Саша Филипенко: «Со мной тяжело — я чувак, который думает только о собственной писанине. Саша Филипенко: «В своих книгах я делаю снимки нашей эпохи В хэппи-энде, как у, вся сцена была завалена трупами в конце, но правда восторжествовала

Саша Филипенко

Бывший сын

Моей бабушке

© Саша Филипенко, 2014

© «Время», 2014

Заканчивалась весна. Стрелки часов двигались к половине девятого. Как низколетящие самолеты, садилось солнце. Редкие мосты укрывали загнанные в трубы реки. Возрастала влажность, испарялся пот. В городе, который больше напоминал сифилитика, таял асфальт. От жары. Срывались акробаты.

Струнами тянулись провода. По маршрутам ходили пустые троллейбусы. Все верхние пуговицы были расстегнуты. Выгорали вещи. В магазинах как никогда хорошо продавалась вода. Духота стояла в арках и переулках. Как говорил великий писатель, земля выпрашивала дождя. Проявлялся первый загар, и старожилы даже перед камерой не могли вспомнить таких погод.

Франциск остановился. Утер лоб. Двумя пальцами ухватил маятник метронома и прислушался: в ванной комнате исправно работала стиральная машина, в кухне как всегда фонила радиоточка. Давали «балет о станках». Флейты с радостью уступали мелодию кларнету, как ливень в землю бил барабан. Играли уверенно и пафосно, впрочем, как и подобает оркестру Гостелерадио - без надрыва и скидок на слабый состав. Поставив виолончель на ребро, Франциск подошел к окну. Метроном вновь заработал. За стеной бабушка болтала по телефону. Второй час. Во дворе рубились в футбол. «Темнеет, - подумал Циск. - Если поделились ровно, меня уже не возьмут».

Не расходились будто бы специально. Франциск постоянно слышал один и тот же призыв: «Назад! Назад!». Судя по всему, одна из команд испытывала проблемы в обороне. Кто-то все время проваливался, кто-то обрезал. «Скорее всего, - думал Франциск, - Вара и Пашка проигрывают». Пытаясь разглядеть играющих, Циск думал о том, что только он мог повторить чудо, которое тремя днями ранее сотворили «Красные дьяволы».

Как старик, тяжело дышал магнитофон. Пленка наматывала звук. Циск нажал на черный квадрат. Аппарат заглох. Теперь оставалось всего ничего: перемотать ленту, включить фонограмму и незаметно выйти в коридор. Проверенный фокус. Циск пользовался им десятки раз. Магнитофон исполнял - бабушка верила.

Все шло по плану: Франциск сидел у входной двери, ключи были найдены, шнурки завязаны, как вдруг - предательски громко хрустнуло колено. Остановился веер. На мгновенье повисла тишина. Бабушка извинилась перед собеседницей и обратилась к внуку:

Ты куда-то уходишь? Я, по-моему, ничего не просила, - Франциск не ответил, но бабушка и не ждала ответа. - Тебе должно быть совестно обманывать близких! То, что ты записал себя на магнитофон - похвально! Во-первых, ты наконец доиграл этюд до конца, чем автор мог бы гордиться! И во-вторых, теперь ты сможешь услышать фальшь. Это очень полезно, мой дорогой!

Ба, ну почему я не могу пойти?

Хочешь стать уличным музыкантом? Удачи!

Из-за дворового футбола уличными музыкантами не становятся! А вот от музыки с ума сходят! Так я пойду?

Нет! У тебя через несколько дней экзамен! Ты и так на грани отчисления!

Он все равно после педсовета. После педсовета не отчислят! К тому же вдруг я блесну?!

Я в этом очень сомневаюсь! Марш в комнату!

Ба, но такая погода!

Погода и вправду прекрасная! Ни дать ни взять! И с каждым днем, мой дорогой, она будет становиться все лучше. Сдашь экзамены - насладишься!

А если со мной что-нибудь случится? Вдруг это вообще мой последний шанс погулять?

Мне казалось, ты повзрослел, нет? Я смела полагать, что этот аргумент надоел даже тебе! Возвращайся, пожалуйста, к себе и не волнуйся - дома с тобой ничего не случится! Помнишь, как великий поэт написал: «Не выходи из комнаты - не совершай ошибку!»?

Он, кстати, был тунеядцем! Это даже государство признало!

С каких пор ты веришь государству? Марш к себе!

Франциск цокнул, отшвырнул кроссовки и вернулся в комнату. Хлопнул дверью и завалился на кровать. Его переполняли юношеская злость и обида. «Старая ведьма опять завела свою шарманку! Образование… Будущее… Коровам хвосты крутить… Что она вообще может знать о моем будущем? Что вообще кто-нибудь может знать о будущем, если две недели назад парень из параллели умер прямо во время урока?! Остановилось сердце. Какой смысл во всех этих занятиях? Какой смысл во всех этих двухголосных диктантах и цепочках трезвучий? Кому нужны эти экзамены по специальности и фортепьяно, кому сдался этот долбаный оркестр три раза в неделю, если можно просто так, за пять минут до перемены, отдать концы?!»

