай.
– А про что мне снилось: про пиратские сокровища или как эскимосы на льдине мамонтенка нашли?
– Про сокровища… – выбирал он.
…В те редкие минуты, когда мать бывала веселой, он любил ее до слез. Тогда она не выкрикивала непонятных слов, а вела себя, как нормальная девчонка из их группы.
– Давай беситься! – в упоительном восторге предлагал он.
Мать в ответ делала свирепую морду, надвигалась на него с растопыренными пальцами, утробно рыча:
– Га-га! Сейчас я буду жмать этого человека!! – Он замирал на миг в сладком ужасе, взвизгивал… И тогда летели по комнате подушки, переворачивались стулья, мать гонялась за ним с ужасными воплями, и в конце концов они валились на тахту, обессиленные от хохота, и он корчился от ее щипков, тычков, щекотания.
– Ну, все… Давай наведем порядок. Смотри, не квартира, а черт знает что…
– Давай еще немножко меня пожмаем! – просил он на всякий случай, хотя понимал, что веселью конец, пропало у матери настроение беситься.
Вздыхал и начинал подбирать подушки, поднимать стулья.
Но чаще всего они ругались. Предлогов было – вагон и тележка, выбирай, какой нравится. А уж когда у обоих плохое настроение, тогда особый скандал. Хватала ремень, хлестала по чему попадала – не больно, рука у нее была легкая, – но он орал как резаный. От злости. Ссорились нешуточно: он закрывался в туалете и время от времени выкрикивал оттуда:
– Уйду!! К черту от тебя!
– Давай, давай! – кричала она ему из кухни. – Иди!
– Тебе на меня наплювать! Я найду себе другую женщину!
– Давай ищи… Чего ж ты в туалете заперся?..
…Вот что стояло между ними, как стена, что портило, корежило, отравляло ему жизнь, что отнимало у него мать, – Левая Работа.
Непонятно, откуда она бралась, эта Левая Работа, она подстерегала их как бандит, из-за угла. Она наскакивала на их жизнь, как одноглазый пират с кривым ножом, и сразу все подчиняла себе. Кромсала этим ножом все планы: зоопарк в воскресенье, чтение «Тома Сойера» по вечерам – все, все гибло, летело к чертям, разбивалось о проклятую Левую Работу. Можно сказать, она была третьим членом их семьи, самым главным, потому что от нее зависело все: поедут ли они в июле на море, купят ли матери пальто на зиму, внесут ли вовремя взнос за квартиру. Мальчик ненавидел Левую Работу и мучительно ревновал к ней мать.
Овсяная каша на молоке с тыквой и изюмом
Рецепт Жареный хлеб на подсолнечном масле
Сонник - десны без зубов
Гадание на любовь по фото
К чему снится Курорт? К чему снится курорт