Его третий роман «Травля» сразу после выхода окрестили точным фотопортретом эпохи. , и выпускник филфака СПбГУ, экс-сценарист «Прожекторперисхилтон» и экс-ведущий «Дождя», выходит, уже и не фотограф, а пророк в своем отечестве.

Я родился в Минске в семье военных. Мой прадедушка был генералом авиации, он расследовал авиакатастрофы. Бабушка - переводчик в Академии наук. Такая технарская советская интеллигенция. Я учусь в лицее при консерватории - я всегда перевожу прошлое время в настоящее, чтобы быть ближе к первому, но оставаться во втором, - и бабушка мечтает, чтобы я стал виолончелистом. Но с виолончели меня, как всех раздолбаев, переводят на контрабас. Неожиданно в десятом классе я дико включаюсь в процесс и сдаю выпускной экзамен, он же вступительный, на отлично. Меня берут в консерваторию. И тут я понимаю, что ни в коем случае не хочу быть классическим музыкантом и на экзамене по гармонии и сольфеджио сдаю пустой лист. Мне ставят кол. У бабушки случается инфаркт, она плохо дышит, ребята в военкомате потирают руки, потому что сейчас к ним приплывет парень. Но у меня есть шанс поступить вторым потоком - и я сдаю экзамены в Европейский гуманитарный университет. И тут происходит странная история, потому что я пишу сочинение и из всего потока поступающих единственный получаю десятку, то есть высший балл по белорусской системе. Меня приводят к ректору, демонстрируют ему и немедленно зачисляют. При этом в школе еще за год до поступления я ровным счетом ничего не делаю и не читаю совсем. Книги служат для меня разве что источником обогащения: в них я нахожу бабушкины заначки. Но потом на первом курсе со мной что-то происходит, я начинаю читать, хожу только на лекции по литературе и понимаю, что хочу писать рассказы.

Переезд в Петербург - отчасти истерическое решение. ЕГУ, в котором я учился в Минске, закрыли по политическим причинам в 2004 году. Я хотел срочно уехать из страны, которая мне казалась отвратительной. Было несколько вариантов - учиться в Варшаве или в Праге. Но бабушка сказала, что любой образованный человек должен пожить в Санкт-Петербурге. Я ее зачем-то послушал - и приперся сюда. Приехал прямиком из Флоренции, был конец октября, валил мокрый снег, меня в первый же день дважды чуть не сбили на пешеходном переходе. Я не успел снять квартиру, меня отвезли в общежитие на Кораблестроителей и поселили вместе с японцами.

Но самым главным потрясением для меня было то, что все в СПбГУ начинали фразы со слов «на самом деле». Для меня это очень странно - ведь мы всегда можем ошибаться и стоит довольно тихо высказывать свое мнение. В Минске нас учили: «Ребята, вы ничего не знаете, и до конца своей жизни, пока не закроется крышка гроба, вы ничего не узнаете». Поэтому все, что мы можем, - это начинать предложение со слова «вероятно».

Как-то мы обедали с друзьями, я много шутил, а за столом вместе с нами оказался редактор Первого канала, который сначала спросил, для какой команды КВН я пишу, а потом предложил работу. Я был в это время спортивным журналистом, оканчивал магистратуру и перспективы были не сказать, чтоб радужные. Поэтому я согласился и оказался на Первом. Сначала писал сценарии для передачи «Мультличности». Потом - для «Прожекторперисхилтон». А после мне предложили делать программу с Ксенией Собчак на «Дожде». Затем появилось собственное шоу «Ездим дома» в соавторстве с журналистом Павлом Лобковым. И все это произошло абсолютно случайно, потому что у меня не было никакого намерения становиться ведущим. Это был опыт. Я был увлечен жанром интервью, мне казалось интересным разговаривать с людьми. А потом я написал первый роман - и к этому, конечно, все очень снисходительно отнеслись: подумаешь, кто-то кокаин нюхает, а кто-то книги пишет. Но когда отрывок из него стал самым читаемым постом за год на портале «Сноб», мне сразу же предложили его опубликовать.

В Москве меня называют городским сумасшедшим: я ушел с телека, чтобы писать книги. Просто понял, что это, пожалуй, единственное, что меня в жизни по-настоящему интересует. Это и есть мое предназначение, без всяких громких слов.

Я твердо убежден, что писать надо тогда, когда не можешь не писать. Представь: Москва, куча денег, классная работа, пишу шутки. А потом оказываюсь в предреволюционном Минске 2010 года: мы с друзьями решили поехать и посмотреть, что будет. Я сам не ожидал, какое этот несвершившийся белорусский Майдан произведет на меня впечатление. Моя жена Маша говорит, что когда я вернулся в Петербург, то десять дней просидел перед телеком как овощ. Но потом я быстро понимаю, что должен написать «Бывшего сына». При населении девять миллионов человек треть живет за пределами Беларуси. Мне было важно показать, что я чувствую, будучи бывшим сыном моей страны, которой я оказался не нужным.

Мои отношения с Беларусью меняются: я чувствую, как в буквальном смысле отрываются мои корни. Я уже чужой и там, и тут. Когда я приезжаю в Минск, то становлюсь на одиннадцать лет моложе, и таким же счастливым. Сейчас там происходит что-то не то, но я по-прежнему очень люблю этот город и считаю его лучшим на земле. После переезда в Петербург было большим потрясением узнать, что здесь столица Беларуси воспринимается как провинция. Минск в моем представлении гораздо более европейский город, чем Петербург. То, что Петербург культурная столица, - это серьезный миф. Город не может ею быть лишь потому, что в нем остались какие-то старые здания и память о том, что когда-то он был реальной столицей государства. Наверное, этот статус - это все-таки уровень отношения людей к своему городу и к его чистоте. Но писателю здесь, конечно, очень интересно. Мне кажется, что Россия - это классное место для человека, у которого нет семьи и которому не нужно, например, вызывать скорую ребенку в одиннадцать вечера.

Думаю, что человек, который прочитал три моих книги, открыв четвертую, узнает мой текст и ритм. Нет, я не могу гарантировать, что в какой-то момент во мне не проступает французский писатель Луи-Фердинанд Селин. Но авторы, которые оказали на меня самое сильное влияние, - полная противоположность тому, как пишу я. Я схожу с ума от Пруста, но мы понимаем, что фраза Пруста - это полторы страницы.

Сегодня у читателя совсем другая оптика: мы за один день видим больше людей, чем человек в конце XVIII века за всю жизнь. Лев Толстой исключительно подробно описывает каждого своего героя. «Широкий лоб, тяжелый подбородок» - зачем тратить на это полторы страницы? Я пишу, что человек вошел в комнату, и все - ты уже это представила. Я часто слышу претензии: мол, почему у вас нет описательных моментов? Потому что они не нужны! Но встречи с читателями показывают, что глупо надеяться на то, чтобы всем понравиться: в Москве меня называют русофобом и жутким националистом, а в Минске - москалем и жутким беларусофобом.

Есть три полезных литературных совета, которые действительно работают. Первый гениальный совет дал мне преподаватель белорусской литературы. Он сказал: «Всякое предложение должно вытекать из предыдущего». Второй хороший совет дал мне Вуди Аллен, точнее Сомерсет Моэм, который в рассказе Вуди Аллена говорит: «В конце вопросительного предложения всегда ставьте вопросительный знак. И эффект превзойдет ваши ожидания». Был еще какой-то третий совет, но я его забыл. Это я все к тому, что научить писать все-таки невозможно.

Если бы литературным критикам показали мои тексты десятилетней давности, то они точно сказали бы, что Филипенко неправильно пишет по-русски. И это так - с точки зрения русского языка, я неверно строю предложения: подлежащее и сказуемое стоят не в тех местах, где должны быть.

Я много лет шел к тому, чтобы выработать свой язык. Например, одно слово стоит на границе двух предложений - и работает и в ту, и в другую сторону. Мне нравятся короткие отрывистые фразы. Многие мои приемы, вероятно, растут из сценарного опыта, какие-то - из музыкального.

От писателя хотят пророчеств и громких заявлений. Но мне интереснее сделать фотографию времени, чем манифест. Я хотел сделать снимок реальности, в которой мы сейчас живем, - так получилась «Травля». А потом уже пришло понимание, что этот репортажный кадр надо облечь в какую-то форму - и я обратился к сонате. На презентации в Москве ко мне подошла молодая женщина: «Подпишите книжку моей дочке!» Я говорю: «Наверное, вашей дочке рано читать такие книги. Сколько ей?» А она: «Моя дочь родится через несколько месяцев, но когда ей исполнится шестнадцать лет и она захочет узнать про 2016 год, я дам ей „Травлю“». Конечно, это не совсем документалистика - литературные задачи я тоже решаю: например, мне хотелось показать, что грань между реальностью и антиутопией.

Премии в России - это один из немногих инструментов продвижения книги - люди в магазинах спрашивают: «Кто тут у вас лауреат премии? Возьму-ка почитаю!» В остальном книжного рынка у нас нет. Во Франции лицо какого-нибудь писателя можно даже на автобусе увидеть, не говоря о том, что на France 2 выходит программа вроде «Вечернего Урганта», на которую приходят только писатели. А ты вспомни, когда ты последний раз залипала на литературную передачу, скажем, на канале «Культура»? Сейчас все в России обсуждают, как плохо Франции, как плохо у них с культурой. При этом у радиопрограммы про философию там может быть полтора миллиона скачиваний. Полтора! Миллиона! На радио!

Я ни с кем не общаюсь. Сижу в кабинете и пишу. Иногда пытаюсь играть в футбол. Еще выезжаю на встречи с читателями и, как попугай, отвечаю на вопросы. Но это искусственная конструкция. На такие встречи за границей приходят люди, которым интересна русская литература: Акунин, Быков, Водолазкин, Филипенко. Они приходят и спрашивают: «Что будет с Россией? Сможем ли мы что-то изменить?»
Я думаю, историческая правда существует. Можно сделать такой вывод, исходя из того, что мы наступаем на одни и те же грабли. Проходит пятьдесят лет, и мы делаем ровно то же, что делали люди до нас. Как возможна Вторая мировая война после ужасов Первой мировой? Все смеются - нет, невозможна! А потом случается Холокост.

У меня много вопросов ко всем окружающим. Я более требователен к обществу, чем к самому себе: хочу, чтобы вокруг меня все были лучшими версиями самих себя. И не факт, что я сам лучшая версия себя. У меня нет никаких иллюзий по поводу собственной персоны. Я понимаю, что я очень неприятный тип, кроме того два моих друга постоянно не дают мне об этом забыть. И моя разумная жена всегда ставит меня на место. Я понимаю, что со мной довольно тяжело сосуществовать, потому что я чувак, который думает только о собственной писанине. А Маша все-таки выходила за меня, а не за парня, который переживает, получит он «Большую книгу» или нет. Она признает, что у меня странная профессия, я могу истерить по разным поводам, уйти в кабинет - и все, не трогайте меня. Но полагаю, Маша хочет, чтобы рядом была опора. Поэтому у меня куча претензий к себе. Но самое главное, что у меня еще больше претензий к людям вокруг, потому что я вижу, как устроено общество.

Моя система потребностей устойчива. Мне нужно много вина, хотя сейчас странным образом не хочется пить. Еще нуждаюсь в путешествиях - просто чтобы оказаться в другой среде. Есть необходимость в современном искусстве, так как я твердо убежден, что оно заменяет нам наркотики. А я очень боюсь наркотиков и боюсь зависимости. И есть потребность в текстах и в ощущениях. И наверное, все. А, еще футбол - если бы не беда с коленом, играл бы целыми днями.

Верю ли я в смысл хоть чего-нибудь? К сожалению, сейчас, я думаю, вообще ни в чем нет смысла. И мы все однажды умрем - и все. От меня останутся книжки, и я не знаю, есть ли смысл в этом или нет.

Текст: Яна Милорадовская
Фото: Наталья Скворцова
Благодарим за помощь в организации съемки «Группу ЛСР»

Побеседовала Алена Георгиева.

Алена Георгиева, редактор: Саша, «Красный крест» — твой четвертый роман. Это для тебя уже привычное дело — или веха?

Саша Филипенко, писатель: В первую очередь, это большая работа. И это мой первый исторический роман — до этого я как-то пытался запечатлеть современность, сделать фотографию нашего времени, а здесь впервые обратил своё внимание на XX век. Правда, мне кажется, что все равно опять получилось о нас и нашем времени.

Алена Георгиева: Да, ты все время ходишь по кругу — вроде отвлекаешься на другую тему, но всё равно возвращаешься к своему сверстнику.

Саша Филипенко: А никуда не уйти от этого, это такой бумеранг — ты его забрасываешь, а он к тебе постоянно возвращается. Я думаю, есть какой-то главный персонаж, к которому я время от времени обращаюсь — и, наверно, через этого персонажа я обращаюсь к своим сверстникам и говорю с поколением 30-летних.

Алена Георгиева: А есть в твоем творчестве какая-нибудь сквозная тема, которая тебя сильно волнует и присутствует во всех четырех твоих книгах? Я, например, такую тему в твоём творчестве вижу — но это, наверно, то, что лично для меня важно.

Саша Филипенко: А что за тему видишь ты? Я бы послушал.

Алена Георгиева: Это эксперимент над человеком, испытание человека на прочность — сколько он может выдержать? Это не только к «Красному Кресту» относится, я это во всех твоих книгах вижу. Только часто это не о том, сколько человек может физически выдержать, а сколько могут выдержать его совесть и воля. Где черта, за которой заканчивается человек и начинается животное? В первой книге, на мой взгляд, это тоже есть, хотя, казалось бы, «Бывший сын» вообще не об этом. Так вышло, что для меня, например, Светлана Алексиевич и Саша Филипенко — это авторы, которые пишут на близкие темы.

Саша Филипенко: Я безусловно пишу об испытаниях — и в «Красном Кресте» главный герой много об этом рассуждает, а сам красный крест — это одна из метафор того, сколько может вынести человек. И пишу я о том, возможен ли вообще новый человек после всех этих испытаний. Может ли новый человек появиться после 10-летней комы? Может ли появиться новый человек после всех событий XX века? Вот сейчас мы собираемся отправить кого-то на Марс. А стоит ли туда вообще отправлять человека — или это существо, которое уже испортило все здесь, а теперь испортит еще и Красную планету? Безусловно, я пишу об испытаниях, о том, выходит человек из воды сухим или нет, но всякий раз это еще и какие-то личные темы, с которыми я сам для себя разбираюсь.

Алена Георгиева: А с какой личной темой тебе помог разобраться «Красный Крест»?

Саша Филипенко: С темой сумасшествия в обществе, которое у нас сейчас наблюдается. «Травля» была основана на моих личных наблюдениях, на том, как я вижу этот мир и как движется моя «камера». А «Красный Крест» — это все-таки большая работа с документами, именно она была мне интересней всего. Но мне была очень интересна и реакция читателей-оппонентов. Казалось бы, фактам ничего невозможно противопоставить — но я увидел, что даже факты могут вызывать какие-то странные, пугающие мнения…

Алена Георгиева: В самом «Красном Кресте» это есть — эпизод с отчимом-сталинистом, который утверждал, что никаких репрессий не было, просто напридумывали всякого и подкинули в архивы. Пока перед глазами нет документа, ты думаешь: ну да, бывало всякое, те самые «перегибы на местах»… А когда ты видишь документ — инструкцию, например, о том, что делать с золотыми зубами умерших заключённых, как заполнять бланк свидетельства о смерти в советском лагере, — ты понимаешь, что это система, порядок жизни.

Саша Филипенко: Когда ко мне попали эти документы, когда они приходили ко мне один за другим, я не знал первое время, что мне с ними делать. Ты читаешь эти документы, у тебя от них мурашки по телу — но ты не знаешь, как с ними взаимодействовать и как превратить их в книгу. Редактор мне говорил: вычёркивай «красивые» предложения — текст должен быть лаконичным, таким же, как документ. Мне на поиск художественного решения понадобился год. Документы, как мне кажется, совершенно ужасающие — но, надеюсь, нам удалось сделать книжку, где художественная и документальная части работают друг на друга.

Алена Георгиева: А что с произошло между « » и «Красным Крестом» с писателем Сашей Филипенко?

Саша Филипенко: Я стал еще лаконичнее. И понял, что совсем не хочу заниматься описаниями. В «Красном Кресте есть один-единственный абзац, где я описываю этот красный крест, вбитый в землю… Я могу, конечно, поиграть в «догорающий домик Пришвина», как мы шутим — но мне это совершенно не интересно.

Это может прозвучать кокетством, когда писатель говорит, что он опустошен и не знает, что делать. Вот вышли четыре романа — они выходили по одному в год, но всегда был некоторый задел. Я сразу начинал работать, у меня уже были какие-то замыслы, наброски. А «Красный Крест» вышел три месяца назад — и я пока ровным счетом ничего не написал. И совершенно не знаю, что делать дальше, со мной такое впервые. Это интересный опыт…

Алена Георгиева: Любой настоящий писатель должен пройти через кризис — если ты через кризис не прошёл, так ты, считай, и писатель ненастоящий. Так что с боевым тебя крещением, Саша.

Саша Филипенко: Мне казалось, что кризис — это когда начинаешь писать второй роман. Все друзья-писатели — вот с мы говорили об этом — пугали меня: нет ничего страшнее, чем вторая книга. Вот напишешь вторую книгу — и потом всё как-то легче идёт. А я сейчас понимаю, что со второй книгой проскочил, а вот четвёртая стала настоящим испытанием. Это был довольно тяжелый период в моей жизни, два года Маша, моя супруга, рассказывала, что со мной было сложно общаться. Когда каждый день работаешь с этими документами и каждый день видишь новости, все это перекликается — как, собственно, и в книге. Я на этот стык времен очень остро реагировал, очень болезненно.

Алена Георгиева: Если это будоражит твою совесть, у читателя тоже, наверно, должно будоражить? Не тянет тебя, условно говоря, выйти на улицу с плакатом? Или тянет только за письменный стол?

Саша Филипенко: « » показывает, что я уже выходил когда-то. Но мне кажется, что книгой я могу сделать больше. Эффектом книги, количеством людей, которые её прочитают, я принесу больше пользы.

Алена Георгиева: « » сейчас переиздает « » Солженицына в сокращенной версии, однотомником, и в одной из версий обложки на ней стоял красный крест.

Саша Филипенко: А у меня нет красного креста на обложке. Я вижу здесь лицо какого-то большого диктатора.

Алена Георгиева: Ну да, это Большой Брат, просто в профиль, поэтому мы его не узнаем. А вообще тут все понятно: один красный человек стреляет в другого красного человека.

Саша Филипенко: И в этот момент я словно получаю эстафетную палочку от Светланы Алексиевич и продолжаю ее историю «красного человека». Мне кажется, важно, чтобы мы не расставались со своим прошлым. Одна из причин, по которым написана эта книга, — чтобы мы со своим прошлым ни в коем случае не расставались, помнили о нём и не наступали на те же грабли.

Финалист «Большой книги» Саша Филипенко — о своих странных персонажах, живущих в странное время

Текст: Клариса Пульсон/РГ
Фото с сайта mr7.ru

Писатель, сценарист, ведущий Саша Филипенко — самый молодой финалист «Большой книги - 2016». За свой первый роман «Бывший сын» он получил «Русскую премию». Роман о жестоких играх современных циников «Травля» оказался в центре жарких дискуссий.

В аннотации к «Травле» перечислены герои - журналист, футболист, музыкант, политтехнолог и дальше — «им не повезло с эпохой». Кому-нибудь когда-нибудь с эпохами везёт?
Саша Филипенко: Хороший вопрос. Аннотацию писал не я, поэтому этот вопрос чуть-чуть не по адресу. Есть люди, которые умеют адаптироваться к эпохе. «Травля» о людях на сломе - одни не смогли приспособиться, другие находятся в процессе адаптации, третьи не совсем понимают, когда заканчивается эпоха.

В чем слом? К чему эти персонажи пытаются приспособиться?
Саша Филипенко: Роман я писал два года - начал в 2014-м, закончил в этом. Был рассказ, довольно смешной, сатирический — про семью российского чиновника, который проводит время, сидя во Франции и потом вынужден вернуться в Россию.

Что в этом смешного?
Саша Филипенко: Эти люди смешны сами по себе. Люди, которые проводят всю жизнь во Франции и при этом взахлеб рассказывают, как нужно любить Родину. Никакого продолжения и развития этого сюжета не предполагалось. Но случилась Олимпиада и все, что происходило вокруг и после нее. Мне вдруг стало интересно, что же будет с этими людьми, если они действительно приедут в Россию. В «Травле» они приехали.

Иными словами то, что происходит в романе - это здесь и сейчас?
Саша Филипенко: На встрече с читателями в Москве ко мне подошла женщина и попросила подписать книгу для своей дочери. Я ответил, что, наверное, рановато детям читать такую книгу. И тут увидел, что она беременная. Женщина сказала: «Дочь еще не родилась, но когда спустя 16 лет она попросит меня книгу о России 2016 года, я дам ей «Травлю» прочесть» . Мне кажется, что удалось выполнить

задачу, которую я ставил перед собой: сделать фотографию времени.

Мне очень нравится, что отзывы и критика диаметрально противоположные. Очень часто слышу, что это противно читать, что это невозможно читать, не понятно, зачем, спекулятивно, отвратительно… Я этому рад.

Чему же тут радоваться?
Саша Филипенко: Когда человек смотрит в зеркало, он иногда себе нравится, иногда не нравится. Во-первых, в литературе можно меньше слов, потому что литература — это СЛОВА, а не лишние слова. Я твердо убежден в этом. Поэтому в «Травле» нет никаких нагромождений. Во-вторых, у литературы очень разные задачи. В «Травле» я хотел запечатлеть время, язык, которым мы изъясняемся. Я хотел показать наше очень странное время.

Человеческая природа неизменна, времена всегда странные, в чем особенная странность нашего?
Саша Филипенко: Согласен, всегда плюс-минус ничего не меняется. Только кто бы мог подумать, что вдруг одни за два года становятся врагами, а другие взахлеб начинают любить страну. Странно и удивительно, когда все это происходит молниеносно, буквально — по щелчку.

Травля - штука мерзкая, почему именно травля?
Саша Филипенко: В школе я был парнем, который травил девочек в классе. В этот момент ты не понимаешь, что происходит, тебе просто смешно. Моя супруга была девочкой, которую травили. Она мне рассказала, как это чувствуешь с другой стороны. Тогда я понял огромное количество вещей, которые не понимал. Мне хотелось показать, как работает механизм травли и на государственном уровне, и на уровне бытовом. Главного героя романа травили в школе, он все понимает. Он пожил условно богатым, больше всего боится нищеты и, когда вновь остается без денег, зная, что испытывает травимый человек, все равно на это идет. Мне кажется, что люди, которые сейчас занимаются травлей — вывешивают плакаты, распространяют гнусные слухи — знают, к чему это приводит в конце концов. Это, безусловно, приводит к тому, что в обществе появляется допустимость смерти человеческой.

Другой ваш герой, журналист, пишет не только разоблачительные статьи, из-за которых его собственно и травят, но еще и сочиняет антиутопию.
Саша Филипенко: Для меня это принципиальный момент. В конце

читатель должен сам для себя ответить на вопрос: есть ли разница между нашей реальностью и этой .

Мне-то кажется, мы уже живем в ней. Мы еще не голосуем в прямом эфире за казни, как в книге моего героя Антона, но уже в прямом эфире и в Фейсбуке призываем к насилию.
Я часто слышу обвинение, что в «Травле» — перебор, такого не происходит.
Хороший журналист слишком хороший, а плохие персонажи — слишком плохие. А мы любим в , когда все очень сложно, что не бывает однозначно плохих и хороших людей.

Вы верите, что мир черно-белый, без оттенков?
Саша Филипенко: Я твердо убежден в том, что хорошие люди — хорошие, а плохие — плохие.
Цитата из романа:
«Правда никогда никому не нужна. Правда — удел людей с совестью, которые не представляют, как с ней жить. От правды бывают одни лишь горести. Правда — всегда лишнее».

Что с этим делать, особенно когда двое кричат и каждый про свою правду?
Саша Филипенко: Проблема в том, что мы перестали друг друга слушать. Мы не хотим друг друга слышать. Будь сейчас уговор опять всем собраться и послушать друга, может и нашли бы общий язык, появилась бы надежда. К сожалению, сейчас на поверхность всплыло много людей, которые почувствовали, что ложь и лицемерие — их шанс. Я в Россию приехал жить 12 лет назад. До этого жил в Беларуси, и очень много ездил. До сих пор много путешествую. Так сложилось, что зиму, как правило, я провожу не в России, а во Франции.

Первое, что нужно усвоить, как бы грустно от этого ни было — в Европе никому до нас нет дела.

Мне все равно, что делают соседи, я твердо убежден, что не надо разбираться с соседями, соседи разберутся сами, а мы должны разбираться с самим собой.

У них там может что-то взорваться и задеть нас…
Саша Филипенко: Нет, не может.

Мне лично кажется, единственное, чем мы должны заниматься — это постоянно критиковать. Это наш долг, это долг писателей, это долг журналистов, это долг граждан.

Кого и как критиковать?
Саша Филипенко: Мы сейчас говорили о политике. Критиковать, говорить самую неудобною правду. Это то, чем занимается мой герой и за что его травят.

Это везде опасно.
Саша Филипенко: А мне неинтересно, что везде, мне важно, что у нас. Герой занимается своей профессией: к нему попадают документы и он понимает, что его профессиональный долг опубликовать их. Всё. Более того, он понимает опасность для себя. Но общество должно знать правду — для него это главное.

Вообще-то когда человек занимается журналистикой, он на вашей стороне, ребята.

Он занимается тем, чтобы поставить какие-то вопросы, на которые дальше кто-то должен начать отвечать.

В финале «Травли» — ни тени надежды. И как после этого жить?
Саша Филипенко: Утром вставать и пить свой очередной кофе, несмотря на то, что все совершенно безнадежно. Признаюсь, сначала было два финала. Была даже идея публиковать «Травлю» с двумя финалами — не говорить читателю и просто выбросить в тираж тысячу экземпляров с одним финалом и тысячу с другим. И каждый будет читать свое.

В хэппи-энде, как у , вся сцена была завалена трупами в конце, но правда восторжествовала.

Страшно читать последние строчки книги, особенно потому, что их написал человек, у которого маленький ребенок, вам не страшно?
Саша Филипенко: Я все страхи свои написал. Финальные строчки отчасти метафора — человек, который выбрасывает своего ребенка. Мы все это делаем, когда поддерживаем те или иные инициативы ради своей сегодняшней выгоды, потому что таким образом мы выбрасываем наши будущие поколения.

Нам всем кажется, что сейчас пойдем на компромисс, потом немного переждём, там промолчим, здесь перетерпим - и обойдется.

Но за это будем отвечать не мы, а наши дети.

Книга может изменить мир и как-то повлиять на мир, на людей?
Саша Филипенко: Нет. Но вы пишете не тогда, когда хотите написать книгу, а когда понимаете, что не можете ее не написать. «Травля» написалась в тот момент, когда я понял, что если сейчас не напишу, момент будет упущен.
Повлиять? Я твердо убежден, что

книги — осколки огромного витража и несколько сотен книг, которые вы прочтете, сойдутся у вас и — безусловно, повлияют.

Есть одна книга - Библия, которая стала набором этических норм. Она повлияла на мораль и на поведение в обществе. Это был хороший проект, который, как говорит , писали «или много людей в одном кабинете, или один человек очень долго».

В 90-м году у Венедикта Ерофеева спросили, какие беды для России самые главные? Он ответил тогда: дурость и невероятная жадность. Что скажете?
Саша Филипенко: Про дурость я бы согласился. Но это такая самонадеянность, потому что нет ощущения, что я сам не дурак. Вижу очень большую проблему в закомплексованности.

Из этих комплексов растут огромные джипы с мигалками, из этих комплексов растет желание властвовать, много дурного из них растёт.

В недавнем интервью сказал: «Писательство это просто неспособность ни к чему. Если ты ни к чему неспособен, стань писателем» . Это про вас?

Саша Филипенко: Не совсем мой случай. Все-таки моя карьера - сценарист, ведущий, доказывает, что к чему-то другому тоже способен. Но писатель - прежде всего.

ГодЛитературы.РФ предлагает вам присоединиться к народному голосованию Национальной литературной премии «Большая книга». Книги финалистов премии доступны на страницах онлайн-библиотек и на читательских сервисах до конца декабря 2016 года. Все произведения публикуются с разрешения правообладателей, они доступны бесплатно для всех желающих участвовать в отборе победителей.
В финале «Большой книги» 2016 года:

1. «Крепость» Петра Алешковского;
2. «Авиатор» Евгения Водолазкина;
3. «Автохтоны» Марии Галиной;
4. «Песни драконов» Владимира Динца;
5. «Ненастье» Алексея Иванова;
6. «Справа налево» Александра Иличевского;
7. «Завидное чувство Веры Стениной» Анны Матвеевой;
8. «Рассказы о животных» Сергея Солоуха;
9. «Лестница Якова» Людмилы Улицкой;
10. «Травля» Саши Филипенко;
11. «Зимняя дорога» Леонида Юзефовича.

Писатель, сценарист, телеведущий Саша Филипенко отвечает на вопросы «Охтинского пресс-центра» о своих книгах, вдохновении и желании однажды вернуться домой.

Расскажите, пожалуйста, о своём последнем нашумевшем романе «Красный крест». Почему выбрали именно эту тему? Насколько она Вам близка ?

Об истории взаимоотношений Международного Красного Креста и Советского Союза мне рассказал мой друг, который давно увлекается историей и архивными документами. Он наткнулся на письмо 1941 года, в котором МКК предложил Москве начать сотрудничество.

Костя, мой товарищ, высказал предположение, что Красный Крест с первых дней войны предлагал СССР свою помощь, но Москва не отвечала.

Мне захотелось самому реконструировать эту историю. Мы начали работу в архивах. В конце концов, добрались до архива Красного Креста в Женеве.

Роман построен на невероятных и, к сожалению, печальных документах. За два года работы с документами, эта история, безусловно, стала частью моей жизни.

У Вас вышли четыре романа. К какому жанру Вы относите свои тексты? И почему работаете именно в этом направлении?

Мне кажется, я делаю фотографии нашего времени. Даже «Красный крест» - в какой-то степени снимок нашей эпохи.

Быть может, именно поэтому я часто слышу, что мои книги очень похожи на литературные сценарии. Так или иначе, я рассказываю истории о нас - истории, которые кажутся мне важными.

Вы родились в Беларуси, живёте и публикуетесь в России, в одном из лучших интеллектуальных издательств «Время». Сравниваете ли Вы две страны, ставшие, каждая по-своему, родными? Чем отличается жизнь писателя в Минске и в Москве?

Из-за работы на ТВ и туров с новой книгой я сейчас всё больше живу в поездах и самолётах. У меня нет ощущения, что я покинул Минск. Он всегда со мной. Закрывая глаза перед сном, я оказываюсь в своей кровати в доме на Академии наук в центре Минска.

Мне сложно сказать, чем отличаются жизни писателя в Москве и в Минске, потому что в этом случае мне пришлось бы рассказывать вам о двух разных судьбах, но я-то проживаю одну.

Я простой парень из Минска, который много лет назад отправился в долгое путешествие и который однажды, непременно, вернётся домой.

- Где Вам лучше пишется: во время путешествий или зарывшись в архивы и библиотеки?

Сейчас мне совсем не пишется. Впервые за долгое время я взял паузу. Работа над «Красным крестом» оказалась тяжелее, чем я мог предположить.

А вообще мне одинаково хорошо пишется везде, потому что писатель пишет 24 часа в сутки, а за письменным столом лишь записывает то, что должно остаться на бумаге.

- Что Вас вдохновляет?

Мне кажется, этот список бесконечен!

Мой сын, моя жена. Футбол, литература, кинематограф. Мой велосипед и музыка в наушниках. Каждый новый день.

Чёрт, да всё, что угодно! Никогда не угадаешь, что может подтолкнуть тебя к написанию нового рассказа.

- Расскажите о литературных планах на будущее.

О, это самый сложный вопрос! Сейчас я пишу один рассказ. Вот, собственно, и всё.

Я уже говорил здесь, что «Красный крест» немного выбил меня из седла.

Думаю, что какое-то время я буду невидимкой и наблюдателем, а там посмотрим…

Писатель Саша Филипенко родился в Минске в 1984 году. Окончил лицей искусств им. Ахремчика. В студенческие годы переехал в Россию. В Санкт-Петербурге окончил филологический факультет СПбГУ и магистратуру.

Некоторое время работал на «Первом канале», где писал сценарии к программам «Прожекторпэрисхилтон», «Мультличности» и «Yesterday Live ». Затем ушёл на телеканал «Дождь». Вёл телепроекты «Вечерний Герасимец» и «Ездим дома!».

В 2014 году журнал GQ выдвинул Филипенко в номинации «Открытие года». В 2016 году журнал «Собака.ру» выдвинул Филипенко в номинации «Литература». В том же 2016 году автор стал финалистом премии «Большая Книга».

Пишет на русском и белорусском языках. Сотрудничает с литературными журналами Москвы и Санкт-Петербурга. Автор четырёх романов, вышедших в издательстве «Время».

Интервью: Александра Багречевская
Фото: из личного архива Саши Филипенко